Итог: нет никакого шанса. Даже если Джейн каким-то образом чувствует то же самое, у Огаст ограниченное время. Она должна помочь Джейн понять, кто она, как она застряла и как ей выбраться.
И, если ей удастся это провернуть, Джейн не то чтобы тут навсегда. Она не то чтобы вообще тут. А Огаст раньше никогда по-настоящему не разбивали сердце, но она вполне уверена, что запасть на человека, а потом отправить его обратно в 1970-е – это, как и бывает с первыми разбитыми сердцами, означало бы выиграть олимпийские игры по испоганенной жизни.
В общем, она умеет отделять одно от другого. В детстве ей платили «Хэппи Милсом» за то, чтобы она вламывалась в чужие личные архивы, и она притворялась, что это нормально. Она может притвориться, что никогда не думала о том, как Джейн держит ее за руку в милом домике в Ист-Виллидже с диваном из «Уэс Элм» и винным холодильником. Эта влюбленность, решает она, просто ни к чему ее не приведет.
А это значит, конечно же, что, когда Огаст заходит в «Кью» в следующий раз, Джейн говорит:
– Мне кажется, я должна тебя поцеловать.
Все начинается не так. Все начинается с того, что Огаст слишком занята мыслями о том, чтобы не думать про Джейн, поэтому не проверяет, нет ли в прогнозе погоды на утро безумной грозы, поскальзываясь в собственной луже из дождевой воды.
– Ох, – говорит Джейн, ловя ее под локоть, прежде чем она ударяется о пол поезда. – Кто пытался тебя утопить?
– Гребаное метро, – говорит Огаст, позволяя Джейн помочь ей встать на ноги. Она убирает с глаз насквозь промокшие волосы, вглядываясь сквозь капли на очках. – Двадцатиминутная задержка на уличной платформе. Они хотят меня убить.
Огаст снимает очки и отчаянно ищет на себе хоть один сухой сантиметр ткани, чтобы их протереть.
– Вот, – говорит Джейн, поднимая нижний край футболки. Огаст видит гладкую кожу ее живота, часть таинственной татуировки, на бедре над поясом ее джинсов, и забывает, как дышать. Джейн берет ее очки, чтобы протереть линзы. – Тебе необязательно было сегодня приходить.
– Я хотела прийти, – говорит Огаст. Она быстро добавляет: – Мы делаем большие успехи.
Джейн поднимает взгляд, усмехаясь, и замирает, все еще держа очки Огаст.
– Ого, – тихо говорит она. Огаст моргает.
– Что?
– Просто… ты без очков, с мокрыми волосами. – Она отдает их обратно, но ее взгляд, далекий и немного замутненный, не отрывается от лица Огаст. – Во мне что-то мелькнуло.
– Воспоминание?
– Почти, – говорит Джейн. – Как бы полувоспоминание. Ты мне напомнила.
– О, – говорит Огаст. – О чем?
– О поцелуе, – говорит Джейн. – Я не… я не могу вспомнить, где я была или кем была она, но, когда ты на меня посмотрела, я вспомнила дождь.
– Ясно, – говорит Огаст. Она бы сделала запись, если бы ее блокнот не был полностью промокшим. И если бы она думала, что может твердо держать ручку. – Что… что еще ты помнишь?
Джейн кусает нижнюю губу.
– У нее были длинные волосы, как у тебя, но вроде светлые. Это странно, как… как в фильме, но я знаю, что это произошло со мной, потому что помню, что ее мокрые волосы прилипли к ее шее и мне пришлось их убрать, чтобы поцеловать ее там.
Господи боже.
Если отложить в сторону жизнегубительные описания вещей, которые Джейн может произносить своим ртом, это и правда предоставляет… возможность. Самый быстрый способ восстановить воспоминания Джейн – заставить ее понюхать, услышать или потрогать что-то из ее прошлого.
