Но он только кивнул:
– Страстишка, говоришь? И ничего больше?
Я удивленно взглянула на него.
Уильям вскочил на ноги.
– И когда ты собираешься выздороветь? – спросил он, будто его это нимало не касалось.
Я тоже поднялась – наши тела так близко. Каждая косточка моего тела тянется к нему; что бы я там ни говорила, больше всего на свете мне хочется коснуться его.
– Ну подумай, пожалуйста, – ласково начал он. Губы так близко к моему уху, теплое дыхание касается прядки волос, выбившейся из-под чепца. – Будешь моей любовью, моей женой. Возьмем Екатерину, хорошо? Ее у тебя не отнимут. А когда Анна родит своего, она нам и нашего Генриха отдаст.
– Он не наш Генрих. – Я пытаюсь остатками здравого смысла защититься от настойчивого голоса, теплоты дыхания.
– А кто ему первого пони купил? Кто ему первую лодочку вырезал? Кто научил определять время по солнцу?
– Ты, – согласилась я. – Только никому до этого и дела нет.
– Может, ему будет до этого дело.
– Он еще совсем малыш, ничего сказать не может. И Екатерина ничего никогда не скажет. Просто еще одна девчонка Болейн, они отправят ее туда, куда им будет нужно.
– Тогда сама вырвись из плена, и детей мы постараемся спасти. Нечего тебе быть еще одной Болейн. Ни минуты больше. Станешь миссис Стаффорд, единственной и неповторимой миссис Стаффорд, владелицей собственных полей и фермы, научишься отжимать сыр и ощипывать цыплят.
Я рассмеялась, а он поймал мою руку, большой палец ласкает ладошку. Против воли я сжала пальцы, и вот мы стоим, взявшись за руки, на теплом солнышке, и мне, словно мечтательной девчонке, подумалось: «Рай земной».
За спиной послышались шаги. Я выдернула руку, словно обожглась. Резко обернулась. Благодарение Богу, это Джордж, а не его жена-шпионка. Брат перевел взгляд с моего пылающего лица на невозмутимую физиономию Уильяма, недоуменно поднял брови:
– Сестра?
– Уильям мне только что объяснил, что моя лошадь прихрамывает, – бросила я в ответ первое, что в голову пришло.
– Я уже начал припарки, – быстро вставил Уильям. – Леди Кэри может взять другую лошадку из королевских конюшен, пока Джесмонда не поправится. На пару дней, не больше.
– Ну и отлично, – сказал Джордж.
Уильям поклонился, повернулся, чтобы уйти.
Я не сказала ни слова, не задержала его, смелости не хватило, даже перед Джорджем, любимым братом, которому я бы любой секрет доверила. Уильям ушел, по спине видно, расстроенный и обиженный.
Джордж заметил, как я гляжу ему вслед.
– Хорошенькая леди Кэри и ее небольшие страстишки? – спросил брат беззаботно.
– Похоже на то, – согласилась я.
– Это и есть никто, ничто и звать никак?
– Да, – уныло кивнула я.
– Не стоит, право, не стоит. Анне сейчас надобно быть непорочной как снег – до брачного дня. Особенно если она уже залезла в постель к королю. Мы теперь все на виду. Если тебе его хочется, потерпи, сестричка, пока Анна не выйдет замуж. Мы с тобой должны быть целомудренней ангелов, ну а Анна – чище шестикрылого серафима.
– Да не собираюсь я с ним в стоге сена валяться, – возразила я. – У меня репутация безупречная, не то что у тебя.
– Тогда скажи ему – пусть перестанет на тебя пялиться, будто хочет съесть живьем. Этот бедняга, похоже, совсем голову потерял.
– Ты так думаешь? – жадно переспросила я. – Правда, Джордж?
– Спаси нас Господь. Сдается мне, подлил масла в огонь. Да, взгляд у него совсем безумный. Скажи ему, пусть потерпит, пока Анна не обвенчается и не станет английской королевой. А тогда ты сама себе хозяйка.
Из спальни Анны доносились звуки шумного спора. Джордж и я только что вернулись с верховой прогулки, взглянули на свиту Генриха и придворных дам Анны: все притворяются, что вовсе и не слушают, а на самом деле навострили уши и ловят каждое слово из-за толстой двери. Гневный голос Анны, недовольный бас короля.
– Зачем они ей нужны? Ну зачем? Она что, опять вернется ко двору на Рождество? Сядет на мое место, а меня выкинут отсюда, теперь, когда вы меня добились?
– Анна, ради бога!
– Нет, если бы вы меня любили, мне бы и спрашивать не пришлось! Как я могу ехать во Францию в каких-то побрякушках, а не в украшениях, подобающих королеве? Что вы думаете – повезете меня во Францию, маркиз с парой дешевых бриллиантиков?
– Эти бриллианты дешевыми не назовешь…
– Но и не королевскими!
– Анна, их для нее купил мой отец, когда она первый раз вышла замуж. Я тут ни при чем…
– Как это вы ни при чем? Они принадлежат английской короне, они подарены королеве. Если я буду королевой, значит они принадлежат мне. Если она королева – они ее. Вам выбирать!
Голос Генриха достиг громового рыка:
– Бога ради, что тебе еще надобно? Я все для тебя сделал. Окружил тебя такими почестями, какие ни одной женщине в мире не доставались. Чего тебе еще надо? Платье ее? Чепец с головы?
– И того и этого и всего остального, – кричала Анна в ответ.
