– Не надо было так с Миной. Тем более при всех.
Она перестает улыбаться.
– Если ты хотела, чтобы я пришел на вечеринку, могла бы просто позвать меня, – говорю я.
– А может, ты тут и ни при чем? Может, я иногда бываю милой без всяких причин?
Я фыркаю от смеха.
– А ты бы пришел на мой день рождения, если бы я позвала?
– Ну да. Мы же всегда будем… друзьями.
Я мну в руках бейсболку Куинна и заставляю себя посмотреть на Холлис. У нее такой вид, будто она вот-вот заплачет, но ни тени смущения. Какое-то время мы оба стоим молча. Звенит звонок.
– И я не бросала тебя, лишь сказала, что нам нужно немного отдохнуть друг от друга. Чтобы подумать.
– Ну и? – спрашиваю я. – Ты как? Подумала?
Она смеется:
– Это не мне нужно было подумать.
– Значит, ты это сделала, чтобы посмотреть, что буду делать я.
– Ага.
– Чтобы добиться от меня реакции.
– Угу.
– Это как-то по-детски, тебе не кажется?
– Боже мой! – Холлис вскидывает руки. – Кэплан, конечно, мне так кажется! Разве тебе никогда не нравился человек, который был к тебе совершенно равнодушен?
Она ждет, что я отвечу. Ненавижу, когда она все вот так подстраивает и вынуждает меня сказать что-то определенное.
– Все, ладно! Поздравляю! Ты очень взрослый, не способный к ревности и вообще бездушный! Рада за тебя.
Холлис поворачивается, чтобы уйти.
Во двор столовой маленькими компаниями стекаются девятиклассники, и многие поглядывают в нашу сторону.
– Может, поговорим где-нибудь в другом месте? – спрашиваю я, раскачиваясь на пятках. – Ты сегодня на машине?
– Я не собираюсь пропускать урок, чтобы сидеть в машине и слушать, как ты называешь меня ребенком.
– Я не называл тебя ребенком, я сказал, что ты повела себя по-детски.
Холлис пристально смотрит на меня, потом качает головой и поворачивается.
– Это не так, – говорю я намного громче, чем мне бы хотелось, – я не равнодушен. К тебе.
– Спасибо. Спасибо большое! Это прекрасно.
Теперь целый столик девятиклассников пялится на нас уже в открытую.
– Правда, тебе стоит записать это. Да что там! Тебе стоит написать книгу! Тебе стоит…
– Какой у тебя сейчас урок? – спрашиваю я.
– Самоподготовка.
– Господи, Холлис! Ты можешь просто… Я хочу поговорить, я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой. Мы можем…
– Что? Еще раз поссориться? Зачем?
– Затем, что ссориться с тобой весело и интересно.
– И? – Она корчит рожицу, ожидая продолжения.
– И я скучаю по этому.
Она гневно смотрит на меня. Этот фирменный взгляд Холлис чертовски красив – глаза так и сверкают от ярости.
– И я лучше буду ссориться с тобой, чем не говорить совсем.
Она снова сверлит меня взглядом. Но потом вздыхает и проходит мимо. Уже почти на парковке она разворачивается ко мне.
– Ну что, ты идешь?
Вот как мы с Миной подружились. Она была маленьким гением, а я – маленьким злым придурком. Мы встретились во втором классе. Через год после того, как мой отец ушел от нас и мы переехали из Индианы в Ту-Докс[7], штат Мичиган, в маленький квадратный белый домик на Кори-стрит, стоявший прямо напротив замка из красного кирпича с голубой парадной дверью и огромным латунным дверным кольцом. Для меня это было как раз вовремя.
Никто никогда не учил Мину читать. Она была легендой школьного родительского комитета. Однажды, когда ей было года три, а я, наверное, все еще учился говорить, она сидела в машине со своими мамой и папой. Родители о чем-то спорили и пропустили нужный поворот. Мина со своего места крикнула им, что Элпайн-стрит осталась позади. Когда они спросили, как она об этом узнала, Мина ответила, что увидела знак. Остаток дня родители возили ее по городку и показывали на знаки, а она просто называла их – Уиллоу, Гейтс, Брайтон (как будто «р» произносить так легко), Хьюрон, Манси, Бьюфорт – чертов Бьюфорт!
Помню, когда я впервые услышал эту историю, мне захотелось швырнуть свои наггетсы в лицо женщине, которая ее рассказывала. Я не понимал, зачем она дразнит маму рассказами об этом чудном даровании, которое жило прямо через дорогу от нас, об этом Моцарте книг, учитывая, что мне было семь с половиной лет, а я, хоть убей, не мог различить «б» и «п»? После того вечера мама строила планы так, чтобы наши семьи собирались вместе, и все время предлагала поиграть с Миной. Тогда я думал, что она считала, будто общение с этой девочкой положительно скажется на мне и сделает умнее. Сейчас же мне кажется, что ей было просто одиноко без папы и хотелось завести друзей, пусть тогда она еще не знала, что маме Мины вскоре тоже придется растить ребенка одной. Не знаю.
