Этот мир давал о себе знать; иногда в лабиринтах дворов слышались чьи-то слишком легкие, чтобы принадлежать живому человеку шаги, в водах петербургских рек отражались чьи-то тени, кто-то смеялся, плакал в старых зеркалах, и казалось таким вероятным, естественным даже, что ночью в Эрмитаже переговариваются экспонаты, а Медный всадник оживает и вновь преследует очередного бедного Евгения.
Ничего этого Маша рассказывать не стала (ей совсем не хотелось, чтобы ее сейчас приняли за городскую сумасшедшую); она лишь улыбнулась — да, эта квартира всегда была странной. Все старые петербургские квартиры в этом похожи.
Теона понимающе кивнула (чего-чего, а загадок в вашем чудесатом, как сказала бы одна героиня, королевстве хватает) и продолжила, как терпеливый паучок, неспешно плести свой обстоятельный рассказ.
Продираясь через перипетии этой долгой, запутанной во времени, объединяющей судьбы многих людей истории, Теона, наконец, все-таки добралась до главного и, словно во второй раз, раскрыла тот самый тайник и вновь извлекла на свет крест, зеркало, картину и старые тайны. Теперь уже для Марии.
…Если живешь в Петербурге, где все пронизано русской литературой, неизбежно воспринимаешь город как единый сложный текст, как некую книгу; проходя вдоль канала Грибоедова, невольно думаешь о том, что здесь же когда-то шел Раскольников, что вот в этом доме в новогоднюю, случившуюся сто с лишним лет назад ночь, открылось кабаре «Бродячая собака», а из того окна смотрела на сад твоя любимая поэтесса, и все это живо и близко — вчера, сегодня, всегда.
И однажды ты сама оказываешься внутри некой книги и ощущаешь себя героиней запутанного, невероятного, населенного множеством персонажей романа.
После рассказа Теоны Маша надолго замолчала. Найти осмысленные фразы за внутренним натиском мыслей и чувств было сложно; наконец, растерянно, едва ли не по-детски, она выдохнула:
— А разве так бывает?
Теона замахала руками — вот-вот, и мне до сих пор не верится!
И только Павел невозмутимо пожал плечами — уж он-то, видевший в своей антикварной лавке всякое, знал, что в этом городе еще найдут (сколько их лежит сокрытыми!) множество кладов, и случатся другие невероятные происшествия.
Письмо Ксении дрожало в Машиных руках, как живое. В этой комнате, помнящей прежних хозяев, спустя много лет вновь звучал тихий женский голос.
«И знаешь, Коля, несмотря ни на что, я верю, что смертью все не кончается и что мы обязательно встретимся».
— Выходит, что Ксения перед смертью спрятала это письмо в тайник, надеясь, что ее муж вернется и прочтет его, — Маша положила пожелтевшие от времени листки бумаги на стол. — Я слышала от бабушки Тани, что ее отец, Николай Свешников, приезжал в Ленинград той страшной зимой дважды, но прочел ли он это письмо, теперь уже никто не узнает. Я, впрочем, думаю, что прочел, пусть даже не тогда, и не в блокадном Ленинграде, и не в этой жизни. Потому что я тоже верю в то, что смертью все не кончается.
Она встала, подошла к стене, в которой виднелось то самое углубление, и коснулась его, словно протянула руку Ольге и Ксении.
Старые часы в гостиной пробили полночь. Пора было расходиться.
Маша с Павлом простились с Теоной и вышли на улицу.
Маша вдохнула морозный воздух — надо бы успокоиться. Ноябрьская ночь холодом и ветром охладила ее горячее лицо, чуть остудила голову.
Остановившись у моста и посмотрев на свои окна, в которых горел свет, она улыбнулась — ей было приятно знать, что в их с Таней квартире живет именно Теона.
Маша перевела взгляд на своего молчаливого спутника.
Весь вечер, пока она разговаривала с Теоной, Павел молчал. Маша оценила его деликатность и подумала, что с человеком, умеющим так молчать, захочется поговорить о чем-то важном.
— Позвольте, я вас провожу? — предложил Павел.
— Я бы очень хотела увидеть картину, — не выдержала Маша. — Но сейчас ночь, и я понимаю, что моя просьба звучит невежливо.
Он кивнул, как будто ждал этих слов:
— Ну что вы, я буду только рад сделать это сейчас. Идемте.
Мягкий, похожий на лунный или на сияние сотен тысяч светлячков, свет плыл по комнате. Картиной старого мастера можно было бы освещать дорогу путникам, используя ее как маяк или факел. И даже здесь, в пространстве антикварного магазинчика, наполненного разными удивительными вещами и другими картинами, она выделялась. Стоявшая на столике перед Машей картина, подобно небольшому солнцу или луне, источала волшебное свечение.
Маша не сводила с нее глаз. Незнакомка на полотне все стояла у окна, вглядывалась в пустоту, ждала кого-то.
—. Знаете, я никогда не забуду тот день, когда ко мне пришла эта забавная пара, — начал Павел, — девочка в красном берете и парень-бармен, и как они, переругиваясь и споря, вручили мне свои сокровища. Сложно представить двух более разных людей, чем эти двое. Они созданы друг для друга и отчаянно влюблены.
