— Коля, так что — женишься на мне?
Николай замер, улыбка сползла с лица — боялся поверить.
Сказал просто:
— Женюсь.
И от растерянности добавил:
— Когда?
— Что же медлить, раз ты готов. Давай завтра. Вот я приеду в город и обвенчаемся. А на день рождения Ксюты всем и объявим.
А вот тебе, Сережа, нож в сердце.
Отцвели яблони, сбросили снег вишни, на нелепой скамеечке теперь, видно, сидят другие влюбленные, а Леля Ларичева, просидев полночи с печальной Ксютой на крылечке, в это раннее июльское утро горюет, понимая, сколько бедовых дел наворотила она на свою глупую головушку. А впереди еще половина лета и целая жизнь, которую надо как-то прожить.
Лето убежало, скрылось за поворотом — его никогда не догнать.
В августе Ксения часто сидела в саду, смотрела как падают ранетки, как тихо отцветают цветы. Дачная жизнь угасала, заканчивалась.
К концу лета к Ларичевым перестали приезжать гости — в городе, говорят, было неспокойно (до дачной ли теперь вольницы с пирогами и чаем?). И Ольга теперь не приезжала в Павловск. Ксюта знала, что она с Николаем живет где-то в городе на съемной квартире. Ну а в сентябре и Ларичевы засобирались в Петроград. Пора было возвращаться.
Чашки, книжки, альбомы, банки с вареньем — с утра до вечера круговерть, сборы, дом вверх дном; и не забыть забрать с собой в город лохматую собачонку Нелли.
Перед самым отъездом вышли на крыльцо, постояли.
— Что ж, бог даст, приедем сюда следующим летом, — вздохнула мать.
Отец кивнул, обнял ее и Ксюту.
Сложились и поехали.
КНИГА 2. ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 3
ГЛАВА 3
БОГ СОХРАНЯЕТ ВСЕ
Санкт-Петербург. Кофейня «Экипаж»
Наши дни
В этот рождественский сочельник из-за обрушившегося на город снега на небе не было видно звезд, но три женщины, сидевшие в кофейне за столиком, знали, что та главная — Рождественская звезда — уже появилась. Горели, отражаясь в окнах, подсвечивая дорогу одиноким прохожим на ночной улице, свечи. В центре столика стояло блюдо с кутьей; согласно старой традиции его нельзя было убирать до утра (вдруг кто-то из преодолевших рубеж земного и вечного, заблудившись во временах и метели, заглянет этой ночью к нашим героиням на огонек — на угощения да воспоминания? Или просто тихо посмотрит в окно, послушает земные разговоры и порадуется тому, что — Бог сохраняет все! — и его помнят на этой земле).
Янтарный узвар поблескивал в стаканах, на королевском блюде из тончайшего, разрисованного дивными птицами фарфоре сочился волшебной сладостью пирог «Двенадцатой ночи». Теона уже раскладывала его по тарелкам; отдавали терпкостью вишни, чуть горчил ром, в воздухе пахло пряностями и гвоздикой, этим странным цветком мертвых. Теона чуть приоткрыла окно — аромат мороза и свежести ворвался в кофейню, смешиваясь с гвоздичным. Мария с Линой мгновенно узнали этот запах, так хорошо знакомый каждому, хоронившему близких какой-нибудь морозной зимой; когда на сотни километров белой скорбью простирается снег, когда кажется, что впереди у тебя только долгая-долгая зима, когда воздух пахнет раскрывшимися в это утро, чуть застывшими на морозе и обреченными погибнуть на этом снегу гвоздиками; и когда ты знаешь, сколько красоты и печали в этих красных цветах на свежем холмике, уже чуть припорошенном белым снежком.
И вот — чу! — чуть задрожали свечи, приотворилась дверь в кофейню, и легчайшая, никем не замеченная тень, не побеспокоив, не испугав присутствующих, промелькнула в старом серебряном зеркале, лежащем на столе.
Теона пригласила к праздничному столу еще одну, заблудившуюся в веках гостью. Картина старого голландского мастера, которую Теона сегодня забрала у Павла, источала свет ярче многих свечей и освещала кофейню. Незнакомка на полотне стояла у окна, вглядываясь в нечто, видимое только ей.
Лина, как завороженная, смотрела на полотно — в этой картине была неизъяснимая прелесть, печаль и тайна.
— Откуда она взялась? — спросила Лина.
Петроград
Осень 1917 года
Этой красной осенью революционный Петроград был полон грозовыми всполохами — уже разгорались пожары будущих катастроф, сам воздух был наэлектризован и пронизан предчувствиями. Однако Ольгу больше всего волновали ее сердечные дела, а все происходящие политические события интересовали ее с точки зрения того, не могут ли они навредить Сергею.
— А друг-то наш Сережа, — однажды обмолвился Николай, — глядишь, скоро поедет на свой драгоценный Север!
Ольга вздрогнула: в смысле?!
Николай тут же разъяснил:
— Папаше его придется поделиться капиталами! А Сергей пусть присоединяется к нашему движению, искупает, так сказать, барские грехи, или дорога ему на Север — будет там фотографировать белых медведей.
Слова Николая камнем упали Ольге на душу. А в конце сентября она узнала от подруги Таты новости о Сергее. Оказалось, что еще в августе он рассорился с отцом, и Горчаков-старший после их размолвки лишил сына наследства и уехал за границу.
