– Серьезно? – Огаст поднимает воротник футболки к носу. – Ого, я больше никогда не буду ныть из-за того, что пахну панкейками.
– Знаешь, – говорит Майла, – если мы сможем понять, что случилось, как именно ее энергия привязалась к энергии ветки, и сможем воссоздать событие…
Огаст отпускает воротник.
– Мы сможем все отменить? Так мы поможем ей выбраться?
– Да, – говорит Майла. – Да, думаю, это могло бы сработать.
– И… и она окончательно вернется в 70-е?
Майла думает.
– Наверно, да. Но есть шанс… ну, тут же нет никаких правил. Поэтому кто знает? Возможно, есть шанс, что она может закрепиться прямо здесь, прямо сейчас.
Огаст таращится на нее.
– Типа… насовсем?
– Да, – говорит Майла.
Огаст дает себе пять секунд, чтобы это представить: джинсы Джейн у Огаст в вещах для стирки, поздние ночи и поделенные счета, поцелуи на тротуаре, переслащенный кофе в постель.
Она прогоняет эту мысль, поворачиваясь к кассе.
– Но она вряд ли останется.
В середине дня Огаст наконец-то добирается до «Кью». Она не специально три дня не виделась с Джейн после того, как они занялись сексом, честно, – просто ее затянуло в дело. Это совсем никак не связано с тем, что Джейн по-настоящему ее целовала в идеальный момент в полночь, и Огаст не знает, как относиться к этому в обычный вторник.
По пути на платформу она видит вывеску. То же предупреждение, тот же срок – сентябрь. «Кью» закрывается в сентябре. Она может навсегда потерять Джейн в сентябре. И, даже если она со всем разберется, она наверняка все равно потеряет Джейн, которая вернется в 70-е, в свое время.
Есть это, и есть очень свежее воспоминание о выдохах в небытие на Манхэттенском мосту, и есть идея о том, что то, кем они являются друг другу, делает Джейн настоящей, и есть Огаст, стоящая на платформе, пытающаяся аккуратно рассортировать вещи в отдельные ящики в своем мозгу.
Сегодня многолюдно, но Джейн сидит, втиснутая в конце скамьи между задней стенкой вагона и чьей-то башней покупок из «Икеи».
– Привет, Девушка с Кофе, – говорит Джейн, когда Огаст удается протиснуться мимо пассажиров. Огаст пытается понять ее настрой, но у Джейн обычное веселое выражение лица – как будто она думает о шутке, которую вспомнила частично и которая не относится к кому-то конкретному.
Огаст снова хочет поцеловать ее в губы. Огаст снова хочет сделать множество вещей, и это очень не вовремя.
– Где ты была? – спрашивает Джейн.
– Прости, я не хотела… у меня большой прорыв в твоем деле, и экзамены, все слетело с катушек, но… в общем, мне нужно многое тебе сообщить.
– Ладно, – безмятежно говорит Джейн. – Можешь сесть сюда и рассказать?
– Что… – начинает Огаст, но Джейн хватает ее и тянет вниз. Она приземляется на колени Джейн. – Уф. Привет.
Джейн усмехается в ответ.
– Привет.
– О, тут лучше, – говорит Огаст.
– Да, я забронировала столик.
Есть какая-то грань, при которой заполненный вагон метро превращается из слишком навязчивого в абсолютно ненавязчивый, с таким количеством людей, что они смешиваются вместе и никто никого не замечает. В маленьком уголке с Джейн на скамье, в окружении рюкзаков, спин и коробок с мебелью для спальни, почти кажется, что больше никого нет.
Огаст устраивается, складывая свою джинсовую куртку на коленях. Ее юбка развевается за ней, накрывая их обеих, и она остро ощущает Джейн своими голыми бедрами, дыры на джинсах, позволяющие коже касаться кожи.
– Что? – говорит Джейн, изучая ее лицо. Огаст представляет ее взгляд: смесь напряжения и возбуждения, что, в общем-то, соответствует ей.
– Мне надо рассказать тебе о деле, – говорит Огаст.
– Ага, – говорит Джейн. – Но что именно?
– Сама знаешь что.
Одна из ладоней Джейн движется вверх, накрывая бедро Огаст. Огаст смотрит на нее, и что-то сжимается у нее в груди, и она задумывается, не это ли – электричество. Желание и химия, слившиеся во что-то большее, что-то более глубокое и нежное.
– Слушай, – говорит Джейн. – Ты не можешь так на меня смотреть и не говорить, о чем ты думаешь.
– Я думаю… – начинает Огаст, что-то в ее груди сжимается сильнее, и она не может. Она не может сказать, что то, что между ними, – это причина, по которой это вообще происходит. Если она это скажет, она все разрушит. – Я думаю о тебе.
Джейн прищуривается.
– Обо мне?
– О… той ночи. – Это не совсем ложь.
– Да, – говорит Джейн. – Мы об этом не говорили.
– Мы должны?
– Наверно, нет, – отвечает она, рисуя большим пальцем изогнутую линию на внутренней стороне ноги Огаст. – Но мы должны поговорить о том, что ты хочешь.
И это… боже, Огаст чувствует это: то, как все изменилось, желание, которое исходит от Джейн, словно искры от кремня, то, как она переводит взгляд с губ Огаст на горло, как будто думает о засосе, который она там оставила. Огаст пришла сюда расспрашивать, но при нынешнем состоянии ее мозга она могла бы с таким же успехом расстегивать свою рубашку.
