[3] – пьяных, счастливых и увлеченных игрой. Меня же футбол никогда не интересовал, но тем не менее я была на каждом матче, а это что-то да значит. Он как магнит. Или как солнце. Но, слава богу, не только я вращаюсь на его орбите. Ведь солнце яркое и теплое и все такое.
Иногда я чувствую себя благодарной ему, но чаще всего он выводит меня из себя. В первый по-настоящему теплый день нашего последнего года в школе, когда мы снимали все эти унылые видео, он заставил меня обедать со своими друзьями, забрав книгу. Я знала, что это из-за Холлис, с которой он в очередной раз расстался. Мне не нравится, когда он вот так меня использует. Тем более из этого никогда ничего не выходит, потому что не существует вселенной, где я могла бы представлять угрозу для чьих-либо романтических отношений. Дурацкая шутка, как и то, что мне придется сидеть за одним столом с людьми типа Куинна Эмика и Холлис Каннингем.
Я крепко держу книгу, чтобы чем-то занять руки, когда мы подходим к столу. Никто уже не ест. Холлис сосет фруктовый лед на палочке, от которого у нее весь рот красный. Я мысленно заключаю пари сама с собой, что к концу недели они снова будут вместе. На ней бейсболка Куинна с вышитым крошечным деревцем, которую он всегда носит. Ах, любовь и война! Кэплан садится и придвигает к себе наполовину съеденный сэндвич одного из парней.
– Где ты был? – спрашивает кто-то.
– Снимал видео, – с полным ртом отвечает Кэплан.
– Поверить не могу, что он выбрал Мину! – говорит Куинн. – И кто теперь скажет что-то хорошее обо мне?
Я смотрю на Кэплана, а он смотрит на Холлис. Та невозмутимо встречается с ним взглядом, поднося ко рту фруктовый лед. Наверное, мне стоит уточнить: Холлис вселяет страх одним своим видом.
– Я скажу, – говорит она, повернувшись к Куинну.
– Ох, Холли, правда?
Холлис доедает мороженое и кидает в него палочку, в то время как одна из ее подружек смотрит на нее с отчаянием в глазах. Видимо, Холлис уже пообещала записать видео о ней.
– А что такого? Подумаешь. – Она на секунду задерживает взгляд на Кэплане, а потом переводит его на меня.
Я предпочитаю наблюдать за другими со стороны, тихо-мирно и оставаясь незамеченной, поэтому когда кто-то вдруг решает посмотреть на меня, это всегда неприятный сюрприз. Вот почему актеры никогда не смотрят прямо в камеру, если того не требуют обстоятельства.
– Мина, – говорит Холлис таким тоном, будто только что меня заметила. – В пятницу у меня день рождения.
– Ой! С днем рождения! – отвечаю я.
– Нет! – Она смеется. – Ты такая забавная. Я хотела сказать, что устраиваю вечеринку по случаю своего дня рождения. Мама заставила – так, ничего особенного, просто потусим у меня дома. Ты придешь?
Я пялюсь на нее во все глаза.
– Э-э-э, да, конечно.
– Нет уж, мне не нужны одолжения! – говорит Холлис.
– Что ты! Я с удовольствием приду! Спасибо за приглашение.
Звенит звонок, и Кэплан встает, чтобы подобрать с земли палочку от фруктового льда. Затем он направляется к мусоркам, Холлис вздыхает, тоже встает и идет вслед за ним.
– Они все скучнее и скучнее, – говорит Куинн, ни к кому конкретно не обращаясь, когда их компания, увлекая за собой и меня, возвращается в школу. Все вроде как соглашаются, продолжая наблюдать за парочкой у мусорных контейнеров – солнечный свет ярко освещает их, а ветер раздувает волосы, рыжие и золотистые. Красиво.
Пока мы толпимся у дверей столовой, пытаясь протиснуться внутрь, я случайно сталкиваюсь с одной из подружек Холлис, Беккой, – той самой, которой Холлис пообещала записать видео для выпускного. Она бросает на меня откровенно злобный взгляд. Я прибавляю шагу. В коридоре я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки, и тогда она толкает меня сзади, а потом, обходя и красуясь перед друзьями, говорит: «Лежать, собачонка!» Я падаю на четвереньки, но встаю через секунду, убедившись, что мое лицо ничего не выражает, и направляюсь на урок физики.
В средней школе, когда я проходила мимо, они все время кричали: «Гав-гав!» Я решила, что это что-то типа «неудачницы» или «уродины», и старалась не обращать внимания. И начала носить наушники. Это вполне соответствовало моему недавно данному самой себе обещанию ни на кого не смотреть и ни с кем не разговаривать без крайней необходимости. Они годами мучили меня за то, что я всегда была готова ответить на уроке, что была для них слишком умной, но когда я попыталась стать тихой и невидимой, они возненавидели меня еще больше. Это было даже смешно, если бы я была в состоянии смеяться.
Но я поняла смысл этого «гав-гав!» в свой адрес только в восьмом классе, в женском туалете, спустя несколько месяцев своего молчания, когда услышала фразу: «Мина Штерн бегает за Кэпланом Льюисом, как щенок».
