– Вы же вроде перестали общаться из-за меня?
– Слушай, мы же просто развлекаемся, – говорит она, и я следую за ней по коридору. – И я никогда не наряжалась на тематические дни, потому что никто не просил меня об этом.
– Ты же всегда говорила, что это глупо!
– А теперь я избавляюсь от предубеждений и пробую новое.
– Да, это очевидно.
– И что это значит? – Мина останавливается и упирает руки в боки. Она накрашена, а волосы прилизаны гелем и собраны в тугой высокий хвост, как у Руби на выступлениях перед матчами. Я прижимаю руки к глазам, словно все происходящее – кошмарный сон, чья-то жестокая шутка, и надеюсь, что, когда уберу ладони, Мина снова станет собой.
– Ты позволяешь Холлис манипулировать тобой, – говорю я. – Почему?
– И каким это образом она мной манипулирует?
– Она проделывала всю эту хрень со мной! Она использует тебя.
Лицо Мины каменеет, и я даже отступаю назад.
– Неужели это совсем невозможно – принять тот факт, что мир вращается не только вокруг тебя? – говорит она.
– Господи боже…
– Или что кто-то, кроме тебя, хочет дружить со мной?
Мина уходит на урок, оставив меня в коридоре.
Холлис постит их с Миной снимок. Я смотрю на него, пока у меня не конфискуют телефон.
22
Мина
Куинн улюлюкает, когда мы с Холлис выходим из дверей столовой. Я пытаюсь развернуться и проскользнуть обратно в школу, но Холлис хватает меня за локоть и тащит вперед. День кажется бесконечным, а сейчас только обед. Я не могу понять, весело мне или хочется пойти домой и валяться в постели. Но я решила, что, если сдамся, это докажет, что Кэплан был прав и у него получилось смутить меня. Последнее ему и правда удалось. Я так зла на него, что даже не могу назвать ни одной конкретной причины.
– Прости, – говорит Куинн, склонив голову и ухмыляясь мне, когда я подхожу к их столику. – Можешь возложить всю вину на меня.
Да, могу. И могу вернуться в свою прежнюю среду обитания. Целовать кого-то, кто для тебя «не вариант», – это подло. Нет, хуже – это глупо. Но самое отвратительное во всем этом, что тот поцелуй засел у меня в голове, как жвачка в волосах, и чем сильнее я стараюсь избавиться от этой мысли, тем более липкой, грязной и чужеродной она становится. Если я так воспринимаю поцелуй с тем, кто просто хотел проверить и лишний раз убедиться, что не находит меня ни капельки привлекательной, со мной, должно быть, что-то не так. Клинический случай. Похоже, я воспринимаю мир как-то неправильно, словно через сломанную линзу, которая переворачивает все с ног на голову. Да уж, тоже мне новость.
– Ну-ка давайте сюда! – Руби берет нас с Холлис за руки и усаживает на стол, а парней размещает на скамье под ним. Они начинают ворчать и стонать, и она говорит: – Это последняя, обещаю!
– Эта фотка уже все равно не попадет в ежегодник, – говорит Куинн, растянувшись на земле перед всей компанией.
– Но через двадцать лет ты будешь рад, что мы ее сделали, – уговаривает Руби.
– А где Кэплан? – спрашивает кто-то.
– По-моему, его наказали за что-то.
– Стоит подождать его?
– Нет, этот ежегодник и так один большой дифирамб в его честь.
Меня начинает подташнивать. Что я здесь делаю? Что я пытаюсь доказать? Как я потом буду без стыда вспоминать, что почти под самый конец школы я тридцать секунд притворялась, что у меня есть друзья?
– Знаешь, ты всегда была такой, – говорит Холлис, глядя в камеру, опустив подбородок и едва улыбаясь. – Это круто.
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь, как в четвертом классе мы обзывали тебя ведьмой и на Хеллоуин ты нарядилась в ведьмовской костюм? Вот почему я была уверена, что ты согласишься и на это.
Я не совсем улавливаю связь, но на душе теплеет.
– Я не переборщила, когда выложила нашу фотку? – спрашивает у меня Холлис, когда фотосессия заканчивается.
– Ты это сделала?
– Ой, точно. – Она достает телефон и показывает мне пост. – А знаешь, перед университетом мы просто обязаны сделать тебе профиль в Инсте. Так, ничего лишнего. Фотка с выпускного, несколько фоток из детства – чтобы твои потенциальные друзья знали, что ты нормальная.
Я едва слушаю ее, разглядывая фотографию. Мы с Холлис стоим напротив ее шкафчика, держась за руки, и то ли сердито смотрим, то ли ухмыляемся. Я даже не знала, что могу придать лицу такое выражение. И еще я не знала, что если выпрямлюсь, то будет виден пупок. Кто-то за кадром вытянул руки и аплодирует нам.
– Оказывается, мы с тобой одного роста. Никогда не замечала.
– Как тебе? – спрашивает Холлис. – Я могу удалить ее прямо сейчас…
– Нет! Не удаляй. – Я прячу лицо в ладонях.
– Ты так смутилась из-за того, что можешь выглядеть настолько охренительно круто?
– Да, наверное, – говорю я в ладони. Холлис начинает хохотать. – Я просто не знаю, как себя вести.
Она пожимает плечами.
– Играй свою роль. Веди себя как крутая девчонка.