Ольга переживала за Сергея — как отзовется в его судьбе грядущая революция, которую, как уверяет Коля, теперь не отменить. И перед страхом за любимого человека меркли все обиды, детские капризы, и все ее придуманное дурное «a femme fatale» слетело как шелуха.
Между тем Николай переживал сейчас самый прекрасный период в жизни — он ждал это время, давно приближал его всеми силами; революция была смыслом его жизни.
— Скоро, Лелька, настанет наша правда, — приговаривал Николай.
А Ольга думала только о том, как сказать ему, что их брак был ошибкой и что им надо расстаться. Наконец страх за Сергея, желание разделить с ним это трудное время подтолкнули ее к объяснению с Николаем.
Она знала, что если сдержанный Сережа — это белое пламя, запрятанное глубоко внутри, то Николай — красное, полное разрушительной силы и ярости, такое уничтожит любого! и предвидела его реакцию.
Николай слушал ее — лицо мрачнело, ярость уже разливалась.
— Значит, наш брак — это просто твой каприз, твоя идиотская шутка?!
Ольга кивнула — она не искала себе оправданий.
Николай смотрел на нее в упор — опасные глаза.
«Убьет — ну и поделом!» — успела подумать Ольга.
Он долго молчал, потом выдохнул:
— Ну так что с того? Поженились в шутку, жить будем всерьез. Не любишь меня? Ничего — стерпится-слюбится.
— Коля, я люблю Сергея. Я всегда его любила.
Николай ударил рукой по столу — чашки полетели на пол: звон разбитой посуды и расколовшиеся мечты Коли Свешникова о долгой супружеской жизни с красавицей Лелей.
Николай подошел к Ольге, занес кулак над ее лицом:
— Я хочу знать — почему он?
— Я не знаю, — тихо сказала Ольга, не пытаясь ни убежать, ни вымолить прощение, — просто он самый лучший. Я за ним, как собака, на край света пойду, хоть на Север, хоть на каторгу. Прости, Коля.
Ревность разливалась диким Енисеем — не совладаешь. Николай с яростью толкнул Ольгу. Она ударилась об стену, закусила губы, чтобы не вскрикнуть — знала, что виновата. Красное пламя бушевало — Николай крушил все вокруг, за считаные минуты разнес комнату, разбил мебель, посуду. Ольга молча наблюдала за ним, закрыв уши руками, чтобы не слышать этого грохота и его бранных слов. Затем Николай метнулся к столу, достал церковное свидетельство об их браке и подскочил к Ольге. Он хотел разорвать его и бросить клочки бумаги ей в лицо, но вдруг остановился, у него будто враз закончились силы.
— А это, пожалуй, будет уже киношка, как с этими полудурками из синема, — усмехнулся Николай. — Не дождешься, Леля.
Но в одном он себе все же не отказал — бросил ей на прощание:
— Будь ты проклята!
Ольге потом казалось, что его проклятие сработало как заряженное ружье, и во всем, что с ней впоследствии случилось, отзывалось то Колино, наполненное энергией ненависти пожелание.
В начале октября, узнав, что Сергей теперь квартирует комнаты где-то на Сенной, она решила идти к нему. Ольга была готова ко всему — ну пусть он прогонит ее, выбранит! — что угодно, лишь бы увидеть его.
До Сенной было десять минут хода, но пока Ольга шла — передумала на десять лет вперед, а повзрослела, кажется, на всю жизнь.
Неприглядный дом, скромная комната, изменившийся — повзрослевший, осунувшийся Сергей.
Ольга стояла на пороге и смотрела на него — зеленые звезды глаз, в которых застыли слезы, сожаление, мольба.
Сергей спокойно и чуть насмешливо спросил:
— Чем обязан?
И тогда гордая — вы такой больше не найдете! — сумасбродная женщина рухнула ему в ноги. Прости.
Он подошел, опустился к ней:
— Что ты, Леля, не надо!
Усадил в кресло, налил ей чай.
— Вот, выпей.
Ольга послушно взяла чашку, глотнула, закашлялась.
— Сережа, мы с Николаем расстались!
Его глаза цвета Невы в непогожий день встретились с ее зелеными: это правда?
Ольга кивнула — да. И на все, что хочешь, — бесконечное «да».
Сергей молчал. За эту минуту тишины Ольга прожила еще одну жизнь — если он сейчас скажет, что она опоздала, что он ее забыл, разлюбил, как тогда жить дальше?
— Ты, кажется, переживала, что я неприлично богат? — нарушил молчание Сергей. — Ну так теперь я бедный. Полюбишь такого неправильного никчемного принца?
Ольга потянулась к его губам:
— Уже полюбила.
В тот день она осталась у него, намереваясь разделить с ним все, что пошлет судьба.
О размолвке с отцом Сергей рассказал сухо: «Да, разорвали отношения, впрочем, их и не было никогда. Отец уехал в Европу, на прощание сказал, что на его наследство я могу не рассчитывать. Я ни о чем не жалею — ни о нашей ссоре, ни тем более о каких-то деньгах. Да это и смешно теперь. Полагаю, все идет к тому, что наследство мое в любом случае скоро отменят такие пламенные бойцы, как Николай Свешников».