– В смысле?
– Как я понимаю, у тебя бывают периоды, когда ты буквально ни о чем не думаешь. Просто выключаешься. Белый шум.
– А у тебя разве так не бывает?
Она смеется, и ее голова подпрыгивает на моем животе.
– Нет, у меня в голове всегда какие-нибудь мысли.
– По-моему, это утомительно.
– Угу.
– Думаю, тебе нужно вздремнуть, – говорю я, притягивая Холлис еще ближе. – А сейчас ты о чем думаешь?
– Сейчас я думаю о том, – отвечает она, упираясь подбородком в мое плечо, – что на самом деле это очень по-детски – называть свою девушку ребенком. Это сексизм.
– Значит, ты снова моя девушка?
Холлис улыбается. Я перекладываю ее на себя, и теперь она лежит на моем на животе. Она сплетает свои руки и ноги с моими, наши лица прижаты друг к другу, щека к щеке, только я смотрю в одну сторону, а она в другую. Холлис кладет свои ладони поверх моих.
Это наша традиция, наш прикол, когда мы обнимаемся в машине, – извлекать максимум из пространства, чтобы как можно больше друг с другом соприкасаться. В первый раз она заявила, что не хочет, чтобы ее тело касалось заднего сиденья их семейного авто. Кстати, у Холлис огромный «Шевроле Субурбан». Куинн однажды даже сказал, что, раз родители купили ей такую машину, они явно ждали, что она будет заниматься в ней сексом. Она чем-то кинула в него и ответила, что это для того, чтобы она могла забирать после школы всех своих младших сестер. Я очень хорошо помню тот день. Одиннадцатый класс, ранняя осень, Холлис, недавно получившая водительское удостоверение, вертит ключи от машины, висящие на длинном шнурке с логотипом старшей школы Ту-Докс. Мы только что потеряли девственность друг с другом. По разговору в столовой все сразу поняли, что у нас был секс, и я сидел красный как рак. Все стебались надо мной, но Холлис, похоже, ни капли не смущалась. Скорее наоборот – она выглядела весьма довольной собой. Гордой. И я помню, как мне было хорошо от этого. Каким крутым я себя чувствовал.
– Ты весь потный, – говорит Холлис.
– Да и ты тоже.
– Нет, это твой пот, не мой. Я вся покрыта твоим потом.
– Фу, мерзотно.
Какое-то время мы просто лежим, счастливые.
– Поверить не могу, что сейчас ты думаешь о том, что значит «вести себя по-детски».
– Уже нет. Я перестала думать об этом почти сразу, как только ты спросил.
Тут я сам решаю поразмышлять на эту тему:
– Думаю, ты права, но скажи еще что-нибудь. Чтобы парень с белым шумом в мозгах все понял.
– Не буду говорить, что повела себя правильно. Просто твой выбор слова…
– Мой выбор слова. Господи…
– «По-детски». Как будто ты ставишь себя выше меня.
– Нет, это совершенно не так.
– Вот и хорошо. Потому что это и правда не так.
– И вообще, сейчас я под тобой. Забавно, правда?
Холлис шлепает меня по ладони.
– Если честно, я и правда вела себя по-детски. И я знала это. И ты это знал. Я хочу, чтобы ты был честным со мной. И указывал на мои недостатки. Но еще мне хочется, чтобы ты чувствовал себя сексистом, когда так делаешь.
Я начинаю хохотать, из-за чего наши тела трясутся, и Холлис тоже смеется.
– Тогда больше никаких фокусов, чтобы выяснить, что я чувствую.
– Может, если бы ты просто рассказал мне о своих чувствах, я не стала бы так поступать. – Холлис съезжает вниз, ставит локти мне на грудь и кладет подбородок на руки. – Кэплан.
– Да.
– Ты придешь на мой день рождения?
– Да, Холлис. Приду.
– Мы больше не в ссоре?
– Это ты мне скажи.
Она целует меня. Где-то в недрах машины начинает вибрировать мой телефон.
– Нам пора на уроки, – скатываясь с меня, говорит Холлис.
– Как скажешь, но мы уже выпускники, – отвечаю я, выуживая телефон с переднего сиденья. Мама звонила. А потом отправила сто сообщений.
Ты получил письмо из Мичигана!
Потом:
ПОЗВОНИ МНЕ!
Потом:
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, несмотря ни на что.
– Блин! – говорю я.
– Что такое? – спрашивает Холлис.
– Так, ничего. – Я натягиваю боксеры, носки, обувь, футболку, но потом снова приходится снять кеды, чтобы надеть штаны. Я чуть не пинаю Холлис в лицо.
– Кэп, что случилось?
– Ничего не случилось. Я просто забыл кое о чем, что должен был сделать. Мне пора, прости. Спишемся.
– Подожди, мне тоже пора. Секунду, – возясь с лифчиком, говорит Холлис.
– Хочешь сказать, что поторопишься, не будешь раз пятьдесят расчесывать волосы, наносить на лицо какую-то там дымку и все такое?
Холлис прищуривается:
– Ладно, топай.
Я уже готов вылезти из машины, но оборачиваюсь и целую ее на прощание. А потом бегом направляюсь к черному ходу, молясь, чтобы кто-то оказался рядом и впустил меня.
Я стою у доски в кабинете физики, потому что пришла моя очередь решать уравнение, и вдруг замечаю за чистым стеклянным окном в двери Кэплана. Лицо у него красное, и он скачет на месте, будто хочет в туалет. Потом манит меня рукой. Я поворачиваюсь к доске. Через минуту снова смотрю на него, и он складывает руки в безмолвной мольбе.
