– Вашей дружелюбной поддерживающей улыбки – с безопасной позиции гетеросексуализма, – читает вслух Джейн, – недостаточно. Пока вы лелеете эту тайную веру в то, что вы лучше, потому что спите с противоположным полом, вы еще дрыхнете в своей колыбели… и мы будем тем кошмаром, который вас разбудит.
Она складывает страницу и облизывает нижнюю губу.
– Да, – говорит она с усмешкой. – Да, я помню это.
Сказать, что бумаги раскрыли новые стороны Джейн, было бы ложью, потому что их всегда было видно. Не раскрылось ничего, что не было уже выражено формой ее подбородка и тем, как она ставит ноги в том месте, которое занимает. Но бумаги добавляют цвета, расчерчивают границы – она листает их и вспоминает протесты, забастовки, сжимает ладони в кулаки и говорит о том, что отложилось в мышечной памяти ее костяшек, о раскрашенных вручную плакатах, черных глазах и бандане, закрывающей ее рот и нос.
Огаст делает запись за записью и находит это почти забавным – что вся эта борьба только сделала Джейн мягкой. Устрашающей, кокетливой и полной плохих шуток, неисправимой сладкоежкой и использующей ботинок со стальным носком в качестве крайней меры. В этом, понимает Огаст, вся Джейн. Было бы легче, думает она, если бы настоящая Джейн не была той, кто так нравится Огаст. Было бы даже очень удобно, если бы Джейн была скучной, эгоистичной или стервой. Она бы с радостью занималась делом без препятствия в виде «наполовину влюблена в субъект».
В промежутках, когда Джейн нужен перерыв, Огаст делает то, чего изо всех сил избегала всю свою жизнь, – она разговаривает.
– Я не понимаю, – говорит Огаст, когда Джейн спрашивает ее про маму, – как это связано с твоими воспоминаниями?
Джейн пожимает плечами, сводя вместе носки своих кед.
– Просто мне хочется знать.
Джейн спрашивает про учебу, и Огаст рассказывает ей про переводы, дополнительные семестры и соседку из Техаса на первом курсе, которая обожала острые чипсы, и это напоминает Джейн о студентке, с которой она встречалась в двадцать лет и путешествовала по Среднему Западу (отметка номер восемь). Она спрашивает про квартиру Огаст, и Огаст рассказывает ей про скульптуры Майлы и Нудлса, носящегося по коридору, и Джейн вспоминает собаку ее соседа в бруклинской квартире рядом с польской дамой.
(Они почти никогда не говорят о 2020-м и какое все на поверхности. Пока нет. Огаст не понимает, хочет ли Джейн об этом знать. Джейн не спрашивает.)
Огаст сидит рядом с ней, напротив нее или иногда на сиденье у ее ног, когда Джейн становится взвинченной и расхаживает по вагону. Они стоят у карты города, висящей у дверей, и пытаются восстановить старые маршруты Джейн по Бруклину.
Проходит две недели, и три блокнота Огаст заполнены рассказами Джейн, ее воспоминаниями. Она берет их на ночь домой, раскладывает на своем надувном матрасе и делает пометки на свои записи, гугля каждое имя, которое Джейн может вспомнить, разыскивая по городу старые телефонные книги. Она берет домой открытку из Калифорнии, снова и снова ее перечитывает: «Джейн – Скучаю по тебе. Созвонимся?» Она подписана только словами «Мускатные мечты» и телефонным номером с кодом Окленда, но никакие Джейн Су из Сан-Франциско 1970-х ни к чему не ведут.
Она покупает две карты: Соединенных Штатов и Нью-Йорка, на которой нарисованы пастельными цветами все пять боро. Она вешает их на стену спальни, высовывает язык и втыкает булавки в каждое место, которое упоминает Джейн.
Они найдут Джейн. Она должна была после себя что-то оставить, места и людей, которые ее помнят. Огаст смотрит, как она светится от монотонной тряски поезда каждый день, и не может представить, чтобы кто-то мог ее забыть.
Огаст спрашивает ее однажды, когда прогуливает подготовку к экзамену ради того, чтобы тихо шутить про пассажиров:
– Когда ты поняла, что застряла?
– Честно? – говорит Джейн. Она тянется и мягко стирает глазурь от утреннего пончика с нижней губы Огаст. Зрительный контакт настолько ужасно близкий, что Огаст приходится опустить взгляд, пока ее лицо не выдало то, что она не сможет взять назад. – В тот день, когда тебя встретила.
– Правда?
– Ну, это не стало ясно сразу. Но до этого все было как в тумане… Тогда я впервые осознала, что остаюсь в одном времени и месте несколько дней. Где-то спустя неделю я поняла, что не двигаюсь. Сначала я просто считала, когда видела тебя, а когда – нет. А в ту неделю, когда ты не появлялась, все опять начало размываться. Так что…
Это тихо падает в пространство между ними – возможно, дело в них. Возможно, дело в Огаст. Возможно, она и есть причина.
Майла подкупает Огаст пачкой чипсов «Зэппс» из магазинчика в четырех кварталах от дома, чтобы та познакомила ее с Джейн.
После Нико она решила подождать с новыми знакомствами. Джейн и без того хватает проблем: ей недавно сообщили, что она научная аномалия, которая оказалась в будущем спустя сорок пять лет и не помнит, как она сюда попала. Она до сих пор привыкает к мысли о том, что ее не арестуют за нетрадиционное поведение на публике, что стало для нее эмоциональными американскими горками на три дня. Огаст старается быть с ней помягче.
