Джейн долго смотрит на снимок, а потом кладет его в рюкзак и опять надевает его на плечи.
– Договорились, – говорит она, и Огаст берет куртку.
Она надевает ее поверх своей футболки «Блинного дома Блинного Билли», поворачиваясь под светом ламп, чтобы показать себя. Куртка удивительно легкая на ее плечах. Рукава слегка длинноваты.
– Ну? Как я выгляжу?
– Нелепо, – говорит Джейн с ухмылкой. – Ужасно. Идеально.
Они быстро проезжают через Бруклин, и на последних станциях пассажиров почти нет.
Огаст смотрит на табло. Последняя остановка.
– Слушай, – говорит она. – Если ты вернешься…
Джейн кивает.
– Если вернусь.
– Ты будешь рассказывать людям обо мне?
Джейн издает смешок.
– Ты прикалываешься? Конечно, буду.
Огаст просовывает ладони под рукава куртки Джейн.
– Что ты им расскажешь?
Когда Джейн опять заговаривает, ее голос становится другим, и Огаст представляет ее на большой оттоманке в прокуренной квартире в июле 1977-го, окруженную вспотевшими девушками, сидящими на полу и готовыми услышать ее историю.
– Была одна девушка, – говорит она. – Была одна девушка. Я встретилась с ней в поезде. Когда я в первый раз ее увидела, она была облита кофе и пахла панкейками, и она была прекрасна, как город, в котором ты всегда хотел побывать, как будто ты ждал годами и годами подходящего момента, а потом, как только ты там оказался, ты пробуешь все на вкус, касаешься всего и запоминаешь название каждой улицы. Мне казалось, что я ее знаю. Она напомнила мне, кто я такая. У нее были мягкие губы, зеленые глаза и тело, которое никогда не отказывало. – Огаст толкает ее локтем, Джейн улыбается. – Такие волосы, что невозможно было поверить. Упрямая, острая, как нож. И я никогда в жизни не хотела, чтобы меня кто-то спасал, пока она меня не спасла.
Дрожащими руками Огаст вытаскивает телефон.
– Я не спасла тебя. Это ты себя спасаешь.
Джейн кивает.
– Я поняла, что в одиночку это невозможно.
И это, – думает Огаст, набирая номер Майлы, – все-таки правда.
– Вы готовы? – спрашивает Огаст, пока Майла матерится в телефон. – Мы почти на месте.
– Да, – кряхтит Майла. Судя по звукам, она вручную двигает технику. – Это был тот еще геморрой, но остался один рычаг, и это подействует на ветку. Отведи ее на место, и я дам тебе сигнал.
Огаст поворачивается к Джейн, когда на станции визжат тормоза.
Все.
– Готова?
Она мужественно натягивает на лицо улыбку.
– Да.
С одной ладонью на ручке двери аварийного выхода, а с другой – в волосах Огаст, она целует Огаст долго и глубоко, втягиваясь в поцелуй, как в музыку, будто изобретая его заново. Ее рот мягкий и теплый, и Огаст целует ее в ответ и касается ее лица, чтобы оно навсегда отпечаталось в ее ладонях. На табло над их головами буквы, обозначающие станцию, начинают мигать.
Огаст не может сдержать ухмылку – она будет скучать по поцелуям, от которых сносит крышу.
Двери открываются, и Огаст выходит одна на платформу. Сейчас два часа ночи, парк аттракционов уже закрыт, поезда ходят один-два раза в час, поэтому у них есть короткое окно, во время которого им никто не помешает.
Она четко все спланировала, идеально подогнала по времени.
Когда она смотрит вниз, Джейн свешивается из аварийного выхода и падает на контактный рельс. Отсюда она кажется такой маленькой.
Она осторожно идет по рельсам, прячась за припаркованным поездом, а Огаст садится на край платформы прямо на желтую линию, свесив ноги.
– Так, – говорит Джейн снизу.
Она делает глубокий вдох, задерживает воздух в плечах, трясет руками. Здесь она могла бы быть кем угодно. Она могла бы подтянуться на платформу и, перепрыгивая через ступеньку, подняться в душную ночь. Она отрывает взгляд от рельсов, вглядываясь в эту свободу, и Огаст задается вопросом, в последний ли раз она видит усмешку Джейн, ее длинные ноги, ее мягкие черные волосы, зачесанные назад.
А вдруг это последний раз?
А вдруг это последний шанс Огаст?
Уэс сказал это Исайе. Уинфилд наверняка говорит это Люси каждый день. Нико и Майла поженятся. А Огаст? Огаст позволит девушке, которая изменила всю ее жизнь, исчезнуть, так и не сказав это ей, потому что она боится боли, которую это причинит.
Она чувствует нож в ее кармане, тяжелый и легкий одновременно. На хрен осторожность.
– Эй, Девушка Из Метро, – зовет Огаст.
Джейн поворачивается к ней, подняв брови, и Огаст тянется к телефону и выключает микрофон.
– Я люблю тебя.
Ее голос отражается эхом от стеклянного потолка, от серебра поездов, стоящих на обочине, растворяется в улице и освещенном луной пляже.
– Я по чертовы уши, жизнегубительно в тебя влюблена, и я не могу… не могу сделать это, не сказав тебе, – продолжает она. Джейн смотрит на нее с открытым от удивления ртом. – Возможно, ты и так знаешь, возможно, это очевидно и то, что я сказала это вслух, только все усложнит, но… боже, я люблю тебя.
Губы Огаст продолжают двигаться, почти крича в пустые рельсы, и она уже еле понимает, что говорит, но не может остановиться.