Неужели так бывает всегда? Когда ты хочешь кого-то и знаешь, что он тоже тебя хочет? Как вообще люди что-то доводят до конца?
– Я хочу поговорить о деле, – хочется закричать Огаст.
Мысленно она правда кричит. Ладонь Джейн останавливается.
– Ладно.
– Это… это важно. Очень серьезные вещи.
– Похоже на то.
– Но.
– Да, – говорит Джейн. Их взгляды встречаются. Боже, это безнадежно.
– Все, что между нами происходит… очень плохо влияет на мою продуктивность, – говорит Огаст.
– А что между нами происходит? – спрашивает ее Джейн. – Ты до сих пор мне не рассказала.
– То, что я месяцами тебя хотела, а потом я тебя получила, и теперь я хочу тебя все время, – говорит Огаст, прежде чем успевает остановить себя. Она чувствует, как краснеет. – У нас ограниченное время, и это отвлекает.
Джейн улыбается с карими, как виски, глазами, полными неприятностей.
– Все время? – говорит Джейн. – То есть… прямо сейчас?
Да, точно неприятности.
– Ну, – говорит Огаст, – необязательно прямо сейчас. – Да, прямо сейчас. Прямо сейчас, все время, всегда. – Я должна рассказать тебе о деле.
– Конечно, – говорит Джейн. Но кончики ее пальцев проскальзывают под подол юбки Огаст. Она стонет, и Джейн тихо говорит: – Я остановлюсь сразу, как ты мне скажешь остановиться.
Она делает движение, словно хочет убрать руку, и Огаст рефлексивно хватается за ее запястье.
– Не останавливайся.
– Ладно, – говорит Джейн. – Рассказывай мне о деле, а я буду… – Ее ладонь исчезает под тканью, смятой на коленях Огаст. – Слушать.
Огаст сглатывает.
– Хорошо.
Она говорит об электричестве и путях, умалчивая о контакте между ними двумя – и Джейн тихо слушает, пока она рассказывает о циклах обратной связи, чувствах и воспоминаниях.
– Так что, – продолжает Огаст, – если ты сможешь вспомнить, из-за какого именно события ты тут застряла, возможно, будет способ воссоздать это и отменить. Как ручная перезагрузка.
– Вернуть меня обратно, – говорит Джейн.
– Да, – соглашается Огаст. – И тогда… тогда, теоретически, мы могли бы вернуть тебя в 70-е. Где ты должна быть. А если мы не сможем, то… это не важно. Я разберусь.
– Ясно, – говорит Джейн. Ее взгляд стал отстраненным.
– Поэтому нужно, чтобы ты вспомнила, что случилось в тот день, когда ты тут застряла.
– Ага.
– Есть идеи, как можно это сделать?
Джейн мычит, скользя выше ладонью, полностью скрытой под юбкой Огаст и курткой на ее коленях.
– Очень много идей.
– Я… – Огаст заикается. – Я не понимаю, почему ты такая спокойная. Это вопрос твоего существования.
– Слушай, – говорит Джейн, растопыривая пальцы и хватаясь за кожу прямо под ее задом. Ладонь Огаст сжимается на воротнике Джейн. – Если ты права, я тут ради приятного времяпрепровождения, но не долгого. Так что я хочу немного поразвлечься. Не всегда же все должно быть так серьезно.
Огаст думает о засосах у девушек, которых Джейн целовала в каждом городе, и задается вопросом, только ли этого хочет от нее на самом деле Джейн. Может, Огаст и отличается от других девушек, но Джейн – все еще Джейн, любящая с быстротой петарды, использующая свои ладони, рот и любящая половиной своего сердца. Приятное времяпрепровождение. Ничего серьезного.
И Огаст, которая почти всю свою жизнь воспринимала все серьезно, время от времени отпуская циничные шутки ради выживания, должна признать: Джейн в чем-то права.
– Ладно, – говорит Огаст. – Ты меня уговорила.
– Я знаю, что я тебя уговорила, – отвечает Джейн, и вот оно – царапанье короткими ногтями хлопка белья Огаст.
Черт.
– Джейн, – говорит она, хоть и никто рядом не обращает на них никакого внимания.
Ладонь Джейн осторожно замирает, но она тянется вверх, к шее Огаст, касаясь губами мочки ее уха, и говорит:
– Попроси меня остановиться.
И Огаст должна. Огаст должна попросить ее остановиться. Она должна хотеть попросить ее остановиться.
Но кончики пальцев Джейн ласкают ее, раздразнивая ее нервные окончания, заставляя бедра ныть, и она думает о том, что все месяцы желания отточены до изысканного совершенства, остро врезающегося в ее кожу, пока не кажется, будто вот-вот потечет кровь.
Осторожность и нож. Она клялась на них. Но это острее, и она не хочет, чтобы это прекращалось.
Поэтому, когда большой палец Джейн проскальзывает под хлопок и Джейн ищет в ее глазах ответ, Огаст кивает.
Особенность Джейн в том, что она именно то, чем Огаст не является, и это работает. Там, где она мягкая, Джейн твердая. Где она резкая, колючая и сопротивляющаяся, Джейн широко улыбается и ведет себя непринужденно. Огаст потеряна в чем-то, опасно похожем на любовь, а Джейн смеется. И здесь, между станциями, между ее ног, она встревожена и напряжена, а Джейн уверенна и спокойна, водит пальцами, находит свой путь, ловкий и сводящий с ума.