У него на висках вздулись вены, он прижал руки к голове, будто хотел пальцами унять боль.
– Лягу снова. Вытащите эти проклятые подушки. Как болит голова, я почти ничего не вижу. Одна их говардовская девчонка на троне, другая – наследница, это не сулит ничего, кроме несчастий. На этот раз должен быть сын.
Открылась дверь, вошла Анна. По-прежнему бледна. Медленно подошла к постели, взяла Генриха за руку. Его полные боли глаза внимательно изучают ее лицо.
– Я думала, вы умрете, – говорит она напрямик.
– И что бы вы стали делать?
– Сделала бы все, что в моих силах, как королева Англии, – отвечает она, кладя руку на живот.
Его большая рука ложится поверх.
– Здесь должен быть сын. – В его голосе не хватает теплоты. – Думаю, как королеве Англии, вам мало что удастся. Чтобы удержать страну, нужен мальчик, принцесса Елизавета и ваш интриган-дядюшка – совсем не то, что я хотел бы оставить после своей смерти.
– Поклянитесь, что больше не будете участвовать в турнирах, – страстно молит она.
Он отворачивается:
– Оставьте меня в покое со своими клятвами и обещаниями. Видит бог, когда я расстался с королевой, надеялся на что-нибудь получше этого.
У них никогда еще не было такой гнетущей ссоры. Анна даже не спорит. Оба бледны как привидения, чуть живы от своих собственных страхов. К чему может привести воссоединение влюбленных? Только напомнить, как хрупка их власть в стране. Анна опустилась в реверансе перед тяжелым телом на кровати и вышла из комнаты. Она шла медленно, будто несла тяжелое бремя, задержалась у двери.
Я наблюдала. Анна вскинула голову, губы изогнулись в улыбке, плечи выпрямились, она собралась, как танцор при звуках музыки. Кивнула стражнику, тот распахнул двери, она вышла в гул голосов, чтобы сказать придворным: благодарение Богу, королю лучше, он смеется и шутит над своим падением, снова будет участвовать в турнире, как только сможет, и тогда-то уж мы повеселимся.
Генрих кажется спокойным и задумчивым, оправляется от падения. Боль стала предупреждением – он стареет. Из раны сочится кровь пополам с гноем, приходится все время носить тугую повязку, а садясь, класть ногу на скамеечку. Это унизительно – ведь он так гордится своими сильными ногами, крепкой посадкой. Теперь он хромает, толстый бинт уродует икру, но хуже всего запах – от него несет, как из курятника. Генрих, золотой принц Англии, признанный во всей Европе красавец, ощущает приближение старости. Вот кто он теперь – старая, больная, грязная, вонючая обезьяна.
Анне этого было не понять.
– Побойтесь Бога, дорогой супруг, вы спаслись, чего еще?
– Мы оба спаслись. Что вы без меня?
– Я бы справилась.
– Не сомневаюсь. Я еще остыть не успею, а ваша родня уже усядется на мое место.
Ей бы придержать язычок, но она привыкла спорить.
– Хотите меня оскорбить? Обвиняете мою семью в отсутствии преданности?
– Говарды в первую очередь преданы сами себе, а лишь во вторую – королю.
Я заметила – сэр Джон Сеймур поднял голову, на губах таинственная улыбка.
– Мои родственники костьми лягут ради вас, – возразила Анна.
– И вы, и ваша сестрица, конечно, лягут, – быстрый как молния, вставил королевский шут.
Раздался взрыв хохота. Я залилась краской. Уильям потянулся к отсутствующему мечу. Но обижаться на шута бессмысленно, особенно если сам король смеется.
Генрих протянул руку, весело похлопал Анну по животу:
– И не зря!
Она раздраженно отбросила его руку. Он застыл, хорошее настроение сразу угасло.
– Я не лошадь, чтобы меня щупать, – бросила Анна.
– Будь у меня кобыла с вашим характером, я скормил бы ее собакам, – холодно возразил король.
– Норовистую лошадь нужно уметь объездить, – с вызовом произнесла она.
Мы ждали обычной бурной реакции. Долгую минуту король молчал, улыбка Анны становилась все более вымученной.
– Не все лошади того стоят, – ответил Генрих едва слышно.
Только несколько человек, те, что сидели поближе, разобрали его слова. Анна побелела, но в то же мгновение вскинула голову и рассмеялась, будто король произнес что-то невероятно остроумное. Окружающие опустили голову, каждый сделал вид, будто занят разговором с соседями по столу. Ее взгляд скользнул мимо меня к Джорджу, их глаза встретились осязаемо, как рукопожатие.
– Еще вина, дорогой муж? – предложила Анна.
Голос не дрожит. Один из придворных выступил вперед, налил королю и королеве вина, обед начался.
Генрих мрачен. Его не веселят ни танцы, ни музыка, хотя ест и пьет он еще больше обычного. Он поднялся на ноги, морщась от боли, захромал по залу, говоря то с одним, то с другим, выслушал чью-то просьбу, подошел к нашему столу, где сидели придворные дамы королевы, остановился между мной и Джейн Сеймур. Мы одновременно вскочили на ноги, но он смотрит только на нее. Потупив глаза, Джейн делает реверанс.
– Я устал, очень устал. Как бы хотелось очутиться в Вулфхолле, вы бы собрали для меня букет из трав.
– Я готова сделать все, чтобы ваше величество смогли отдохнуть и избавиться от боли, – произносит она со сладчайшей улыбкой.
Генрих, которого я знала, переспросил бы: «Действительно все?» – радуясь вульгарной остроте. Но этот новый Генрих придвигает табурет, делает нам знак сесть подле него.