– Ты могла бы просто сама сесть на «Кью», – говорит Огаст Майле, кладя чипсы на свою полку в шкафу. Секунду подумав, она прикрепляет к ним записку: «ТРОНЕТЕ – И ВЫ УМРЕТЕ». – Она всегда в нем.
– Я пробовала, – говорит Майла. – Я ее не видела.
Огаст хмурится, вытаскивая из шкафа упаковку клубничного печенья. Для бейгла нет времени.
– Правда? Странно.
– Да, похоже, у меня нет этой волшебной связи родственных душ, которая есть у тебя с ней, – говорит она. Сейчас дождливый пятничный полдень, и на ней ярко-желтый дождевик, как у девочки на упаковке соли «Мортон Солт».
– У нас нет волшебной связи родственных душ. Почему ты вообще так заинтересована в наших отношениях?
– Огаст, я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты была счастлива, и я уверена, что вам с этой девушкой предначертано вселенной ласкать друг друга до самой смерти, – говорит она. – А если честно, я тут ради всей этой научной фантастики. Я живу в эпизоде «Секретных материалов» но в реальной жизни, понимаешь? Это самое интересное, что со мной случалось, а моя жизнь не была скучной. Поэтому можем мы уже идти, Скалли?
На залитой водой платформе Майла устремляется в поезд так быстро, что чуть не толкает Огаст в выходящую шаткой походкой старушку.
– До свидания, миссис Калдера! – кричит ей вслед Джейн. – Передавайте Пако от меня привет и скажите, что ему стоит готовиться к той контрольной по алгебре! – Она видит Огаст, и ее улыбка из дружелюбной превращается в нечто, что Огаст до сих пор не может идентифицировать. – О, привет, Огаст!
Майла бросается вперед, протягивая руку Джейн.
– Привет, вау, я Майла, большая фанатка. Обожаю то, что ты делаешь.
Джейн смущенно берет ее ладонь, и Огаст видит, как Майла составляет целый каталог научных наблюдений, пока они пожимают руки. Ей точно стоило толкнуть Майлу на рельсы, когда у нее был шанс.
– Можем мы, пожалуйста, сесть? – шипит Огаст, подталкивая ее к сиденью. Она вытаскивает печенье из кармана и передает его Джейн, которая тут же его открывает. – Эм, Джейн, это моя соседка, о которой я тебе рассказывала.
– Я до смерти хотела с тобой встретиться, – говорит Майла. – Мне пришлось подкупить Огаст чипсами. «Зэппс». Сладкий креольский лук.
Джейн поднимает взгляд от упаковки печенья, на которую она зверски напала.
– «Зэппс»?
– Это луизианский брэнд чипсов, – говорит ей Огаст. – Они офигенные. Я тебе принесу.
– Ого, – встревает Майла, – ты можешь есть?
– Майла!
– Что? Это нормальный вопрос!
Джейн смеется.
– Все в порядке. Да, я могу есть. И пить, хотя я сомневаюсь, что могу напиться. Я однажды нашла фляжку с виски, и от него не было никакого эффекта.
– Возможно, твоей первой ошибкой было пить из фляжки, которую ты нашла в метро, – предполагает Огаст.
Джейн закатывает глаза, все еще ухмыляясь.
– Слушай, – говорит она с полным ртом, – если бы я воротила нос от всего, что остается в метро, мне бы нечем было заняться.
– Стой, то есть, – говорит Майла, наклоняясь вперед и опираясь локтями о колени, – ты чувствуешь голод?
– Нет, – говорит Джейн. Она на секунду задумывается. – Я могу есть, но я сомневаюсь, что мне это необходимо.
– А… пищеварение?
– Майла, клянусь богом…
– Ничего не происходит, – говорит Джейн, пожимая плечами. – Это как…
– Анабиоз, – подсказывает Майла.
– Да, наверно.
– Ого, это потрясающе! – говорит Майла, и Огаст в ужасе, но не может притворяться, что не делает мысленных заметок, чтобы позже все записать. – И ты правда ничего не помнишь?
Джейн задумчиво хмурится, жуя печенье.
– Сейчас я помню больше. Это как бы похоже на… мышечную память. Мейнстримные вещи почему-то легче вспоминаются, чем личные вещи. И у меня с многими вещами есть ощущение, что я делала это раньше, но ничего конкретного я не помню. Например, я знаю кантонский диалект и английский, хотя не помню, как их выучила. Каждый день возвращается все больше воспоминаний.
– Ого. И…
– Майла, – говорит Огаст, – можно, пожалуйста, не обращаться с ней как с главным событием недели?
– Ой, прости, – говорит Майла, морщась. – Прости! Я просто… это так круто. Ну, конечно, для тебя это не круто, но это потрясающе. Я никогда не слышала ни о ком таком, как ты.
– Это комплимент? – спрашивает Джейн. – Это может быть комплиментом.
– В общем, – говорит Огаст. – Майла – гений, и ей очень нравятся научная фантастика, теория мультивселенной и вся такая фигня для умных людей, поэтому она поможет нам понять, что именно с тобой произошло и как мы можем это исправить.
Джейн, которая перешла ко второму печенью и теперь расправляется с ним так, будто пытается побить рекорд по скорости, прищуривается на Огаст и говорит:
– Собираешь оперативную группу, Лэндри?