– Мина, – спрашивает мисс Тернер, – ты закончила?
– Почти, извините.
Дверь в класс открывается, и Кэплан просовывает голову в образовавшуюся щель.
– Здравствуйте, мисс Ти. Извините за беспокойство…
Учительница поднимает взгляд от контрольных, которые проверяет.
– Кэплан, чем могу помочь?
Понятия не имею, откуда преподаватель физики продвинутого уровня знает Кэплана и когда они встречались.
Кэплан одаривает ее ослепительной, но застенчивой улыбкой:
– Мину вызывают к директору, на минутку.
– Ох! – Она возвращается к контрольным. – Ладно, но пусть сначала закончит.
Я качаю головой, глядя на Кэплана, который ухмыляется мне. Решив уравнение, я поворачиваюсь к нему и складываю руки на груди.
Мисс Тернер поднимает глаза.
– Все верно. Можешь идти, – говорит она и вызывает к доске следующего ученика.
Когда учительница отворачивается, Кэплан снимает со стула мою сумку и забирает с собой.
– Следует понимать, я больше не вернусь на урок? – спрашиваю я, когда мы оказываемся в коридоре.
– Зависит от того, что там говорится.
– Где «там»?
Его энергия и фиглярство вдруг пропадают. У него такой вид, будто его сейчас вырвет.
– Кэплан, что происходит?
Он лишь качает головой и тащит меня в мужской туалет.
Я прислоняюсь к дверному косяку.
– Ну уж нет!
– Да ладно тебе! Здесь никого.
– Нет и еще раз нет!
– Мина, пожалуйста…
– Скажи мне, что случилось.
Он сует мне под нос свой телефон, одновременно пытаясь затащить в уборную. На экране уведомление – электронное письмо из Мичиганского университета. Кэплан пребывал в листе ожидания вот уже два месяца. Я перестаю хвататься за дверной проем, и мы оба вваливаемся в туалет. Кэплан залетает в одну из кабинок и садится на пол спиной к двери.
– Тебя сейчас стошнит? – спрашиваю я.
– Ты можешь его открыть?
– Я не могу. Это должен сделать ты.
– Мина. Пожалуйста! Открой.
– Слушай, все будет хорошо…
– Я сделаю все, что попросишь, только открой это гребаное письмо!
– Ладно-ладно, – соглашаюсь я.
Пин-код – день рождения его мамы, 0223.
– Здесь говорится об обновлении на портале.
Кэплан издает стон и бьется затылком о дверь.
– Хочешь, чтобы я проверила?
– Да.
– Какой у тебя логин?
– Адрес школьной электронной почты, – отвечает Кэплан, – и пароль: Malfoy-boy17[9]. С большой буквы М.
Я сдерживаю смех, решив приберечь это на потом.
– Эй, Кэплан?
– Да?
– Ты мой лучший друг.
– Ты тоже мой лучший друг, Мин. Ты это говоришь, потому что я не прошел?
– Нет, дай мне пару секунд.
Я обновляю страницу. Волнительность момента заставляет меня задержать дыхание, пока крутится иконка загрузки. Я надеюсь, я молюсь – чего почти никогда не делала, – чтобы он поступил, чтобы у него всегда все получалось и чтобы он одерживал победы всю свою жизнь. Но тут приходит сообщение от Холлис:
Страница Мичиганского университета наконец обновилась.
– Кэплан, выходи! Ты что, плачешь? Иди сюда!
– Черт! – отзывается он. – Проклятье, мать твою!
Кэплан с грохотом открывает дверь кабинки, заслонив локтем одной руки лицо, а вторую руку он протягивает к телефону. Какое-то время он смотрит на экран, а потом поднимает на меня ошарашенный взгляд.
Я улыбаюсь так широко, что сводит скулы, и тоже плачу, как пить дать.
– Я прошел?
– Ты прошел!
Кэплан издает радостный вопль. Потом воет в потолок и вскидывает кулаки в воздух, как делает всякий раз, когда кто-то из его команды забивает гол, а затем крепко прижимает меня к себе, поднимает и начинает кружить.
– Поставь меня, – смеюсь я, – и позвони своей маме!
– Мама! – кричит он. – Боже, я должен позвонить маме!
Он хватает мою сумку и поворачивается, чтобы уйти, но тут же пихает мне ее.
– Прости, это твое. Прости. Что за хрень? – Кэплан проводит рукой по волосам, качает головой и широко улыбается. – Поверить не могу!
– Ну а я могу.
– Мина… Это же Мичиган!
– Да. А ты – это ты, Кэплан.
Он снова обнимает меня, быстро, но крепко, и вот его уже и след простыл. Интересно, каково это – точно знать, чего ты хочешь и в чем твое призвание? Конечно, Кэплан уже во всем определился. Он считает себя простым человеком и не раз говорил мне об этом, но на самом деле он просто чист душой. В Кэплане нет ничего дурного. Ни пороков, ни затаенных секретов. Я встряхиваю головой. Иногда так бывает, что даже после недолгого пребывания рядом с Кэпланом у меня возникает что-то похожее на похмелье (как мне кажется, именно так оно должно ощущаться). У меня как будто начинается ломка. Я ощущаю хандру. Иногда, когда он уходит, возвращение в реальность очень разочаровывает. Но Кэплану такое не знакомо – он всегда купается в лучах солнца.