Кэплан смеется, качает головой и пытается закрыть руками уши Оливера, но тот отмахивается.
Вода в кастрюле закипает.
– Прости, что не сказал тебе, – говорит мне Кэплан.
– Я не хочу ничего знать о твоем сексе в машине, – отвечаю я, надеясь, что получилось иронично.
– Нет, я про то, что мы снова вместе.
– Так вы снова вместе?
– Да, пожалуй, что так.
– Ну здорово.
– И все?
– Теперь мне не придется идти на ее день рождения.
– А, ну да.
– И на выпускной, кстати, тоже. Так себе перспективка.
– Ненавижу этот бред.
– Ты о чем? – спрашивает Куинн, поедая тертый сыр прямо из упаковки.
На кухне вдруг становится невыносимо жарко, и я снимаю свитер.
– Хватит! – Я забираю у Куинна сыр. – Сначала руки помой, что ли. И это не бред. Если Холлис и Кэплан снова расстанутся до выпускного, он потащит с собой меня.
– У тебя нет пары на выпускной? – спрашивает Оливер.
– А что, хочешь пригласить ее на дискотеку в девятый класс? – гадким голосом спрашивает Кэплан, что совсем на него не похоже.
– Конечно, у меня нет пары. Поэтому Кэплан знает, что может рассчитывать на меня.
– У тебя нет пары, – говорит Кэплан, размахивая передо мной кухонными щипцами, – потому что все знают, что ты не хочешь идти.
– Никогда я такого не говорила!
– Мина. – Куинн опускается передо мной на одно колено.
– Прекрати, – говорю я ему, вынимая из ящика столовые приборы, чтобы начать накрывать на стол.
Куинн забирает их у меня и снова встает на одно колено, протягивая букет из ножей и вилок.
– Мина Штерн, не окажете ли вы мне честь…
– Так, хватит. Ты прав, – поворачиваюсь к Кэплану. – Я не хочу идти. Теперь я в этом уверена.
– Хотя бы на одну гребаную секунду ты можешь посмотреть на меня, а не на Кэпа? – вмешивается Куинн. – Я серьезно.
– Я просто прикалывался, – говорит Кэплан. – Мина не умрет, если пойдет на выпускной…
– Мина, если ты правда хочешь, на дискотеке для девятого класса должны быть старшие… – вставляет Оливер.
– ВСЕ СЕЛИ И ЗАТКНУЛИСЬ! – кричит Куинн. – Кроме тебя, Мина.
Я остаюсь стоять и скрещиваю руки на груди.
– Куинн, поднимайся.
Куинн продолжает стоять на одном колене с букетом из столового серебра.
– Мина Штерн, – говорит он. – Ты не чей-то запасной вариант, и ты заслуживаешь пойти на выпускной. Пожалуйста, перестань выпендриваться…
– О боже мой…
– Ты классная, не пойми меня неправильно, но перестань выпендриваться, потому что ты наш друг, потому что выпускной – наш последний шанс сделать что-то вместе, это будет офигенная вечеринка, и ты просто обязана там быть! В качестве моей пары. Потому что когда-нибудь, когда ты закончишь универ из Лиги Плюща и утрешь мне нос работой с шестизначной зарплатой, я смогу похвастаться, что водил тебя на выпускной. Не лишай меня такого шанса.
Я поворачиваюсь к Кэплану. Он снимает нас на видео.
– Ты заплатил ему за это? – спрашиваю я у него.
– Нет!
– Ты сейчас серьезно? – спрашиваю я у Куинна.
– Да, черт побери! – отвечает он.
– Ладно, я пойду с тобой на выпускной, если Кэплан никуда не выложит это видео.
Кэплан и Оливер аплодируют, только Оливер немного вяло. Куинн с грохотом бросает столовые приборы и стискивает меня в таких крепких объятиях, что мои ноги отрываются от пола.
