– А брат?
– Никаких новостей, – покачал головой муж.
Я прикрыла глаза. Нельзя себе представить жизни без Джорджа, свободного как птичка, делающего все, что ему угодно. В чем можно обвинить Джорджа? Как его осудить – такого милого, такого бесполезного?
– А кто с Анной?
– Твоя тетушка, мать Мадж Шелтон и еще пара женщин.
Я поморщилась:
– Ей доверять некому. Но теперь она, по крайней мере, может отпустить Екатерину. Она там не одна.
– Наверное, стоит ей написать. Анне разрешено получать письма, если они не запечатаны. Я отнесу письмо Уильяму Кингстону, он комендант Тауэра, попрошу передать.
Я понеслась по узкой лестнице к хозяйке дома, попросила перо и бумагу. Та показала на свой стол, а когда я устроилась у сереющего в сумерках окна, зажгла свечу.
Дорогая Анна!
Я знаю, с тобой теперь придворные дамы, прошу, отпусти Екатерину, я без нее не могу. Умоляю, отпусти ее.
Капнула воск со свечи, приложила кольцо с печаткой – буква «Б», Болейны. Но письмо не запечатала, отдала его Уильяму открытым.
– Хорошо. – Он бегло взглянул на письмо. – Отнесу прямо сейчас. Никакого скрытого смысла, никаких тайн и подвохов. Подожду ответа. Может, сразу приведу ее обратно, тогда завтра с утра двинемся в Рочфорд.
– Буду ждать, – кивнула я.
Мы с сыном играли в карты перед маленьким очагом, шатающийся столик, два колченогих табурета. Ставка небольшая – один фартинг, но потихоньку я выиграла все его карманные деньги. Чтобы немножко проиграть, стала жульничать, да только не рассчитала и продулась в пух и прах. Но Уильям все не возвращался.
Он появился около полуночи.
– Прости, что так долго. – Муж взглянул в мое побелевшее лицо. – Не смог ее привести.
Я тихонько застонала, он бросился ко мне, крепко обнял:
– Я ее видел, поэтому так задержался. Подумал, ты будешь рада, если поговорю с Екатериной, узнаю, как она.
– Очень расстроена?
– Мила и спокойна, – с улыбкой ответил он. – Завтра сама пойдешь и посмотришь, можешь ходить туда каждый вечер, пока королева там.
– Но она ее не отпустит?
– Нет, хочет держать при себе, а коменданту приказано выполнять желания Анны, конечно в разумных пределах.
– Ясно…
– Я все перепробовал. Но королеве положены придворные дамы, и Екатерина – единственная, которую она потребовала. Остальных ей прислали. Одна из них – жена коменданта, шпионит потихоньку, повторяет все, что она скажет.
– А как Екатерина?
– Можешь ею гордиться. Передает тебе привет, говорит, что останется прислуживать королеве. Сказала, Анна больна, совсем без сил, рыдает, значит надо остаться с ней, помочь хоть немножко.
– Она еще совсем дитя! – Я вздохнула, не зная, то ли гордиться, то ли расстраиваться.
– Нет, девочка уже выросла. Выполняет свой долг, как положено. Ей ничего не грозит, никто ее не собирается ни о чем спрашивать. Все понимают, она в Тауэре только из-за Анны. С ней ничего не случится.
– А в чем обвиняют Анну?
Уильям глянул на Генриха, потом решил – мальчик уже взрослый, пора и ему знать.
– Похоже, ее обвиняют в прелюбодеянии. Ты знаешь, что такое прелюбодеяние, Генрих?
– Да, сэр. – Мальчишка чуть вспыхнул. – Об этом сказано в Библии.
– Думаю, что на твою тетушку возвели напраслину, – ровным голосом продолжал муж. – Но таково обвинение Тайного совета.
Теперь и я начинаю понимать.
– Других тоже арестовали? В чем их обвиняют, в том же?
Уильям неохотно кивнул:
– Да, Генриха Норриса и Марка Смитона обвиняют в том, что они – ее любовники.
– Какая чепуха!
Уильям снова кивнул.
– А брата задержали для допроса?
– Да.
Что-то в его тоне меня насторожило.
– Они не будут его пытать? Не посмеют, да?
– Нет, дорогая. Они не забудут, что он благородных кровей. Его держат в Тауэре, пока допрашивают королеву и остальных.
– Но какое против него обвинение?
Уильям замешкался с ответом, взглянул на мальчика:
– Его обвиняют в том же самом.
– В прелюбодеянии?
Он кивнул.
Я молчала. В первое мгновение хотелось опять крикнуть: «Чепуха!» – но тут я вспомнила, как нужен был Анне сын, вспомнила ее уверенность, что от короля не родить здорового ребеночка. Как будто снова увидела перед собой: она стоит с Джорджем в обнимку и рассуждает, что Церковь ей не указ, – сама, дескать, знаю, грех это или нет. А он отвечает: меня можно отлучить от Церкви по крайней мере десять раз еще до завтрака, – и она смеется. Не знаю, на что Анна могла решиться от отчаяния. Не знаю, на что Джордж мог осмелиться от безрассудства. Нет, не буду больше думать об этих двоих.
– Что же нам теперь делать?
Уильям положил руку Генриху на плечо, улыбнулся мальчику. Его приемный сын уже по плечо отцу, глядит прямо и доверчиво.
– Немножко подождем, пока все не уляжется, заберем Екатерину и отправимся в Рочфорд. Там чуток затаимся. Что бы ни случилось с Анной, отправят ее в женский монастырь или в ссылку, но время Болейнов прошло. Настала пора тебе, любовь моя, возвращаться к отжимке сыра.