– Я влюбилась в тебя в тот день, когда встретила, а потом влюбилась в человека, которым ты себя вспомнила. Я влюбилась в тебя дважды. Это… это волшебно. Ты первое, во что я поверила, с тех пор как… с тех пор как не помню что, ты… ты фильмы, и судьба, и каждая дурацкая невозможная вещь, и это не из-за гребаного поезда, а из-за тебя. Из-за того, что ты борешься, и тебе не плевать, и ты всегда добрая, но никогда не простая, и ты ничему не позволишь это у себя забрать. Ты мой гребаный герой, Джейн. Мне плевать, если ты себя им не считаешь. Это правда.
Последние два слова медленно пролетают вниз между шпалами, мимо ног Джейн и на улицу под путями. Джейн до сих пор смотрит на нее сверкающими глазами, твердо стоя на ногах. Незабываемая, в секундах от того, чтобы исчезнуть.
– Конечно, – говорит Джейн. Ее голос звучит из глубин ее груди – ее протестный голос, громкий и направленный на платформу. Он бы мог разбудить мертвых. – Конечно, я люблю тебя. Я могла бы вернуться, прожить всю жизнь, состариться и больше никогда тебя не увидеть, но это бы ничего не изменило. Ты была… ты любовь всей моей жизни.
Из кармана Огаст доносится голос Майлы.
– Готовы?
Огаст не сводит взгляд с Джейн, пока вытаскивает телефон и включает микрофон.
– Я готова, – говорит Джейн.
Огаст вдыхает, у нее белеют костяшки.
– Она готова.
– Погнали.
И все чернеет.
Тишина, ничего, кроме темноты. Улица за станцией тоже погружается в темноту, становится зловеще тихо. Легкие Огаст отказываются выпускать воздух. Она вспоминает, что сказала Джейн в тот день, когда они танцевали с незнакомцами в остановившемся поезде. Аварийное освещение.
Они включаются, и Огаст почти ждет, что они осветят опустевшие пути, но на контактном рельсе стоит Джейн. Такой удар током убил бы любого другого. Она даже не выглядит испуганной.
– Боже мой, – говорит Огаст. – Это… ты?..
– Я… – У Джейн хриплый голос, почти статический. – Я не знаю.
Она делает странное судорожное движение одной ногой, пытаясь сойти с путей.
Она не может.
– Это не… – Огаст приходится дважды сглотнуть, чтобы заставить горло работает. Она подносит телефон ближе ко рту.
– Это не сработало, Майла. Она все еще прикована.
– Мать твою, – матерится она. – Что-то было не так? По времени все было правильно? Ты уверена, что она касалась контактного рельса?
– Да, она его касалась. Она до сих пор его касается.
– Она… ладно. То есть ей от него не больно?
– Не больно. Так не должно быть? – Огаст перегибается через край платформы, пытаясь рассмотреть получше. – Мне…
– Не касайся его, Огаст, господи! С контактным рельсом все нормально. Просто она… она еще не освободилась окончательно.
– Ладно, – говорит Огаст. Джейн смотрит на нее, почему-то побледневшая. Будто искаженная. – Что мне делать?
– Следи, чтобы она продолжала его касаться, – говорит Майла. – Если я отключила ветку, а она до сих пор там, значит, ее пока что держит там остаточное электричество.
– Пока что? Что… почему это не сработало?
– Я не знаю, – говорит Майла. Она кряхтит и еле дышит, как будто над чем-то работает. – У нас никогда бы не получилось вызвать такой же сильный скачок, как тот, из-за которого она застряла, – я имею в виду, черт, эта станция теперь работает частично на солнечных батареях, а это совсем другой фактор. Надежда была на то, что чего-то похожего хватит.
– То есть… так вот в чем дело? – спокойно говорит Огаст. – Это не сработает?
– Есть еще один шанс. Второй скачок, помнишь? Когда я верну все как было и восстановлю электроснабжение, будет еще один скачок. Мы можем… мы можем надеяться, что он доведет все до предела. У нее может остаться какая-то энергия после первого скачка. Это могло бы помочь.
– Ладно, – говорит Огаст. – Ладно, когда следующий скачок?
– Дай мне пару минут. Я передаю телефон Нико. Просто… просто поговори с ней.
Огаст засовывает телефон обратно в передний карман и смотрит на Джейн. Без текущей по ветке энергии она… она выглядит нехорошо. Побледневшая. Больше никакого летнего сияния. Даже ее глаза кажутся безжизненными. Огаст впервые по-настоящему увидела в ней призрака.
– Эй, – зовет ее Огаст. – Ты в порядке.
Джейн поднимает к лицу ладонь, рассматривая собственные пальцы.
– Я в этом не уверена.
– Ты же слышала Майлу, да? – спрашивает Огаст. – У нас есть еще один шанс.
– Да, – неопределенно говорит Джейн. – Это… неприятно. У меня странные ощущения.
– Эй. Эй, посмотри на меня. Ты сегодня выберешься отсюда – так или иначе. Мне плевать, какой ценой, ясно?
– Огаст… – говорит она. И Огаст видит это в ее глазах, вялость, которая никак не связана с электричеством. Она теряет надежду.
– Джейн, – кричит Огаст, вставая на ноги. – Даже не смей, мать твою, сдаваться, ты меня слышишь? Ты же знаешь, как твои эмоции влияют на ветку, да? То, что ты чувствуешь прямо сейчас, держится за этот заряд. Это то, что поддерживает в тебе жизнь. Не отпускай это. Помнишь, как мы начали ругаться и ты взорвала лампу? Помнишь, как остановила целый поезд, только потому что… потому что ты хотела со мной