Огаст спускается вниз и проводит пальцами по языку змеи прямо под запястьем Джейн. Джейн дрожит.
– Ты здесь, – говорит Огаст.
– Я здесь, – подтверждает Джейн.
– Что ты чувствуешь? – спрашивает Огаст.
Наступает пауза, Джейн открывает и закрывает глаза, гладя кончиками пальцев фарфор раковины за спиной Огаст.
– Постоянство. – Она говорит это как законченное предложение.
Ладонь Огаст скользит вверх по ее спине до застежки лифчика.
– Нам надо поговорить о том, что это значит.
– Да, – говорит Джейн. – Я знаю. Но я… – Она наклоняется, целуя верхнюю часть скулы Огаст. Она снова движется, неустанно, наконец-то отпустив поводок. – Я могу подумать об этом позже. Сейчас я просто хочу быть здесь, ладно?
И Огаст, которая каждую минуту последних нескольких месяцев хотела еще один раз прикоснуться к Джейн, говорит «да».
Им удается снять мокрое нижнее белье с мокрых тел, а затем, в душе, они растворяются друг в друге – непристойно и беспорядочно. Огаст перестает понимать, кто чьи волосы моет и откуда появляется пена. Весь мир становится золотисто-коричневой кожей, жидкими черными линиями чернил и ощущением распустившихся цветов в груди. Она целует, и Джейн целует в ответ, снова, навек. Это должен был быть просто душ – Огаст готова поклясться, – но все мокрое, теплое и скользкое, и слишком легко и естественно проскользнуть ладонью между ног Джейн, которая толкается ей в руку, и прошло так много времени. Что еще ей делать?
– Я охренеть как по тебе соскучилась, – выдыхает Огаст. Она думает, что это теряется в шуме душа, но Джейн слышит.
– Я здесь, – говорит Джейн, слизывая воду с горла Огаст. Огаст заменяет свою ладонь бедром, давя в ответ на бедро Джейн, и они двигаются вместе, пока Джейн прижимает ладонь к стене для равновесия. Ее дыхание прерывается, когда она повторяет: – Я здесь.
Они целуются, и Джейн трется об нее, и она чувствует, как растворяется в тумане желания, расплавленной коже, губах на ее губах. Этого слишком много, и этого недостаточно, а потом они вылезают из ванны, и Огаст лежит спиной на коврике, на полу ванной, и Джейн целует ее так, будто хочет раствориться в ней, скользя по ней ладонями.
– Подожди, – говорит Джейн, отстраняясь. Огаст хватает ее за запястье.
– Как… ах… – Огаст ахает от изменения угла, прежде чем Джейн полностью вытаскивает пальцы. – Бога ради – как ты вообще можешь переставать это делать…
– Так, – говорит Джейн, щипая Огаст за таз, – что я не хочу трахать тебя на полу ванной.
– Мы трахались в метро, – говорит Огаст. Ее голос звучит обиженно и капризно. Ей плевать. – Пол ванной – это следующий уровень.
– Я не против пола ванной, – говорит Джейн. – В этой квартире есть много мест, где я твердо намерена тебя трахнуть. Просто я хочу начать с кровати.
А, точно. Кровать. Они теперь могут заниматься сексом в кровати.
– Тогда быстрее, – говорит Огаст, поднимаясь на ноги и беря с собой полотенце. Все, через что они вместе прошли, подтверждается тем, что она даже не думает озаботиться, как выглядит ее тело, когда распахивает дверь и направляется в свою комнату.
– Ты так раздражаешь, – говорит Джейн, но она не отстает, закрывая дверь и притягивая Огаст к себе, бросая полотенце через всю комнату так же небрежно, как она бросила очки Огаст в ту ночь на Манхэттенском мосту.
Она направляет Огаст к кровати, и Огаст везде чувствует теплую, только что вымытую кожу и сходит от этого с ума. Талия Джейн и таз, тугие выпуклости ее задницы и бедер, ребра, груди, локти, лодыжки. Она теряет разум. Ее, давнюю еретичку, резко накрывает блаженная благодарность тому, что сделало это возможным. Ее рот наполняется слюной, и на вкус это как мед, но, возможно, это из-за того, что Джейн на вкус такая же сладкая, как и на запах.
Джейн слегка ее толкает, и она дает себе упасть на простынь.
Она лежит там, смотря, как Джейн оглядывает комнату: крошечный письменный стол, заставленный учебниками, корзину с аккуратно сложенными постиранными вещами у шкафа, кактус в горшке на подоконнике, который подарил ей Нико на день рождения в сентябре, карты и хронологические схемы, которые она еще не смогла заставить себя снять со стен. Куртку на стуле. Комната Огаст – как она сама: тихая, без роскошеств, серая в хмуром полудне и наполненная Джейн.
– Да, это подойдет, – говорит Джейн. – У меня есть несколько предложений по поводу интерьера, но мы сможем поговорить об этом позже.
Она все еще стоит в метре от кровати, обнаженная и ничуть не смущенная, и Огаст не утруждается тем, чтобы притворяться, что она не смотрит впервые на каждый ее сантиметр. Джейн, естественно, всегда безусловно шикарна, с длинными ногами, мягкими изгибами, острыми тазовыми костями и татуировками. Но Огаст обнаруживает, что любит то, что ей никогда не приходило в голову любить. Ямочки ее коленей. Узлы ее плеч. То, как ее голые пальцы ног касаются потертого пола.
– Что? – спрашивает Джейн.
