– Пошла на хрен. – Огаст смеется и делает так, как ее попросили.
Сказать по правде, Джейн ни разу не давала обещание, которое не могла сдержать.
Огаст поворачивает голову в сторону, стараясь прижаться спиной к двери, привыкнуть к тому, как ее рубашка сминается между ее лопаток, когда она дрожит, как от ее дыхания запотевает стекло в ровном, слишком быстром ритме. Позади нее сияет город – мосты и здания, карусель на кромке воды, лодки вдалеке, настолько маленькие, словно булавки, как уколы иглой, и она пытается анализировать это все, то, каково это – быть с кем-то так невозможно близко в первый раз. Она не может поверить, что ей дано все это: этот вид и эта девушка на коленях.
Огаст переживала миллион моментов с Джейн и миллионом других девушек, но ни у кого не будет такого. Если бы это было одним из воспоминаний Джейн, она почти может представить, как Джейн рассказывала бы о нем: девушка с длинными волосами, небрежно собранными, с расстегнутой рубашкой, с лунным светом, превращающим кружево на ее груди в паутину, со ртом, раскрывающимся от сорванного звука, с бельем на коленях и абсолютно потерянным видом. Она смотрит на Огаст, на ее лицо упала прядь темных волос, пока ее рот занят, и Огаст знает, что сама бы описала это пятью словами: девушка, язык, метро, увидела бога.
Огаст никогда не знала, никогда не понимала в своей голове, что именно считается сексом с тем, у кого тело, как у нее, как бы она этого ни хотела и ни представляла с одной рукой под одеялом. Она не думала, что поймет, где черта, потому что никогда ничем таким не занималась. Но это, это – рот Джейн на ее теле, мокрые пальцы, каждое движение и дыхание Джейн, возбуждающее ее так же, как прикосновение, компромисс того, насколько приятно делать приятно другому, – это секс. Это секс, и Огаст тонет в нем. Она хочет больше. Она хочет заполнить свои легкие.
– Джейн, – говорит она, и звук слабо доносится из глубины ее горла. Ее костяшки побелели в волосах Джейн, поэтому она заставляет себя их расслабить и проводит пальцами вниз по острой скуле Джейн. – Джейн.
– Хм?
– Черт, я… иди сюда, – выдавливает она. – Поднимись. Пожалуйста.
Когда Огаст притягивает ее для очередного поцелуя, то чувствует себя на языке Джейн, и это, как ничто другое, яростная волна собственничества, которую это вызывает, – вот что заставляет ее начать теребить ширинку джинсов Джейн.
Все размыто – Огаст не знает, что она ощущает, что нужно делать. Должна быть неловкость с человеком, с которым ты никогда не спал, но этого нет. Между ними есть связь, которая никогда не имела чертового смысла, с того шока в день, когда они встретились, и она как будто забиралась в джинсы этой девушки тысячу раз, как будто Джейн разгадала ее годы назад. Она ошеломленно думает, что, возможно, настало время начать верить во что-то. Гребаное божественное строение пальцев Джейн, когда они входят в нее, – это точно высшие силы.
Все заканчивается выдохом, шагом через какую-то грань, которую Огаст не видит, пока они внезапно не оказываются за ней, поцелуем, который превращается в горячий обмен воздухом, зубами и кожей, тихой руганью. Джейн падает вперед, упираясь плечом в грудь Огаст, с ладонью, все еще просунутой под кружево лифчика Огаст, и Огаст чувствует себя живой. Она чувствует каким-то образом, что она здесь, сейчас. По-настоящему здесь. Она оставляет смазанный поцелуй на щеке Джейн, и ей кажется, будто Джейн – первое, чего она коснулась в своей жизни.
– Ты была права, – говорит Огаст.
– По поводу чего?
– Я не чувствую своих ног.
Джейн смеется, и загорается свет.
Джейн двигается первой, сердито поднимая голову к лампам. И это так нелепо, так забавно и невероятно, и Джейн так возмущена миром за то, что он посмел ей перечить, а не она ему, что Огаст смеется.
– Убери руку с моей сиськи, мы в общественном месте, – говорит она, когда поезд опять начинает движение.
– Заткни варежку, – фыркает Джейн и отходит назад на полшага, чтобы дать Огаст застегнуть рубашку. Она смотрит, как Огаст возвращает на место белье, с дьявольским интересом, выглядя довольной собой, и Огаст покраснела бы сильнее, если бы это было возможно.
Джейн застегивает джинсы, заправляет футболку, находит в своей куртке очки и возвращается обратно в пространство Огаст, мягко надевая их на нее.
– Поверить не могу, что ты их бросила, – говорит Огаст. – Они могли упасть на пол и подцепить бактериальную инфекцию. Ты могла заразить меня конъюнктивитом.
– О да, говори больше длинных слов.
– Это не сексуально! – говорит Огаст, хоть ее улыбка и становится до боли широкой, хоть она и позволяет Джейн прижать себя к двери. – Я могла лишиться зрения!
– Я торопилась, – говорит Джейн. – Я сорок пять лет ни с кем не спала.
– Технически, – говорит Огаст.