Забавно. Не помню, чтобы ко мне прикасался какой-нибудь парень, кроме Кэплана. И конечно, в разгар всего этого веселья я начинаю думать именно об этом. Сначала я боюсь, что разрыдаюсь, но Куинн продолжает прижимать меня к себе, и я пользуюсь моментом, чтобы немного прийти в себя, уткнувшись лицом в его плечо.
– И не вздумай надеть клоунский костюм! Знаю я твои шуточки, – говорю я ему, когда он отпускает меня.
– Клянусь! – Куинн, что странно, смущается, его глаза блестят. – Это будет совершенно серьезный, романтический, традиционный выпускной.
– Забудь, что я сказала. Надень клоунский костюм.
– Хорошо, может быть, только нос.
Тут входит Джулия, мама Кэплана и Оливера, с желтыми и синими воздушными шарами и тортом с бенгальскими огнями. Все вокруг плачут, кричат и обнимаются. У нас все подгорело, поэтому мы начинаем все заново и устраиваем соревнование, кто приготовит лучший сэндвич с жареным сыром, судья – Кэплан. Победил мой бутерброд с чеддером и острым соусом на хлебе из цельнозерновой муки. Вскоре раздается тихий стук в дверь, который почти теряется в радостном гвалте. Это моя мама, похожая на сонного ребенка, во вчерашней одежде, но она улыбается и в руках у нее бутылка шампанского. У Льюисов нет фужеров, поэтому мы разливаем шампанское по одноразовым стаканчикам, а Кэплан пьет прямо из бутылки. Я вижу, как Джулия приглаживает волосы моей матери и обнимает ее. Я никогда не понимала их дружбы. Моя мама такая холодная и отстраненная, а Джулия – ее полная противоположность, теплая и неизменная, эдакая стена любви. И тут я понимаю: они такие же, как мы с Кэпланом. Я удаляюсь в ванную на тот случай, если мне снова захочется поплакать, а остальные переходят в гостиную, чтобы поиграть на приставке в Just Dance, еще одну любимую игру Кэплана.
Когда я выхожу из ванной, он стоит в коридоре.
– Привет.
– Привет.
– Ты брызгала водой на лицо. И на запястья.
– Здесь жарко.
– Ты… ну понимаешь… немного распереживалась тогда?
– Когда?
– Когда Куинн обнял тебя.
– Ах, это. Наверное. Совсем чуть-чуть. Сейчас я в порядке.
– Хорошо. – Кэплан улыбается. – Ты сказала мне «не важно», кстати. В машине. Я не забыл.
– Правда? – Я вздыхаю. – Прости.
– Что случилось?
– Я почувствовала себя немного неловко, потому что ты подумал… ну когда я сказала, что мое место рядом с тобой…
– Понял. Это было глупо. Я повел себя глупо.
– Я хотела сказать… по жизни. Мы лучшие друзья и связаны друг с другом по жизни. Поверить не могу, что ты подумал… о чем-то другом… ну ты понял. Я бы хотела, чтобы все оставалось вот так.
– Как?
Я пожимаю плечами. Наши матери смеются, громко и беззаботно, когда Оливер и Куинн начинают свой новаторский танец под песню It’s Raining Man.
– Вот так, – отвечаю я, махнув рукой в сторону лестницы.
– Все так и останется. Я обещаю, – говорит Кэплан.
– Вот и хорошо.
– Ты тоже должна пообещать.
– Ты у нас оптимист.
– Мина, пообещай тоже.
– Обещаю, – говорю я, потирая пальцем бровь, – что если что-то и изменится, то только в лучшую сторону.
– Ладно, это меня тоже устраивает.
– Поздравляю, Кэплан.
– И я тебя! – Он ухмыляется и подмигивает мне.
– Ой, а меня-то с чем?
– Тебя пригласили на выпускной!
Я толкаю его, он толкает меня в ответ, и мы спускаемся вниз.
После Льюисов у нас дома, кажется, даже тише, чем обычно. Я спрашиваю маму, не хочет ли она выпить чаю, но она отвечает, что слишком устала. Я все равно решаю заварить ей чашку, принести ее маме в кровать и поговорить о Йеле.