Маша вздохнула:
— Если бы не Тея и Леша, мы бы ничего не узнали, если бы я когда-то не зашла в «Экипаж», если бы ребята не обратились к вам за помощью… Как много «если» должно было сложиться, чтобы эта картина сейчас стояла перед нами.
— У всякой картины, как и у человека, своя судьба; вот и эта блуждала в веках, меняла владельцев и, наверное, сотни раз могла погибнуть, однако же уцелела. А знаете, — Павел улыбнулся, — мне кажется, что если эта женщина повернется к нам, у нее будет ваше лицо.
Он заварил чай, разлил его по чашкам.
Вот еще одно из тысяч «если» — наверное, они с Павлом так бы и прожили в одном городе, не зная друг друга, если бы однажды его собака не потянула Машин ноутбук за провод или какая-то мойра — за волшебную нить судьбы.
В этом городе так много кофеен, домов и очень много одиноких людей, в жизни которых не случилась та самая — главная встреча.
…Павел показывал Маше вещи из своей антикварной коллекции: ритуальные маски, картины, монеты, книги. Звучали названия стран, эпох, культур — о каждом предмете Павел мог рассказать целую лекцию.
Маше нравилось его слушать, ей вообще все в нем нравилось — его эрудиция, необычная внешность, манера одеваться, забранные в самурайский пучок, чуть тронутые сединой на висках волосы. А больше всего ей нравились те совпадения в общих интересах и взглядах на жизнь, которые они оба с очевидной радостью теперь открывали: любовь к городу, книгам, музыке. Даже удивительно, сколь многое может объединять двух очень взрослых мужчину и женщину, проживших совершенно разные жизни: привычка гулять в дождь, пить крепкий кофе, иметь пристрастие к джазу, стихам, белому цвету и к собакам, да, к собакам.
Услышав, что говорят о ее сородичах, Бобби мгновенно проснулась и навострила уши-локаторы.
— Всю жизнь люблю собак, — Павел погладил ушастую питомицу, — мне вообще кажется, что собаки — это лучшие люди. Жаль только, что век собачий не долог. У этой корги были предшественницы, собаки той же породы, и все дожили у меня до старости. Эта уже — Бобби-третья.
Маша улыбнулась — вероятно, ее встреча с хозяином рыжей лисицы Бобби, с этим хранителем времени, умеющим слышать старые вещи, разговаривать с ними, была предопределена, и в эту ночь их не случайно развернуло друг к другу каким-то волшебным ветром (может быть, тем самым солнечным?)
— Кстати, что теперь будет с картиной? — Павел бросил на нее испытующий взгляд. — Получается, что вы — наследница семьи Ларичевых, значит, картина принадлежит вам.
— Пусть ее судьбу решают Теона и Леша, мне кажется, это будет справедливо. В конце концов, они нашли клад.
По какой-то легкой, пробежавшей по его лицу улыбке она поняла, что он доволен ее ответом.
Ночь, хоть и казалась бесконечной, все-таки вытолкнула их в холодное утро.
Когда рассвело, Маша с Павлом вышли на улицу и по спящему еще, пустому городу прошли до набережной.
— Снова Фонтанка, словно все пути ведут к ней, и какая же она длинная, а что там еще за ее поворотами?! — вздохнула Маша и поежилась от холода (вчера она где-то обронила перчатку, и та рука, что была без перчатки, теперь озябла).
Павел молча положил ее руку в карман своего пальто — я отогрею.
И этот мужской жест был так естественен, что она не стала возражать и руки не отняла.
— День сегодня будет хмурым. В Петербурге опять какой-то злой крокодил проглотил солнце, — пошутила Маша.
— Но солнце-то все равно там за тучами есть, никуда не делось, — улыбнулся Павел.
Маша внимательно — а вот это последнее удивительное совпадение стало решающим! — посмотрела на своего спутника.
И это последнее совпадение перевесит твои сомнения, разочарования, страх снова кому-то довериться, распахнуть сердце нараспашку, твою боязнь всей душой разлететься навстречу другому человеку; и ты разрешишь себе поверить в то, что все еще будет и для тебя. Конечно, будет. А как же иначе?!
Потому что надежда как постоянное состояние, как направляющая стрела нашей жизни неизменна, как эта река.
И даже думать теперь не хочу, что мы бы не встретились. Должны были встретиться, конечно. Мы так похожи — мы оба знаем про солнце, что сияет над городом даже в самый серый день.
Фонтанка была затянута серым пологом, таким плотным, что, кажется, ни один солнечный луч не мог через него просочится, но на самом деле над Фонтанкой, Невой, Петербургом стояло ослепительное солнце и освещало и согревало город, даже будучи невидимым. И пусть со стороны картина казалась исключительно депрессивной (небо и река сливались в одно серое полотно, накрапывал дождик), но Маша с Павлом, эти два петербургских жителя, знали, что солнце есть, даже если ты его не видишь.
Рука Павла коснулась ее руки, пальцы переплелись. Вечная формула любви — в тот самый час, в том самом месте, тот самый человек.
Павел взглянул на часы и вдруг сказал:
— Могу я пригласить вас на чашку кофе в «Экипаж»?
Стоявший за стойкой Никита улыбнулся им — сегодня они были первыми посетителями.