– Ничего, – говорит Огаст, переворачиваясь и прижимаясь щекой к подушке. Глаза Джейн следят за тем, как ее влажные волосы рассыпаются по плечам и спине. – Мило, что ты просто пригласила себя жить со мной.
Джейн закатывает глаза и прыгает на кровать, и Огаст подпрыгивает, смеется и дает Джейн повернуть себя на спину, ахая.
– Ты всегда такая, – говорит она, целуя участок кожи под ухом Огаст, прокладывая себе путь правой рукой, – чувствительная.
– Не… не надо мной смеяться.
– Я не смеюсь над тобой. – Она водит палец дразнящими маленькими кругами, и Огаст снова ахает, сжимая одну ладонь в кулак. – Мне в тебе это нравится. Это весело.
Когда Огаст открывает глаза, Джейн нависает над ней с благоговейным выражением лица. Из-за Огаст. Она смотрит так на Огаст. Огаст может буквально расколоть время, но все равно не может поверить в то, как смотрит на нее Джейн.
– Ты знаешь, что я до сих пор тебя люблю, да? – говорит ей Огаст. Это с готовностью слетает с ее губ. После потери говорить это стало легко. – Хотя для меня прошли месяцы. Я даже не приблизилась к тому, чтобы перестать.
Джейн прижимается губами к центру груди Огаст.
– Скажи мне еще раз.
Огаст издает тихий, нетерпеливый звук, когда она опять движется.
– Я тебя люблю. Я… я тебя люблю.
Джейн вжимает ее в матрас и говорит:
– Я здесь. Я никуда не ухожу.
Это роскошь. Самые базовые параметры уединения – дверь, пустая квартира, разворачивающийся перед ними полдень – и это роскошь. Никаких расписаний поездов или шумных пассажиров. Никаких флуоресцентных ламп. Прикосновения ради роскоши прикосновений, жадные, потому что они могут такими быть. Джейн не отводит взгляда с ее лица, и Огаст не может представить, о чем она думает, но Джейн улыбается, и ее заводит еще больше то, что Джейн хорошо от того, что хорошо ей. Огаст хочет большего, хочет все, что только возможно получить, хочет зарыться в это и никогда не возвращаться.
Первый раз наступает быстро – прошло слишком много времени, и она слишком сильно скучала по Джейн, чтобы для этого понадобилось больше одной ладони и нескольких минут, – и, когда она заканчивает дрожать, Джейн поцелуем приводит ее в чувство.
– Боже, – говорит Огаст, приходя в себя, – иди сюда.
– Я здесь, – говорит Джейн. – Я целую тебя.
– Нет. – Огаст облизывает свои губы и проводит кончиком пальца по нижней. – Сюда.
– А, – выдыхает Джейн. – А, хорошо.
Джейн целует ее еще раз, а потом двигается вверх по телу Огаст, переступая коленями, пока не оказывается на уровне плеч Огаст, прижимаясь ладонями к стене по обе стороны от нее. Огаст чувствует жар, исходящий от нее, будто мокрый солнечный свет.
– Готова? – спрашивает она.
– Не задавай глупых вопросов, – говорит ей Огаст. Она думала об этом больше, чем Джейн может представить.
– Я просто хотела… черт возьми, ладно, глупый вопрос, прости… черт возьми.
Огаст думает о лете в Новом Орлеане, стаканах со льдом и сахарным сиропом с мандарином, клубникой и жимолостью, капающим ей на подбородок и прилипающим к пальцам, удушливом тумане из пара и пота. Джейн двигает бедрами, преследуя ощущения, и с ее губ слетают мягкие стоны все быстрее и быстрее, пока она полностью не отдается. Ногти Огаст впиваются в кожу ее бедер прямо там, где они переходят в таз, и она в восторге от этого, в восторге от Джейн, в восторге от бархатистых ног Джейн у ее лица, в восторге от того, как Джейн ощущается на ее губах и на ее языке, в восторге от того, как она движется в волнах отчаянного инстинкта без намека на смущение. Огаст могла бы научиться жить не дыша, лишь бы это длилось вечно.
Когда это заканчивается – не заканчивается, у них так не бывает, но когда Огаст переваливается через край без сил – Джейн целует ее небрежно, в опьянении и эйфории. Она пахнет как Огаст, и это совершенно другое откровение – ее тело, и тело Джейн, и все способы, которыми они могут задерживаться друг на друге.
У этого, похоже, никогда не бывает начала или конца. Раньше все зависело от обстоятельств, но теперь это путаница из касаний, один поцелуй, перетекающий в другой, бесконечное скольжение, непрерывная волна. Они обе дают и берут, обе по очереди ахают, матерятся и опускаются на колени. Это могло бы длиться часами или днями, думает Огаст, когда у нее в мозгу находится что-то, способное мыслить. Джейн подкладывает подушку под таз Огаст, закидывает ноги Огаст на свои плечи, и Огаст идет ко дну.
Джейн снова нападает на нее своими смертоносными губами и пальцами. Ее движения похожи на искусство. Она находит каждую частицу, удерживающую Огаст, и освобождает ее, пока Огаст не кажется, что она выливается из себя. Огаст в океане, она глина в руках того, кто знает, как сделать жизнь из ничего, она девушка под девушкой на кровати, путь до которой едва не стоил им жизни.
– Вот так, – шепчет Джейн, когда Огаст больше не может слышать отчаянные, полусознательные звуки, слетающие с ее губ. Одна ее ладонь и таз расположены между бедер Огаст, слепо и неустанно преследуя то, на что отвечает тело Огаст. Джейн трахает ее так, будто они центр вселенной. Огаст в звездах. – Такая прекрасная, ангел, боже, я тебя люблю…