– Помнишь, как мы делали с бейглами, – говорит Джейн, явно думая о том же, – и музыкой, сенсорными вещами? Если я – если мы – сможем воссоздать то, как тот момент ощущался, возможно, я смогу вспомнить остальное.
Джейн оглядывается – сегодня в «Кью» пустовато, всего несколько людей в другом конце вагона.
– Ты хочешь… ты могла бы попробовать… коснуться моей шеи, – неуверенно предлагает Огаст, ненавидя себя. – Ну, для исследовательских целей.
– Возможно, – говорит Джейн. – Но это было… это было в переулке. Мы спрятались от дождя в переулке, и мы смеялись, и я еще ее не целовала, но думала об этом неделями. Так что… – Она рассеянно поворачивается к пустой задней стене вагона, рядом с аварийным выходом.
– А. – Огаст следует за ней, непривлекательно хлюпая мокрыми кроссовками. Джейн поворачивается к ней, проводит двумя пальцами по тыльной стороне ее ладони. У нее напряженное выражение лица, как будто она крепко держит воспоминание в своей голове, перенося его в настоящее время. Она берет Огаст за запястье, подталкивая ее спиной к стене, и – о черт.
– Она прислонилась к стене, – объясняет Джейн. Огаст чувствует, как ее плечи ударяются о гладкий металл, и в панике представляет кирпичи, царапающие ей спину вместо него, небо вместо поручней и мерцающих ламп, себя с хоть каким-то мужеством для того, чтобы это пережить.
– Ладно, – говорит Огаст. Они с Джейн во время часов пик прижимались друг к другу еще ближе, чем сейчас, но никогда, ни разу, это не ощущалось вот так. Она приподнимает подбородок. – Так?
– Да, – говорит Джейн. Ее голос стал тише. Видимо, она сосредотачивается. – Именно так.
Огаст сглатывает. Даже забавно, насколько она близка к тому, чтобы умереть здесь.
– И, – говорит Джейн, – я кладу руку сюда. – Она наклоняется и упирается ладонью в стену рядом с головой Огаст. Жар ее тела трещит между ними. – Вот так.
– Ага.
Это эксперимент. Это всего лишь эксперимент. Расслабься и думай о гребаной десятичной классификации Дьюи.
– И я наклонилась, – говорит Джейн. – И я…
Ее другая рука проводит по горлу Огаст, а потом скользит назад, гладя большим пальцем пульс Огаст, и глаза Огаст инстинктивно закрываются. Она касается кончиками пальцев волос Огаст и мягко убирает их с шеи. Прохладный воздух холодит ее кожу.
– Это… это помогает?
– Подожди, – говорит Джейн. – Можно мне?
– Да, – говорит Огаст. Не важно, какой был вопрос. Джейн издает тихий звук, наклоняет голову, и Огаст чувствует голой кожей дыхание – достаточно близко, чтобы имитировать жест, но не устанавливать контакт, и это почему-то хуже поцелуя. Это более интимно, как молчаливое обещание того, что она могла бы сделать, если бы хотела, и Огаст позволила бы, если бы они обе хотели одного и того же в одной и той же мере.
Губы Джейн скользят по коже Огаст, когда она говорит:
– Дженни.
Огаст открывает глаза.
– Что?
– Дженни, – говорит Джейн, отстраняясь. – Ее звали Дженни. Мы были в квартале от моей квартиры.
– Где?
– Не помню, – говорит Джейн. Она хмурится и добавляет: – Мне кажется, я должна тебя поцеловать.
В мозгу у Огаст становится мучительно пусто.
– Ты… что?
– Я почти закончила, – говорит Джейн, и Огаст еле сдерживает дрожь от этих слов, произнесенных этим голосом, этими губами. – Мне кажется…
– Что если ты… – Огаст откашливается и пробует еще раз. – Тебе кажется, что если ты… если ты меня поцелуешь…
– То я вспомню, да. – Она смотрит на Огаст с особым интересом. Не так, что она думает о поцелуе, а, скорее, она сильно сосредоточена на объекте, и этот взгляд ей катастрофически идет. Ее челюсть выглядит выступающей и угловатой, и Огаст хочет дать ей все что угодно, а потом сменить собственное имя и сбежать с континента.