– Можно вылечить синяки и шишки, но не старость. Мне сорок пять, и я впервые чувствую свой возраст.
– Это из-за падения. – Голос Джейн звучит мягко, утешительно, словно молоко капает в подойник. – Вы ушиблись, устали, вы изнурены заботами о безопасности королевства, ведь вы день и ночь думаете об этом.
– Кому я оставлю в наследство прекрасную страну? – скорбно говорит Генрих. Оба смотрят на королеву, Анна, вспыхнув от гнева, – на них.
– Хвала Господу, королева ждет сына.
– Помолитесь обо мне, Джейн, – просит он шепотом.
– Это мой долг – молиться о короле, – отвечает она с улыбкой.
– Вы будете молиться обо мне сегодня ночью? – спрашивает он еще тише. – Когда я в страхе лежу без сна и каждая косточка ноет, приятно знать, что вы молитесь обо мне.
– Хорошо, – говорит она просто. – Я словно буду рядом, моя рука у вас на лбу, вам будет легче заснуть.
Я прикусила губу. За соседним столом моя дочь Екатерина с округлившимися глазами пытается разгадать этот новый способ ухаживания под видом вкрадчивого благочестия.
С гримасой боли король встает.
– Руку! – бросает он через плечо.
Полдюжины кавалеров бросаются вперед ради чести помочь его величеству вернуться на свое место на возвышении. Генрих отстраняет моего брата, выбирает брата Джейн. Анна, Джордж и я молча следим за тем, как Сеймур усаживает короля на трон.
– Я убью ее, – мрачно произносит Анна.
Я лежу на ее кровати, лениво опираясь на локоть, Джордж примостился у камина, сама Анна сидит перед зеркалом, служанка расчесывает ей волосы.
– Могу сделать это за тебя, – говорю я. – А еще святую из себя строит.
– Она очень хороша, – рассудительно замечает Джордж, словно хвалит искусного танцора. – Не то что вы. Все время жалеет его. Крайне соблазнительно.
– Паршивая девка, – цедит Анна сквозь зубы. Берет гребень из рук горничной. – Можешь идти.
Джордж наливает всем еще по стакану вина.
– Мне тоже пора, – говорю я. – Уильям ждет.
– Останься, – властно заявляет Анна.
– Слушаюсь, ваше величество, – покорно отвечаю я.
Сестра предостерегающе смотрит на меня:
– Может, удалить эту тварь Сеймур от двора? Не переношу ее постоянного жеманства. Как она меня бесит!
– Лучше оставь ее в покое, – советует Джордж. – Когда король поправится, он захочет чего-нибудь поострее. И не дергай его. Он рассердился сегодня, но ты сама виновата.
– Не могу видеть его таким жалким. Он же не умер. Чего так страдать из-за ерунды?
– Он напуган. И он уже не молод.
– Снова начнется это притворство – дам ей пощечину. Предостереги ее, Мария. Еще раз посмотрит на короля с этой своей улыбочкой, словно она сама Богоматерь, пусть пеняет на себя.
Я соскальзываю с кровати.
– Ладно, скажу ей. Может быть, не дословно. Теперь я могу идти? Я устала.
– Иди уж, – раздраженно бросает Анна. – Ты-то хоть останешься, Джордж?
– Жена будет ворчать, – предупреждаю я. – Она уже жалуется на то, что ты все время здесь.
Думала, Анна не обратит внимания на мои слова, но нет, они обмениваются взглядами, Джордж встает, собирается уходить.
– Неужели я вечно должна быть одна? – вопрошает Анна. – Гулять – одна, молиться – одна, в постель – одна.
Джордж медлит, слыша такую неприкрытую мольбу.
– Ты сама захотела быть королевой, – говорю я твердо. – Я же предупреждала – радости это не принесет.
На следующее утро мы с Джейн Сеймур бок о бок идем на мессу. Дверь в королевскую часовню открыта, мы видим – Генрих сидит за столом, раненая нога на табурете, секретарь читает письма и подает на подпись. Джейн замедляет шаг, улыбается, он замечает ее, замирает с пером в руке, так что чернила успевают высохнуть.
Мы с Джейн стоим рядышком на коленях в часовне королевы, слушаем, как служат мессу в церкви под нами.
– Джейн, – окликаю я тихонько.
Открывает глаза, она сейчас далеко отсюда.
– Что, Мария? Прости, я молилась.
– Если ты не бросишь свои слащавые улыбочки, одна из нас, Болейнов, выцарапает тебе глазки.
Во время беременности у Анны вошло в привычку совершать прогулки по берегу реки – вверх, к лужайке для игры в шары, по тисовой аллее, мимо теннисных кортов и обратно во дворец. Мы с братом всегда сопровождали ее. Большинство дам, да и некоторые придворные тоже гуляли с нами, ведь король больше не охотился. Джордж и сэр Фрэнсис Уэстон обычно не отходили от Анны, развлекали ее, подавали руку на лестнице, а кто-нибудь из нашего узкого круга, Генрих Норрис, сэр Томас Уайетт или Уильям, шел рядом со мной.
Однажды Анна утомилась и сократила прогулку. Мы вернулись во дворец: Анна под руку с братом, я – с Генрихом Норрисом. Стражники широко распахнули дверь в покои королевы, и перед нами, как в рамке, предстала живая картина – Джейн Сеймур на коленях у короля. Она вскочила, он тоже попытался встать на ноги, с независимым видом отряхивая одежду, но пошатнулся, вид у него был дурацкий. Анна налетела на них как ураган.