– Позволь мне этим насладиться, – говорит Джейн, проводя своими улыбающимися губами по пульсу Огаст.
– Ладно. – Огаст смеется и позволяет.
Они целуются снова и снова, растворяясь поцелуями, которые с трудом удерживают вес того, что только что произошло, и Огаст ждет. Огаст ждет, когда кто-то из них скажет то, что все изменит, но они не говорят. Они просто целуются, пока не доезжают до станции в Бруклине, в поезд не заходит изнеможенный угрюмый пассажир с кофе, и Джейн издает приглушенный смешок, уткнувшись ей в шею.
Хорошо, думает Огаст, что они ничего не говорят. Джейн не просто так любит «по-летнему» – она не остается на одном месте. Огаст это знает. Джейн это знает. Они ничего не могут с этим поделать.
Этого достаточно, решает Огаст. Быть с ней, здесь, сейчас. Время, место, человек.
10
[Фото: Пожилая женщина в фартуке стоит перед барной стойкой со скрещенными руками, а молодая девушка на заднем плане несет поднос с бургерами]
Люсиль Клемент вспоминает, как росла на кухне своей матери, пока офицантка Бию Су разносит заказы посетителям.
– Так ты спишь с Джейн?
Огаст поворачивается с зубной щеткой во рту. Нико смотрит на нее с другого конца коридора, держа кактус «Золотой шар», размером с баскетбольный мяч, двумя татуированными руками.
Она смогла избежать встречи с ним, когда вернулась в квартиру в пять утра с неправильно застегнутой рубашкой и засосом на шее в форме губ Джейн. Но она должна была понимать, что недолго сможет избегать проживающего рядом экстрасенса.
Она сплевывает пасту и полощет рот.
– Можешь так не делать?
– Прости, я слишком тихо подошел? Иногда я крадусь, даже не осознавая.
– Нет, я про то, когда ты узнаешь о моей личной жизни, просто посмотрев на меня. – Она убирает щетку. – И то, что ты подкрадываешься, тоже.
Он корчит рожу.
– Я не нарочно, просто… эта энергетика, которая от тебя исходит. Она прожигает новую дыру в озоновом слое.
– Вообще-то старая дыра в озоновом слое затянулась.
– Мне кажется, ты уходишь от темы.
– Могу прислать тебе статью из National Geographic об этом.
– Нам необязательно об этом говорить, – отвечает Нико. – Но я счастлив за тебя. Она очень важна для тебя, и ты очень важна для нее.
Огаст смотрит в зеркало, получив редкий шанс увидеть, как она краснеет. Это происходит большими некрасивыми пятнами. Это видит Джейн. Чудо, что она хочет заниматься с ней сексом.
Секс. У них с Джейн был секс. У них с Джейн, если они смогут разобраться с логистикой, возможно, еще будет секс. Огаст больше не девственница.
Она задумывается, должна ли у нее быть из-за этого рефлексия. Она не чувствует себя по-другому. Она не изменилась внешне, все такая же круглолицая и пятнистая, как сваренное вкрутую яйцо с солнечным ожогом.
– Девственность – это социальная концепция, – мягко говорит Нико, и Джейн сердито на него смотрит. Он делает расплывчатый жест, говорящий «прости, что читаю твои мысли». Огаст выбросит его кактус в окно.
– Это правда, – говорит Майла, высовывая голову из их спальни с широко раскрытыми глазами за сварочными очками и в атласном чепчике с позапрошлой ночи. – Вся эта идея основана на циссекситской, гетеронормативной и, если честно, колониальной хрени из того времени, когда единственным способом заняться сексом было засунуть в себя член. Если это так, то мы с Нико вообще никогда не занимались сексом.
– А мы оба знаем, что это совсем не так, – говорит Нико.
– Да, у нас тонкие стены, и у меня есть уши, – говорит Огаст, направляясь в свою спальню в поисках чего-нибудь, чем можно закрепить волосы. – Что это за стоп-слово – «вафельный рожок»?
– К слову о подслушивании, – напирает Майла, – Нико сказал, что ты спишь с Джейн?
– Я… – Огаст бросает возмущенный взгляд на Нико, которому хватает приличия выглядеть как никогда смущенным, что выражается в менее веселом наклоне туловища. – Я не совсем «сплю». Кровать в этом не участвует.
– Наконец-то, мать твою!
– Господи.
– Ты убедилась, что она здоровая? Можно заразиться ЗППП[29] от призрака?
– Она не призрак, – одновременно говорят Огаст и Нико.
– Ладно, но дайте мне секунду побыть в роли мамочки.
– Слушай, да, она… все нормально. – Огаст была бы очень рада, если бы их скрипящий пол провалился и спас ее от этого разговора. – Этот вопрос уже поднимался. Я должна следить за всем, что она помнит, ясно?
– О да, классический разговор «хочу узнать тебя поближе», – говорит Майла с другого конца коридора. – Какая музыка тебе нравится? Откуда ты? У тебя есть или были когда-то лобковые вши?
– Ты только что дословно описала наше первое свидание, – замечает Нико.
Огаст, все еще в поисках резинки для волос, берет свою сумку и выворачивает ее на кровать.