Я моргаю. Она обнимает меня рукой за плечи.
– А мой второй жизненный совет…
– Мам…
– Если что-то не так и тебе нужно это исправить, не помешает как следует приодеться.
– Это статус из соцсетей? – спрашиваю я.
– Нет, я сама это придумала, – отвечает она.
– Отлично. А есть третий?
Мама задумывается.
– Если Холлис станет королевой бала и захочет облить тебя выпивкой завтра вечером, не лишай ее этого шанса, – говорит она наконец.
Все собираются на лужайке перед школой, чтобы сфотографироваться. Забавно, но после всех этих хитроумных манипуляций, кто с кем идет, почти нет фотографий пар. Девчонки позируют вместе, разбившись на очень разные группы по двое и по трое, в то время как парни слоняются вокруг, теребя воротнички. Затем следует серия ужасных групповых фотографий, и, я ручаюсь, на каждой из них у кого-то закрыты глаза, кто-то показывает в камеру средний палец, а кто-то кричит: «Вот и все! Все улыбаемся на счет “три”!» Пока все позируют, мы с Куинном отходим в сторону. Мы забираемся на вывеску школы, и у нас есть тридцать секунд, чтобы сделать снимок, присев на корточки и делая глупые жесты руками, прежде чем нам приказывают спуститься. Поскольку Холлис тоже пришла без пары, она фотографируется со всеми парнями, даже со мной. Затем все фотографируются со своими родителями.
Мама на работе, но я сделал снимок с ней перед выходом из дома. Ей не хотелось фотографироваться в рабочей униформе, но, мне кажется, она все равно была рада. Это единственная фотография, которая имеет для меня значение, поэтому я ощущаю приятную отстраненность, в то время как все вокруг чувствуют себя неловко и напряженно.
– Я не могу поверить, что весь этот парад – даже не выпускной, – говорит Куинн. – И все еще впереди.
Выпускной бал проходит в уродливом зале с дешевым ковром в отеле неподалеку от шоссе. Но должен признать, что это круто – подниматься по модным ступенькам в наших арендованных нарядах. Танцпол, окруженный круглыми столиками, переливается разноцветными огнями под блеском дешевых дискотечных шаров. Я стою на краю, когда объявляют короля и королеву бала. Холлис стоит у вазы с пуншем, моргая от света и ослепительно улыбаясь, как кинозвезда.
Когда произносят мое имя, Куинн и Ноа хлопают меня по спине.
Король и королева бала обязательно должны станцевать вместе, и я полагал, что это будет неловкий момент и Холлис не упустит свой шанс, чтобы развлечь нас, и сделает что-нибудь очаровательное, например покажет мне средний палец. Однако после того, как нам вручили короны и заиграла музыка, она протягивает мне руку.
– Как великодушно с твоей стороны, – говорю я, пока мы кружимся на месте. – В школе спорили, что ты обольешь меня пуншем.
– О, я знаю. Но я весьма непредсказуема.
И тут я понимаю, что песня изменилась. Тейлор Свифт поет о том, что «Мы никогда больше не будем вместе. Никогда».
– Это точно, – говорю я. – Кому ты заплатила за это?
– Никому, – отвечает она. – Я просто вежливо попросила.
– Хотя, знаешь, Куинн тебя разгадал.
– Он не…
– Разгадал, да. Некоторое время назад он поспорил со мной, что мы будем танцевать на выпускном. Он сказал, что снимет штаны, если мы этого не сделаем.
– Боже, и почему я этого не знала? Я бы просто показала тебе средний палец, и все!
– Что ж, я рад, что это наш последний танец. Ты выглядишь просто потрясающе, – говорю я, потому что это правда. На ней серебристый топ без бретелек и длинная юбка в тон.
Она поправляет мою корону и ухмыляется.
– Раньше меня чертовски бесило, что каждый раз, когда мы расставались, на следующий день я должна была снова видеть твою дурацкую рожу. Мне будет не хватать этого.
– Я тоже буду скучать по тебе, Холлис, – говорю я.
– Может быть, это будет здорово – скучать друг по другу. Может быть, мы оставим все в прошлом.
– Да. Может быть, мы сможем стать друзьями.
Она кладет голову мне на плечо.
– Мы всегда были друзьями, Кэплан. Ты просто этого не понимал.
Мы продолжаем кружиться в медленном танце, хотя уже начала играть быстрая песня, и одноклассники прыгают вверх-вниз вокруг нас. Но еще одна пара по-прежнему танцует в обнимку. Я присматриваюсь.
– Это Руби? И… и Лоррейн? Лоррейн, подруга Мины?
Холлис оглядывается через плечо.
– О да. Они дружат уже год.
– Как они вообще познакомились? – спрашиваю я.
– Они обе работали над ежегодником. Вот почему было так важно, чтобы Ноа пригласил Бекку, а не Руби. И я, понятное дело, не хотела давить на нее или выкладывать все вам. Я просто хотела, чтобы им не мешали.
– Холлис…
– Что?
– Ты мой самый лучший друг.
– Спасибо, – говорит она и вздыхает. – Но ты не знаешь остального.
– Что ты имеешь в виду?
– Где Мина?
– Я не знаю. Наверное, дома. Она всегда говорила, что не хочет идти на выпускной.
– Кэплан, ты должен позволять другим немного созреть. Люди могут изменить свое мнение. Ладно. Все будет в порядке, раз ты сказал ей, что любишь ее.