Нечего больше делать – только ждать. Я отпустила кормилицу на целый день, послала Уильяма и Генриха прогуляться по городу, пообедать в трактире, а сама сижу дома, играю с малышкой. После полудня вынесла ее на воздух, на берег реки, на теплый морской ветерок. Вернулась домой, распеленала, искупала в прохладной воде, вытерла насухо сладкое, розовое тельце, положила девочку на одеяльце, пусть ножки и ручки побудут на свободе. Когда пришли Уильям с Генрихом, крошка уже лежала в чистых пеленках. Мы оставили ее кормилице, а сами отправились к главным воротам Тауэра, испросить разрешения повидаться с Екатериной.
Какая же она маленькая – моя девочка, идет по крепостной стене от башни Бошан к воротам. Нет, она истинная Болейн, шагает, будто вся крепость только ей и принадлежит, голова высоко поднята, на губах улыбка. Увидала меня сквозь деревянную решетку, засияла, выскользнула через открытую стражником калитку.
– Любовь моя. – Я крепко обняла дочь.
Она прижалась ко мне, потом рванулась к брату:
– Ген!
– Кэт!
Радостно взглянули друг на друга.
– Выросла.
– Потолстел.
Уильям улыбался, глядя на детей:
– Думаешь, они хоть когда-нибудь говорят больше одного слова подряд?
– Екатерина, я написала Анне, попросила тебя отпустить, – поспешно сказала я. – Хочу, чтобы ты уехала с нами.
Она мгновенно посерьезнела:
– Я не могу. Она ужасно расстроена. Она еще никогда такой не была. Не могу я ее покинуть. От остальных совершенно нет толку, две новенькие вообще не понимают, что делать, а тетушка Болейн и тетушка Шелтон только и сидят в уголке да все время перешептываются. Нельзя ее с ними оставлять.
– А что она делает целыми днями? – спросил Генрих.
– Плачет, молится. Поэтому я и не могу уйти, просто не могу. Это как младенца бросить, она совсем о себе не заботится.
– Тебя хорошо кормят? – О чем еще мне остается беспокоиться. – Где ты спишь?
– Я сплю с ней, только она совсем не спит. Едим мы хорошо, не хуже, чем при дворе. Не волнуйся, мама, это ненадолго.
– Откуда ты знаешь?
Капитан стражи наклонился, тихо сказал мужу:
– Поосторожнее, сэр Уильям.
– Мы пообещали ничего не обсуждать с Екатериной, – напомнил он мне. – Мы пришли ее повидать, узнать, как она себя чувствует, вот и все.
– Хорошо. – Я глубоко вздохнула. – Если она пробудет здесь больше недели, Екатерина, тебе надо будет уехать.
– Как скажете, матушка, – послушно кивнула дочь.
– Вам что-нибудь нужно? Я могу принести завтра.
– Чистое белье. Пару платьев для королевы. Сумеете забрать из Гринвича?
– Придется. – Делать нечего, всю жизнь я у Анны на посылках, даже сейчас, когда такое творится, выполняю ее приказания.
– Не возражаете, капитан? – спросил Уильям. – Моя жена передаст белье и пару платьев для дам?
– Конечно, сэр, конечно, мадам.
Я улыбнулась угрюмо. Им еще не приходилось держать под стражей королеву, которую неизвестно в чем и на каком основании обвиняют. Трудно сказать, как в таком случае поступать, чтобы не попасть впросак.
Я снова обняла Екатерину, гладко зачесанные волосы под чепчиком уткнулись мне прямо в подбородок. Поцеловала в лоб, вдохнула свежий запах теплой, юной кожи. Нет сил от нее оторваться, но она уже проскользнула обратно в калитку, бежит по брусчатке двора в тени башни, оборачивается, машет мне рукой, и вот ее уже нет.
Уильям помахал ей на прощание, потом повернулся ко мне:
– Одного у вас, Болейнов, не отнять – безрассудной храбрости. Если бы вы были лошадьми, лучше бы не найти – возьмете любое препятствие. Но с женщинами вашей породы уживаться нелегко, ох как нелегко.
Май 1536 года
Я наняла лодку до Гринвича – взять платья для королевы, белье для Екатерины. Уильям, Генрих и малышка остались в домике неподалеку от Тауэра. Уильям ни за что не хотел отпускать меня одну, я тоже страшно боялась ехать во дворец, прямо в сердце опасности, но уж лучше так, зато я знаю, мой сыночек – драгоценный, редкий товар, королевский сынок – упрятан подальше от их взглядов. Я обещала управиться за пару часов и нигде не задерживаться.
Попасть к себе в комнату нетрудно, но покои королевы опечатаны печатью Тайного совета. Сначала думала найти дядюшку, попросить его, вдруг смогу взять ее платья, но потом решила – неосторожно привлекать внимание ко второй сестре Болейн, когда первая заперта неизвестно за что в Тауэре. Связала в узел пару своих платьев – Анне сгодятся, выскользнула из комнаты, но на пороге столкнулась с Мадж Шелтон.
– Боже милостивый, я думала, тебя взяли под стражу.
– За что?
– А за что всех остальных арестовали? Ты исчезла. Конечно, я решила, ты в Тауэре. Тебя допрашивали?
– Меня никто не арестовывал. Я уехала в Лондон, чтобы быть поближе к дочери. Она с Анной, ей же нужны придворные дамы. Обе в Тауэре. Я приехала за бельем.