– Как это?
– Не знаю. Во-первых, подбородок вверх. Сиськи вперед.
– Это уже во-вторых?
– А еще, когда я чувствую себя трусихой или лицемеркой, я заставляю себя сделать что-нибудь, что сможет меня испугать, чтобы потом я снова была надменной сексуальной стервой.
– Тебя стоит цитировать на вдохновляющих постерах, которые висят в классах.
••
После ланча, когда мы вместе возвращаемся внутрь, я стараюсь следовать первому совету Холлис, да и второму тоже. К моему удивлению, они срабатывают.
– Не знаю, как ты все время вот так ходишь, – говорю я.
– Рекомендую делать это только по шесть-семь часов в день. Иначе у тебя разовьется мания величия.
– А если конкретнее? С восьми до десяти?
Холлис шлепает меня по руке. Мой телефон вибрирует.
– Что? – спрашивает она, когда я останавливаюсь.
– Ничего, – отвечаю я, убирая телефон обратно в сумку.
– Кэплан психанул? И признался тебе в любви?
– Нет! Конечно, нет.
– К этому все и идет. Помяни мое слово.
Когда Холлис это говорит, ее лицо ничего не выражает. Не знаю, то ли она издевается надо мной, то ли проверяет, то ли это какое-то девчачье правило, кодекс чести, которое настолько непонятно мне, что я даже не знаю, как это назвать.
– Неправда. Поверь мне. Я знаю это не понаслышке. – Я вижу, что она очень хочет продолжить, и поэтому меняю тему. – Это было просто письмо от выпускницы Йеля, которая собеседовала меня для университета.
– Зачем она пишет тебе?
– Кто ее знает.
– Ты не хочешь там учиться, я права?
Я смотрю на Холлис.
– Тебе Кэплан рассказал?
Она фыркает.
– Ты буксуешь, стоит кому-нибудь упомянуть Йель. И ты прогуляла День университетских футболок.
– Я болела. У меня и справка от врача есть.
– Ага.
– Хорошо. Да. Я не хочу там учиться. Но уже слишком поздно.
Я серьезно? Неужели я настолько пассивна? Неужели во мне столько драмы? Может, это я ее проверяю? Если это так, то Холлис с блеском проходит испытание.
– Мина, ты издеваешься? Мы еще даже не окончили школу! Студенты то и дело переводятся в середине второго курса. Или берут академы. Или бросают учебу и изобретают что-нибудь, или публикуют очередной великий американский роман и становятся богатыми и знаменитыми. Здесь нет правил, никогда не поздно что-то изменить. Ты можешь делать все, что захочешь.
Народу в коридоре становится все меньше. Следующим уроком у нас разные предметы, и я знаю, что мне пора развернуться и пойти на французский, но остаюсь стоять на месте.
– Боже, ладно!
Холлис берет меня за руку и тащит в женский туалет. У раковин болтают несколько десятиклассниц.
– Вам не пора? – говорит Холлис, и девчонки убегают. – Так, кому ты говорила, что не хочешь учиться в Йеле?
– Хм. Кэплану. Своей маме, но у нее сразу появляются проблемы со слухом, когда я поднимаю эту тему.
– Кому еще?
– Ну тебе. Только что.
– Ладно. Почему бы нам не позвонить в университет и не сказать им?
– Позвонить? В университет?
– Да, а почему нет?
– Потому что… Потому что мы просто не можем… Наверное, будет очень трудно найти нужный номер и…
– Вот он. – Холлис протягивает мне свой телефон. Она зашла на сайт приемной комиссии Йельского университета и открыла страницу, где синими буквами написано: «Контакты». – Хочешь, я наберу?
– Боже мой. – Я соскальзываю на пол вдоль одной из кабинок.
– Ладно, пока ничего набирать не будем. – Она садится рядом со мной. – Но что может случиться, если ты позвонишь им и отзовешь свое заявление? Чисто гипотетически?
– Наверное, им придется разбираться с деньгами, и тогда об этом узнают бабушка с дедушкой.
– И что потом?
– Они сильно расстроятся.
– И?
– Не знаю. Маме придется тяжело.
– Ты думаешь, она хочет, чтобы из-за этого ты училась в месте, к которому у тебя не лежит душа?
Я задумываюсь.
– Нет, не думаю. В смысле, я надеюсь, что нет.
Холлис вздыхает.
– Я понимаю всю сложность твоей ситуации.
– Спасибо.
– Но давай допустим, здесь и сейчас, только между нами, что, если ты не хочешь там учиться, ты туда не едешь. Так что рано или поздно тебе придется разбираться со всем этим, как неприятно бы ни было. Согласна?
– Да, – медленно отвечаю я, – согласна.
Забавно даже, ведь слова ничего не значат. Я легко могу забрать их обратно. И все же, как только я произношу их, мне сразу становится легче, в груди уже не так тесно.
– Неплохо для начала. И раз ты сегодня уже согласилась сделать то, что тебя пугает…
– Я ни на что такое не соглашалась…
– То скажи об этом еще кому-нибудь. Прямо сейчас. Только чтобы этот кто-то не был членом твоей семьи или заклятой подругой.
Я смеюсь:
– Я не могу позвонить в университет, не поставив в известность маму.
– Хорошо. Тогда скажи этой выпускнице. Она ведь не работает на университет?
– Какой в этом смысл?