акому делу к нам?
Вера извинилась — она действительно не заметила алюминиевую кружку на подоконнике и попросила, чтоб о ней доложили председателю.
— Скажите Антонова. Вера Антонова, — назвалась она.
Фамилия эта, видимо, ничего не говорила маленькой начальнице. Она еще раз смерила своим строгим взглядом посетительницу: у той был вид человека, уставшего в долгих дорожных мытарствах. Девушке стало жаль Веру Антонову, и она сказала снисходительно:
— У Ивана Никитича не приемный день, но я все же доложу. — И скрылась за филенчатой дверью.
Оставшись одна, Вера принялась рассматривать плакаты, один к одному развешанные по стенам. Плакаты призывали к бережливому обращению с рыболовным имуществом, рассказывали о высоких уловах частика бригадой какого-то Богрова, о строгом наказании за истребление молоди… Это был необычайный, малознакомый мир. Всюду: на плакатах, за окном, в воздухе чувствовалось море, вечно живое, манящее своей ласковой голубизной, свежей прохладой, стремительным сверканием и загадочными далями.
О море Вера знала и другое: порой оно бывает суровым, нелюдимым. И все же море звало, с ним всегда хотелось встречи.
Вера ненадолго задержалась у председателя. Она подала девушке-секретарю исписанный листок из блокнота. Та, прочитав его, застенчиво улыбнулась, подняла на гостью большие, ясные, внезапно подобревшие глаза.
— Значит, вы дедушки Лукьяна внучка?.. Вера… А как же по батюшке?
— Зови просто — Вера.
— А меня зовут Елена, — все еще стеснительно проговорила девушка. — Отец мой работает бригадиром и член правления — Богров Сергей Герасимович. Может, слыхала?
Вера выразительно посмотрела на плакат, улыбнулась, давая понять, что, мол, знакома, и протянула ей руку.
— На дружбу, Лена Богрова.
Когда шли по улице, Лена о чем-нибудь рассказывала. А под конец совсем разоткровенничалась. Призналась, что в конторе часто пьют из ведерка. Так что она, Вера, пусть не принимает всерьез ее замечания. А что касается медички Анны Михайловны и ее штрафов, то она, Лена, все это просто выдумала.
Вера стала работать на складе, где хранилось рыболовецкое имущество. Чинила сети и невода, оберегала их от порчи развешивая вдоль берега на кольях. Ладить сети научил Веру ее дедушка Лукьян Петрович — сухонький старичок с коричневым дубленым лицом, по прозвищу «Компас». Когда-то Лукьян Петрович был знаменитый рыбак. Но годы взяли свое: надломили здоровье, и он стал ночным сторожем. О нем много разных легенд сочинили в Рыбачьем. Рассказывают, что Лукьян несколько раз тонул; случалось во время зимнего лова — проваливался в ледяную воду в чем был: в фуфайке, в ватных стеганых штанах. Другой бы на его месте камнем пошел ко дну, а его, казалось, море не хотело принимать. Однажды рыбаки наблюдали, как Лукьян, угодив по неосторожности в полынью, добрых минуты две плавал под аршинной толщей зеркально-прозрачного льда, пока не нашел выход. Когда у него спросили, как ему удалось набрести на прорубь, он, не задумываясь, серьезно ответил: «Компас у меня внутренний имеется. Он в любом деле выводит меня на верный курс». С той поры прозвище Компас навсегда пристало к Лукьяну Петровичу.
Старик встретил Веру так, как будто они не виделись часа два или три.
— Что же ты припоздала, внучка? Сети-то наш брат-рыбак изматывать ловок, а вот, чтоб починить, на это у него рук не хватает: часу нет, — и трехкратно, как и полагается, приложился к ее разгоряченным щекам.
Поначалу Вера была не в ладах с челноком. Гладко отполированный, он, точно живой, выскальзывал из ее рук. Ячеи на заплатах получались неодинаковые и кособочили сеть.
Лукьян Петрович молча исправлял неумелую работу внучки, а исправив, добродушно говорил: «Теперь все по компасу». Вскоре, однако, старый рыбак ни в чем уже не мог упрекнуть свою ученицу. Сеть могла порваться, где ей угодно, только не на том месте, которое чинила Вера. Ее работой были довольны и рыбаки колхоза.
Только молодежи не совсем понравилась Вера: неразговорчивой, застенчивой, нелюдимой показалась дивчина. Непонятной и подозрительной показалась и самому Лукьяну Петровичу ее такая отчужденность. Возможно, ей не нравилось в Рыбачьем? Тогда зачем было приезжать в такую даль. И старику ничего не оставалось, как убеждать себя в том, что наступит время и он увидит свою внучку веселой и жизнерадостной, какой знал ее в детстве.
Когда, бывало, после двух-трехдневного томительного ожидания рыбаков с моря, все, кто был в Рыбачьем: женщины, старики, дети — высыпали на берег, к ним незаметно присоединялась и Вера. То были волнующие, радостные минуты. Все уже знали, что их отцы и сыновья живы, здоровы и возвращаются с богатым уловом. Ребятишки бегали наперегонки по сыпучему горячему песку и с радостным криком бросались в воду. Матери, не обращая на них внимания, оживленно говорили о чем-нибудь своем. Даже дворняжки выбегали к причалу. Одни, те что посолидней, вытянув лапы и положив на них головы, неподвижно, в выжидании вглядывались в морскую даль, другие играли с детьми.