– Любовь – это… это слишком громкое слово, понимаешь? Я не хотел ее пугать.
– Ты не хотел пугать самого себя.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я рассталась с тобой, чтобы дать тебе шанс последовать зову своего глупого сердца. И даже это ты не смог сделать правильно?
– Ну мы переспали, и потом я ей сказал.
Холлис сердито смотрит на меня.
– В общем, я ей все сказал. Но это же и так было очевидно.
Холлис качает головой.
– Вау. Мне все ясно. Я, должно быть, очень, очень хороший человек. Пойдем.
Она берет меня за руку и ведет к выходу. Куинн догоняет нас у лестницы.
– Вы собираетесь за ней? – спрашивает он.
– Мы собираемся попробовать, – отвечает Холлис.
– Погодите. У меня есть кое-что, что поможет.
В день выпускного бала в школе не бывает занятий. Те, кто все же приходит, надевают маски для сна, пижамы и так далее. Я прихожу, чтобы не испортить посещаемость, но в классе больше никого нет, и я ухожу после первого урока.
Вернувшись домой, я застаю маму лежащей на диване.
– Какие планы на вечер? – спрашивает она.
– Никаких, – отвечаю я, плюхаясь рядом. – Что мы будем смотреть?
– Давай посмотрим все фильмы про выпускные в старшей школе, какие сможем найти.
– Ты шутишь?
– Разве я умею шутить?
Я соглашаюсь, потому что все равно не смогу не думать про бал.
К восьми часам вечера я уже в любимой пижаме – боксерах и футболке, подаренной мне в начальной школе за победу на конкурсе правописания. Я ложусь в постель, изо всех сил стараясь чувствовать себя уставшей, а не жалкой. Но ничего не получается. В комнате душно, поэтому я открываю окно, сажусь рядом и смотрю на улицу. Это тоже мало помогает, и я вылезаю на крышу. Я никогда не была здесь без Кэплана, хотя это моя крыша и мое окно. Эта мысль раздражает меня так сильно, что я забываю о грусти. Внезапно я начинаю злиться на себя, на свою жизнь и на каждый свой выбор, из-за которого оказалась здесь.
Будь я каким-то другим человеком, не имело бы никакого значения, что у меня нет пары или друзей. Я бы надела какое-нибудь необычное платье и с гордо поднятой головой прошла в сверкающий зал, и все были бы поражены моей смелостью. А если бы мой лучший друг – скажем честно, мой единственный друг – не был парнем, в которого я всегда была чуточку влюблена, и если бы моя маленькая ограниченная жизнь, прости господи, не была аргументом в пользу старого доброго сексизма, и если бы я была нормальным человеком с подружками или хотя бы с одной лучшей подругой, я могла бы пойти рука об руку с ней, тем самым опровергнув все нелепые патриархальные гетеронормативные представления о романтических хеппи-эндах в восемнадцать лет. Я вспоминаю, как Кэплан спрашивал, зачем мне всегда нужно разобрать все по полочкам, и в буквальном смысле кричу от безысходности. Но улица пустынна, и все, кто мог бы меня услышать, к сожалению, находятся на выпускном вечере и веселятся как ни в чем не бывало.
Затем из-за угла появляется свет, озаряя мир. Я замираю в темноте крыши, но когда машина подъезжает к моему дому, я не очень удивляюсь. В конце концов, это же тупик.
Он выходит из машины, хлопает дверью и идет к игровому комплексу, чтобы забраться наверх. Но тут он видит меня.
– О, привет!
Я молчу, уверенная, что если скажу хоть слово, то расплачусь. Его корона съехала набок. Он выглядит лучше, чем любой парень из кино.
– Ладно, – говорит он и засовывает руки в карманы, а потом вынимает их обратно. – Итак, я пришел сюда, потому что хочу кое-что сказать.
Мне удается кивнуть.
– Но я вынужден признать, что ты умеешь спорить лучше меня. Поэтому мне нужно, чтобы ты подождала, пока я закончу, и только потом ответила. Итак, я хочу сказать тебе вот что: однажды ты сказала, что жива благодаря мне. Это, наверное, как-то угнетает и давит на тебя, но я тот, кто я есть, благодаря тебе. Это не менее важно. Все хорошее во мне – от знакомства с тобой. Я хотел быть таким же, как ты, с восьми лет, хотел заслужить право находиться рядом с тобой. И я не хочу даже встречаться с тем, кем бы я был сегодня, если бы не познакомился с тобой. Я не знаю себя без тебя и не хочу знать. Я равнялся на тебя почти всю жизнь. И если это означает, что мы не ровня, то и ладно.
Кэплан замолкает и делает глубокий вдох. Поскольку я по-прежнему ничего не говорю, он продолжает:
– Все лучшее, что есть во мне, я получил от тебя, понимаешь? И это должно иметь значение. Ради любви.
– Конечно, это имеет значение…
– И… я еще не закончил… И я знаю, что в это трудно поверить, потому что я был эгоистичным дерьмом и у меня нет хорошего оправдания. Забота о тебе была для меня, по сути… воздухом. А потом я влюбился в тебя, и из меня словно вышибло дух. Это было совсем другое чувство. Это как… как будто мне пришлось заново учиться дышать или что-то в этом роде. И я растерялся, потому что… сам не знаю почему. Потому что я был напуган. Потому что я не знал, что ты чувствуешь.