Тем временем на уроках мы погрузились в адское чтение вслух. На тот момент я уже довольно хорошо играл в футбол и командовал остальными на поле, так что другим детям, пожалуй, было весело каждый день наблюдать мои стыд и унижение, когда учительница называла нас, пассажиров трясущегося Поезда Судьбы, по очереди. Я всегда читал максимум слова четыре. Потом все начинали смеяться, и учительница называла следующего. Той осенью нас с Миной посадили рядом. После того как я заикался, словно пещерный человек, по жестокой, но очевидной иронии судьбы настала очередь Мины. У нее был очень приятный чистый голос, она не читала слишком быстро, чтобы произвести впечатление, но и не бубнила монотонно или забывала, как дышать. В ее голосе звучали мудрость и умиротворенность, словно ей была известна тайна, спрятанная за всеми этими словами, которой она, возможно, решит когда-нибудь с нами поделиться. Она не была особо популярной, но всем нравилось слушать, как читает Мина.
Тогда я ненавидел ее всем сердцем. Мне, восьмилетнему, одержимому лишь собой и собственным местом в этом мире, казалось, что Мина делала все это специально, что она существовала лишь для того, чтобы выставить меня в плохом свете, чтобы внести разлад в естественные правила и порядок мира, в котором я был королем. Она читала даже на переменах. И именно это бесило меня больше всего. Перемены были для того, чтобы кричать, бегать и пинать мячи – для всего того, в чем мне не было равных. И тогда я выплеснул на нее всю свою ярость – начал издеваться над ней. Я был трусом и уже тогда не умел выяснять отношения, поэтому никогда ничего не говорил открыто. Но при всех, кто готов был слушать, я обзывал ее «зубрилой», «чудилой» и «неудачницей». Довольно примитивно, но удивительно: остальные это подхватили. Я называл ее «очкариком» и «пучеглазой». Я говорил, что ее веснушки – заразная болезнь всех зубрил. Что у нее длинные и темные волосы, потому что она ведьма. Моя война была подпольной, но на следующий день другие дети повторяли все это ей в лицо. Мина была другой, особенной. Я указал остальным на это, и мы все отвернулись от нее.
Но она сносила это все с высоко поднятой головой, и я бесился еще больше. Мина никак не реагировала, она не плакала, никому ничего не говорила. Словно она вообще нас не слышала, а если и слышала, то ей было плевать. Мина была выше всего этого. А потом, на Хеллоуин, когда мы все пришли в школу в костюмах, она явилась в огромных игрушечных очках, которые увеличивали ее глаза, раскрасила веснушки зеленым и черным и, конечно, надела ведьмовскую шляпу. Это было круто, что уж говорить.
Спустя неделю мисс Леви решила утереть мне нос и этим, похоже, изменила ход моей жизни. Однажды она задержала нас после урока и объявила, что с этого дня у нас будет читательский клуб, в который будем входить лишь мы двое. Мы с Миной должны были стать партнерами по чтению. Хоть я был самой бестолочью в классе, но даже мне хватило мозгов, чтобы понять – мне, тупице, нужна помощь гениальной Мины. Я выбежал из класса, но Мина бросилась вслед за мной:
– Постой! Куда ты?
– На перемену, к друзьям. Отстань от меня!
– Погоди минуту. – Она тяжело дышала от быстрого бега. – Что тебя огорчезлило?
– Огорчезлило?
– Ты огорчен и злишься.
– Нет такого слова. И почему ты такая странная? – Но ей удалось так сильно обескуражить меня, что я остановился. Я хотел понять и не чувствовать себя глупым. – А что не так со старым добрым «злишься»?
– Я бы не стала разговаривать с тобой, если бы ты просто злился. У меня нет времени.
Я посмотрел на нее и ощутил укол совести. Это было новое, но не очень приятное чувство.
– Прости, что назвал тебя «странной».
– Все нормально. Меня так все называют.
– И за это тоже прости.
– Что за глупости? Это не твоя вина.
Я стоял и молчал.
– Меня называли странной еще до того, как ты сюда переехал.
Эти слова должны были принести облегчение, но я почувствовал себя еще хуже.
– И мне жаль, что так случилось с твоим папой.
– О! – ответила она. – Спасибо.
Я переминался с ноги на ногу. Мина пристально смотрела на меня, и это заставляло меня нервничать.
– Я встречался с ним однажды. Он делал мне укол.
– Ну это была его работа.
– Да, только в тот раз мне было совсем не больно.
Мина недоверчиво уставилась на меня:
– Уколы – это всегда больно.
– А тогда мне было не больно. Из-за того, как его сделал твой папа.
– И как он его сделал?
– Я ни капельки не боялся, – ответил я, уже жалея, что вообще заговорил с ней.
– Что ж, я всегда считала его хорошим доктором. Здорово, что кто-то еще считает так же.
– Конечно.
– Ладно, а почему ты огорчен?
Я вздохнул.
– Потому что для меня чтение – это что-то невозможное. Пусть мне лучше поставят десять уколов, чем я прочту хотя бы страницу.
– Ты серьезно?
– Да, наверное.
– Ну ты ошибаешься. Сам увидишь.
Сказав это, она пошла вперед по коридору, и я последовал за ней.
Нам дали особое домашнее задание: мы с Миной должны были читать по полчаса каждый вечер. В тот раз Мина перешла через дорогу, постучалась в мою дверь, и мама впустила ее. Она, чувствуя себя как дома, прошагала в мою комнату с первой частью «Гарри Поттера» под мышкой.