Джейн смотрит на ее лицо, следя за дождевой каплей, катящейся от линии волос к подбородку, и Огаст знает, знает, что, если она это сделает, она до конца жизни не перестанет об этом думать. Нельзя «расцеловать» самого невозможного человека, которого ты только встречала. Она никогда не забудет, каков поцелуй Джейн на вкус.
Но Джейн смотрит с надеждой, и Огаст хочет помочь. И – что ж. Она верит в глубокий, практический сбор доказательств. «Отделяй одно от другого, – говорит себе Огаст. – Бога ради. Лэндри».
«Отделяй одно от другого».
– Ладно, – говорит Огаст. – Это неплохая идея.
– Ты уверена? – мягко говорит Джейн. – Ты не должна, если не хочешь.
– Не в этом… – Не в этом дело, но если Джейн до сих пор это не знает, то и никогда не узнает. – Я не против.
– Хорошо, – говорит Джейн с явным облегчением. Боже, она даже не представляет.
– Хорошо, – повторяет Огаст. – Для исследовательских целей.
– Для исследовательских целей, – соглашается Джейн.
Огаст расправляет плечи. Для исследовательских целей.
– Что мне надо делать?
– Можешь до меня дотронуться? – Джейн берет ладонь Огаст и прикладывает ее к своей груди, прямо под твердой линией ее ключицы. – Вот тут.
– Ладно, – говорит Огаст, и получается скорее дрожащий выдох, чем слово. – А потом что?
Джейн наклоняется, пользуясь своим ростом, чтобы закрыть собой Огаст, горя таким жаром, что Огаст не может найти объяснение холоду, ползущему по ее позвоночнику. Такая непоколебимая, прекрасная и близкая, слишком близкая, всегда недостаточно близкая, и Огаст полностью, необратимо, грандиозно пропала.
– И, – говорит Джейн, – я ее поцеловала.
Поезд выезжает из туннеля под оглушающий дождь.
– Она поцеловала тебя в ответ?
Другая ладонь Джейн перемещается на талию Огаст, место, которое кажется спроектированным глубочайшей несправедливостью вселенной так, чтобы идеально под нее подходить.
– Да, – говорит Джейн. – Да, поцеловала. – И Джейн целует ее.
Правда в том, что, когда ты целую вечность хочешь кого-то поцеловать, это редко соответствует тому, что ты представлял. Настоящие поцелуи беспорядочные, неловкие, слишком сухие, слишком мокрые, неидеальные. Огаст давно узнала, что поцелуев из фильмов не бывает. Лучшее, на что можно надеяться в первом поцелуе, – что тебя поцелуют в ответ.
Но бывает и такой поцелуй.
Ладонь Джейн, лежащая на ее талии, и дождь, бьющий по крыше поезда, и полузабытый момент, прижатый к кирпичной стене, и этот поцелуй – Огаст представить не могла, что все будет так.
Губы Джейн мягкие, но настойчивые, и Огаст чувствует их напор в своем теле, в месте, расположенном чересчур близко к ее сердцу. Если при взгляде на Джейн кажется, что раскрываются цветы, то поцелуи с ней – словно вес тела, которое ложится в кровать рядом, но исчезнет к утру. Это напоминает ей то, как она месяцами скучала по дому, чувствовала вкус чего-то знакомого и понимала, что это даже лучше, чем в воспоминаниях, потому что это сопровождается сладким ударом под дых из-за того, что она знала и ее знали. Это тает у нее во рту, как мороженое из магазина на углу, когда ей было восемь. Это больно, как падение кирпича на голень.