Когда спустя пять минут я захожу в мамину комнату, она уже спит, лежа прямо в одежде на покрывале. В поисках одеяла, чтобы укрыть ее, я впервые за десять лет открываю ее шкаф.
Ее старые сарафаны разных цветов, словно конфеты на бусах, все еще висят там. Я, будто глядя в телескоп на другую вселенную, представляю маму, которая учит меня танцам со смешными названиями, а папа ставит старые пластинки. Она коллекционировала в старинных маленьких коробочках отжившие свой век библиотечные формуляры, он – пластинки. Сейчас я не могу представить его лицо, не посмотрев на фотографии, но помню его смех, раздававшийся сквозь музыку, когда мы с мамой танцевали. Не знаю почему, но из тех времен мама мне помнится лучше, чем папа. Может, потому что она все еще здесь, рядом, а я знаю, что случится со всеми этими деталями из прошлого.
Я помню, как все ждала и ждала, когда мама снова наденет один из своих сарафанов, пока она ходила, словно привидение, по нашему дому в ночнушке с синими цветами. Однажды вечером, уже после похорон, после того как суета стихла, когда мама уснула на диване все в той же ночнушке, я залезла в их шкаф, чтобы посмотреть на ее платья – мне хотелось убедиться, что они и в самом деле там, что это не плод моего воображения. Конечно же, они висели на вешалках, чистые и свежие, но печальные, рядом с папиной одеждой. Думаю, уже тогда я понимала, что придет кто-то из взрослых, чтобы разобрать его вещи, и их постигнет та же судьба, что и книги, если закроются библиотеки: их выбросят, и они будут позабыты, исчезнув в уголках вселенной, куда отправляется все подлежащее забвению. В тот раз я вытащила из родительского шкафа несколько папиных рубашек с накрахмаленными воротничками и аккуратными рядами маленьких твердых пуговиц и спрятала их в своем шкафу, чтобы об их существовании кто-то да помнил. Пусть даже этому кому-то восемь лет и подол рубашки достает ей до колен.
Затем, словно почувствовав, что какая-то незримая сила грозит ворваться в мою жизнь и уничтожить, по сути, бесполезные вещи, я собрала все старые библиотечные карточки, которые отдавала мне мама и которые гордо покоились в маленькой коробочке на моем столе, и спрятала их в складках папиных рубашек.
Я выхожу из оцепенения и понимаю, что слишком долго простояла перед маминым шкафом и чай уже давно остыл. Я выливаю его в раковину, забираю из гостиной покрывало, чтобы укрыть маму, и выключаю свет в ее комнате.
После торта я провожаю Мину и миссис Штерн домой, а потом мы с Куинном отправляемся на озеро Понд[18], чтобы покурить.
Он мчится на скейте вперед, я не спеша иду за ним. Когда я добираюсь до озера, Куинн уже сидит на нашем обычном месте – в конце восточного пирса, где довольно темно и с берега ничего не увидишь.
Всем известно, что наш город называется в честь двух пирсов, но еще в четвертом классе я узнал, почему озеро называется Понд, и просветила меня, конечно, Мина. Это была первая годовщина смерти ее отца, и я помню, как сильно нервничал, догадываясь, что это очень важная для нее дата, но не знал, как ее поддержать, и боялся сделать или сказать что-то не так, тем самым расстроив ее еще сильнее. Я решил, что лучше будет оставить Мину в покое, но мама вернулась утром с ночной смены и принесла купленный в магазине черничный пирог. Она сказала, что собирается отнести его в дом через дорогу, Штернам. Помню, как спросил ее, откуда она знает, что пирог не напомнит им о плохом и не заставит их грустить еще больше. Мама ответила, что невозможно напомнить людям о том, о чем они никогда не забудут и всегда будут носить в себе. И что это нормально – бояться печали других и отстраниться от них из-за этого. Но даже если все это неидеально, странно и пирог может им не понравиться, все равно стоит попытаться. Стоит дать им понять, что они не одни.