Генрих распахнул дверь, все заговорили преувеличенно оживленно, будто не замечая короля. Потом, как по команде, повернулись, принялись низко кланяться.
– Увижу вас за ужином, – ледяным тоном бросил король Анне через плечо.
– Не увидите, – громко ответила она. – Меня уже тут не будет. Поужинаю в дороге, а завтракать буду в Хевере. Вы со мной обращаетесь без достойного уважения.
Он повернулся, вошел в спальню, резко захлопнул за собой дверь. Все придворные опять навострили уши – не увидеть, так хоть услышать.
– Вы меня не оставите.
– Я не буду королевой наполовину, – прозвучал страстный голос. – Либо я ваша, либо нет. Либо вы меня любите, либо нет. Либо я ваша, либо ничья. Со мной ничего не бывает наполовину, Генрих.
Послышался шелест платья – ясное дело, полез обниматься – и радостный вздох сестры.
– Получишь все бриллианты королевской сокровищницы и барку королевы в придачу, – хриплым от страсти голосом пообещал король. – Будет у тебя все, что твоей душе угодно, коли дала то, о чем я так мечтал.
Джордж встал и поплотнее закрыл дверь.
– Партию в карты? – объявил он весело. – Сдается мне, времени у нас предостаточно.
Сдавленные смешки, кто-то вынул колоду карт, кто-то стаканчик с костями. Я послала пажа за музыкантами, пусть будет побольше шума, а то вдруг ненароком услышим, что там творится в спальне. Носилась между придворными, чтобы убедиться: каждый занят игрой, пока король и Анна заняты любовью. Всеми силами пыталась отогнать зловещую картину: королеву перевозят в новый дом, куда менее удобный, приезжает посланец от короля с приказом отдать драгоценности – ее собственные кольца, браслеты и ожерелья, любовные приношения, которые он ей дарил. И зачем – затем, что моя ненаглядная сестрица хочет покрасоваться во Франции.
Королевский поезд огромен, двор не путешествовал с таким размахом с тех пор, как Генрих встречался с королем Франциском на «Поле золотых одежд». И сейчас поездка обставлена с неменьшей роскошью и с тем же нарочитым шиком, что тогда. Так и должно быть – Анна убеждена, что ей необходимо во всем перещеголять королеву Екатерину. И вот мы скачем по полям и лугам Англии, наша цель – Дувр. Вперед отправлен отряд всадников – проследить, чтобы не было никаких беспорядков, но страна уже замерла в изумленном молчании, подавленная этим императорским зрелищем: нескончаемый поток лошадей, повозок, карет, солдат, рыцарей и слуг, прекрасные дамы верхом, а подле них храбрые кавалеры.
Морской переход через Ла-Манш прошел без приключений, дамы спустились вниз, Анна заперлась в каюте и проспала бо́льшую часть путешествия. Придворные оставались на палубе, кутались в плащи для верховой езды, оглядывали горизонт в поисках проходящих судов, потягивали подогретое вино. Я вышла на палубу, оперлась о поручни, глядела на волны, расходящиеся за кормой корабля, слушала потрескивание рей над головой.
Теплая ладонь накрыла мою замерзшую руку.
– Как ты себя чувствуешь? – прошептал мне в ухо Уильям Стаффорд. – Обходишься без морской болезни?
Я обернулась, улыбнулась в ответ:
– Ни малейшего признака. Но матросы говорят – погода хорошая, волнения на море никакого.
– Надеюсь, продержится всю дорогу.
– Как, мой странствующий рыцарь опасается морской болезни?
– Не очень-то, – чуть обиженно сказал он.
Ужасно хочется его обнять. Наверное, именно тогда и понимаешь, что любишь, когда оказывается, что твой возлюбленный отнюдь не само совершенство. Никогда бы не поверила: влюблена в человека, страдающего морской болезнью, а вот гляди-ка, больше всего мечтаю сбегать за пряным вином, укутать милого в теплый плащ.
– Пойдем сядем.
Я огляделась. Похоже, никто на нас не смотрит, такое нечасто бывает при дворе – рассаднике сплетен и скандалов. Подвела Уильяма к груде сложенных парусов, усадила спиной к мачте, заботливо, как маленького Генриха, закутала в плащ.
– Не уходи, – попросил он, как сначала мне показалось, игриво, но нет, во взгляде нет никакого подвоха.
Я тронула щеку холодной ладонью:
– Подожди, принесу пряного вина.
Я отправилась в камбуз, где корабельный кок подогревал вино и эль, резал хлеб большими ломтями. Когда вернулась, Уильям подвинулся, чтобы я могла сесть рядом. Я держала стакан, пока он ел хлеб, а потом мы по очереди, каждый по глотку, пили вино.
– Лучше теперь?
– Конечно. А что мне для тебя сделать?
– Ничего, ничего, – поспешно ответила я. – Просто приятно, что тебе уже лучше. Хочешь еще подогретого вина?
– Нет, спасибо, мне бы теперь поспать.
– Прислонись к мачте и поспи.
– Нет, так не смогу.
– Тогда ложись на паруса.
– Боюсь с них скатиться.
Я оглянулась кругом. Никого. Все сгрудились у подветренного борта, играют в кости или просто дремлют. Мы одни.
– Хочешь, положи голову мне на колени.
– Конечно, – прошептал еле слышно, будто не в силах говорить от морской болезни.
Я уселась спиной к мачте, а он положил свою невозможно кудрявую голову мне на колени, обнял меня за талию и задремал.