Когда шаги сплетниц стихли, я вышла из кабинки одновременно с Лоррейн Дэниелс. В детстве мы часто играли вместе, потому что наши мамы хорошо общались и она жила рядом. Но потом мой папа умер, мама стала немного странной, и я, наверное, тоже. К тому же Лоррейн переехала. Но иногда мы все же сидели вместе на каких-нибудь уроках. Она носила очки с толстыми линзами в красной оправе, из-за которых над ней постоянно глумились, но Лоррейн не собиралась менять их или переходить на линзы. Я завидовала ее уверенности в себе. Лоррейн была тихой и умной, и порой я задавалась вопросом, смогли бы мы стать настоящими подругами, но ей, похоже, было совершенно комфортно в обществе самой себя. Думаю, я произвожу то же впечатление.
– Они просто завидуют, – сказала Лоррейн, мо`я руки и не глядя на меня, за что я была ей благодарна – в тот момент я плакала. – Что? Так и есть. Он нравится той Шарлотте Земляничке[4]. Она сама так сказала до того, как ты вошла.
Прозвище так себе, потому что Холлис не похожа на куколку и рост у нее под метр восемьдесят.
– И раз уж на то пошло, это он все время за тобой бегает.
Знаю, говорят, время лечит, но это воспоминание с годами лишь обострилось, раздражало все больше, а все потому, что в тот раз я впервые осознала всю правду. То, что я почти все время проводила с Кэпланом, не делало меня ярче и лучше. Наоборот, я блекла рядом с ним. И к тому же не мне одной казалось чудом, что он хотел дружить со мной.
Тот факт, что мы провели блаженное детство, словно сиамские близнецы, – это целиком его заслуга. Он никогда, даже на переменах в средней школе, не переставал обмениваться со мной замысловатыми рукопожатиями в коридоре и не пытался держать нашу дружбу в тайне. Мы взрослели, но Кэплану и в голову не приходило, что ему стало бы легче, что его мир обрел бы больше смысла, если бы он перестал дружить со мной или исключил меня хотя бы из некоторых сфер своей жизни. Ничего такого не было. Кэплан делает все, что захочет, и очень редко задумывается о том, что подумают люди. Когда мы учились в десятом классе[5], он получил какую-то небольшую травму и не мог бегать. От скуки, любопытства и, будем честными, из-за тяги все время находиться в центре внимания он прошел прослушивание на роль в пьесе «Ромео и Джульетта». И, конечно, у него все отлично получилось, конечно, он зажег на сцене, конечно, спектакль вышел крутым.
На прослушивании он разложил смятую распечатку текста на полу у ног на случай, если забудет реплики. Режиссер обратил внимание на его манеру чтения – этот способ я придумала, чтобы помочь ему сориентироваться в ритме. Он спросил Кэплана, где тот узнал о пятистопном ямбе, но Кэплан ответил, что понятия не имеет, что это такое, а заучить текст ему помогала подруга. После того как он получил роль, они спросили меня, не хочу ли я тоже поучаствовать в постановке в качестве драматурга. Мне пришлось посмотреть обязанности, и я отказалась, потому что, по-видимому, мне бы пришлось слишком много общаться с другими людьми, но я согласилась напечатать брошюры о метрике стиха и Вероне в Италии, чтобы раздать их в первый день репетиций.
Той весной мы с Кэпланом часами разучивали его реплики. Стоять на сцене и выглядеть как кинозвезда было для него естественно, но сами слова, их значения и запоминание – тут ему нужна была я. Пожалуй, единственное, в чем Кэплан сомневается, так это в своих умственных способностях. Возможно, это потому, что миллион лет назад ему потребовалось немного больше времени, чем остальным, чтобы научиться читать. Помню, как я наблюдала за его напряженной и упрямой работой, как он стремился понять смысл и сказать все правильно и как сильно все это поразило меня.
«Как же такое возможно, – думала я, – что в тебе уживаются все эти многочисленные версии? Как ты можешь быть капитаном команды по футболу, королем на школьном балу, президентом какого-нибудь братства в недалеком будущем и в то же время быть этим парнем, который учит Шекспира в моей спальне, лежит, уткнувшись лицом в ковер, и спрашивает меня о том, что это еще за “неведомое что-то, что спрятано пока еще во тьме”»? [6]
3
Кэплан
Я знал, что Холлис пойдет за мной к мусорным бакам. Вот что значит долго с кем-то встречаться – ты можешь наперед предсказать каждый его следующий шаг.
Когда я разворачиваюсь, она стоит и просто смотрит на меня. Молчит. Я жду. Но Холлис словно играет в игру «Кто первый струсит».
– Не стоило мусорить, – говорю я ей.
– Ты записал видео с Миной?
– А тебе-то что?
– Как будто вы вместе? Пара? С чертовыми брачными клятвами?
– Ты бросила меня.
– О! Так ты заметил?
– Холлис. – Я сжимаю пальцами переносицу.
– Что? Что ты хочешь, Кэплан?
– Я хочу, чтобы ты сняла эту чертову бейсболку Куинна, – говорю я, делая вид, что пристально изучаю свою руку.
Холлис снимает бейсболку и бросает ее мне. Ее глаза гневно блестят, но при этом на губах едва заметна улыбка.