Вере всегда было удивительно и немного странно: как-то так получалось, что все сразу же замечали катера, стоило им только появиться на далеком горизонте. Она же, как ни старалась, ничего не могла разглядеть. Когда раздавались радостные возгласы: «Идут! Наши идут!» — она невольно приподнималась на цыпочках, но все равно ничего не видела. И только, когда начинали выкрикивать: «Вижу «Буран!»… «Впереди «Победа!» — Вера с трудом начинала различать темные, почти неподвижные точки каких-то суденышек.
Рыбаки в блестящих прорезиненных робах, облепленных рыбьей чешуей, уставшие, но довольные, налегая на весла, подгребали к берегу почти по уключины осевшие в воду баркасы. С причала летели к ним корзины. Рыбаки ловко подхватывали их на лету и тут же доверху забрасывали крупными рыбинами. Наполненные корзины, подхваченные собравшимися на причале людьми, быстро, одна за другой уплывали под дощатый навес в холодильники.
Работа шла шумно, весело.
Вера охотно помогала разгружать баркасы. Но, когда все расходились, она неожиданно для себя обнаруживала, что оставалась одна.
Началось все с того дня, когда однажды в клубе она отказалась танцевать с одним, а затем с другим парнем. Особенно не понравилось всем, что кладовщица отказала в танце Ивану Бубнову, застенчивому, молчаливому парню. Своим трудолюбием и расторопностью он завоевал симпатию даже пожилых рыбаков.
Бубнов никогда ни с кем не танцевал, а раз уж сам пригласил девушку, то в этом, надо полагать, было что-то серьезное. А она отказала…
И Веру стали называть «Гордая». Она обиделась и совсем перестала ходить на танцы. Когда Лена Богрова узнала, что все в Рыбачьем называют ее подругу гордой, страшно рассердилась:
— Ну какая ты гордая? — говорила она, обнимая ее за шею и целуя. — Это они наговаривают. Ты такая добрая, хорошая…
Вера не отвечала ей, только ласково гладила ее голову. А когда Лена уходила, Вера забивалась куда-нибудь в угол склада и тихо плакала. Как она могла обмануться? Теперь без стыда и отчаяния она не могла вспомнить того человека. Вера надеялась, что новая жизнь сгладит и исправит все случившееся. С приездом в Рыбачий уже не будет слез. Она решила, что любовь ушла, и впереди ее ждет просто жизнь…
Произошло все задолго до ее приезда в Рыбачий. Об этом знали только она и еще двое. Даже дедушка Лукьян не сразу разгадал, какую тайну носит в себе его внучка.
Вере не было еще и пяти лет, когда родной брат матери Герасим Васильевич увез ее от деда к себе на шахту. Это случилось вскорости после смерти Вериной матери. Умерла она внезапно, получив извещение о гибели мужа на фронте.
Лукьян Петрович вначале не хотел отдать внучку, но, подумав хорошенько, согласился. Он каждый день уходил с бригадой в море, оставляя Веру без присмотра, заперев ее на замок в землянке. Герасим Васильевич работал горным мастером, имел свой домишко. Жили они вдвоем с женой, и Вера для них, как он уверял, будет за родную дочь.
У дяди Герасима Вере все нравилось: и вишневый сад, густо и просторно разросшийся по всему двору, и голуби, которых всегда поутру распугивал хозяин протяжным свистом и длинным шестом с лоскутом на конце. Голуби, делая большие круги, взлетали так высоко, что для того, чтобы видеть их в небе, приходилось смотреть в корыто, наполненное чистой водой.
Все было бы спокойно и хорошо, если бы не частые напоминания дяди о Сергее Гуляеве. К тому времени Вера работала почтальоном. Как-то Герасим Васильевич неожиданно спросил у нее:
— Скоро ли твоя свадьба, племяша?
Она смущенно опустила глаза и ничего не ответила. Никогда до этого Герасим Васильевич не задавал ей таких вопросов.
— Выходит, не видишь своего счастья, — не унимался дядя, и по его голосу Вера чувствовала, что говорит он серьезно, — Сергей по тебе не один день сохнет.
— Ну и на здоровье ему! — сердито ответила она и, круто обернувшись, пошла из комнаты. Постояв немного в сенях, Вера вышла в то время только что расцветающий сад и долго бродила по нему, не замечая его красоты, не чувствуя благоухающих нежных запахов, все думала над словами Герасима Васильевича.
Она знала, что Сергей с полгода назад приехал из Одессы, где работал моряком на каком-то пароходе торгового флота, много плавал по белу свету, много видел. На шахту «Северная» он приехал, чтобы стать, как он любил говорить, знаменитым горняком. «Подвернулась бы только удача». Что он подразумевал под «удачей», трудно было разгадать.
Это был высокий, крепкий телом, с вьющимися темными волосами парень. Сергей иногда пил, бродил со своими приятелями по улицам, по поселковому парку, пел под гармонику морские песни, в которых многие слова не были понятны Вере. «Нет, такого я не полюблю», — подумала она. И про себя решила, что без любви вообще никогда и ни за какие блага жизни не согласится выйти замуж.