Карабкаясь вверх по лаве, Дмитрий думал, что с Кавуном у Кости натянутые, а возможно, даже враждебные отношения.
К уступу, где работал Прудник, Дмитрий пробрался незаметно. Он хотел посмотреть, как трудится этот с виду ничем не приметный, малосильный парень. Ему казалось, что Павлику должно быть очень трудно. Он представлял его измученным, вспотевшим. Но то, что он увидел, поразило Дмитрия. Прудник удивительно легко и ловко орудовал отбойным молотком. Приветливо улыбнувшись Полеводе, попросил глазами, чтоб тот пододвинул ему деревянную стойку. Выключив молоток, он тут же принялся крепить вырубленное пространство. Работал Павлик сноровисто, быстро. Дмитрий принялся ему помогать. Пока они были заняты этим делом, Дмитрий заметил, как кто-то проскользнул совсем рядом вверх по лаве, обдав его на мгновение беглым светом аккумулятора.
— Кошка, — сказал Павлик, покончив со стойкой, Дмитрий не понял его: откуда здесь могла взяться кошка?
— Видал, как прошмыгнул, — продолжал Прудник, — не всякий и заметит, но мы уже к нему привыкли.
Как оказалось, Кошкой прозвали шахтеры горного мастера Ефрема Бабаеда. Он, как никто другой, знал шахту, все ее ходы и выходы. По утверждению Павлика, Бабаед мог без лампы выбраться из самой трудной подземной выработки. Любил подслушивать, о чем говорят между собой рабочие, и всегда подкрадываться к людям по-кошачьи — тихо, незаметно, как будто вдруг вырастал из-под земли.
— В прошлом месяце Кошка обсчитал нашу бригаду, — рассказывал Павлик. — Ему начальство поверило. Не доплатили нам какие-то рубли. Да не в них дело! Хуже другое: выходит, мы тянем из государственного кармана, а нас за руку ловят. А ведь мы заработали, а не украли.
Прудник взял отбойный молоток и перед тем как включить его в сердцах многозначительно добавил: — У нас, браток, многое еще на деньгах строится…
Не успел Дмитрий отползти и двух метров от забоя, как вдруг почувствовал чью-то тяжелую руку на своем плече. Направил луч аккумулятора немного вбок и встретился с круглыми серыми глазами. Они пристально и сурово смотрели из-под пушистых от угольной пыли бровей. Лицо человека было неподвижно, скулы и шея заросли щетиной.
— Ты всякую там птаху и прочих щелкоперов не слушай, — сказал он хриплым басом. Полевода заметил, как глаза человека сузились и потемнели. — Без году неделя как молоток взяли в руки, а уже указывают, законы свои диктую!.. — Он выругался и с остервенением отбросил кусок породы в сторону. Но тут же как будто подобрел: — Чтоб ты знал: в бригаде Чепурного есть два настоящих мастера — это Кавун и Горбань. На них весь участок держится. Работу Кавуна ты уже наблюдал, а с Горбанем я тебя сейчас познакомлю. — Он двинулся было вверх по лаве, но вдруг обернулся, осветил Полеводу своей надзоркой. — Постой, сынку, а ты случаем не Степана Дмитриевича отпрыск?
— Сын, Дмитрий, — пряча глаза от света, неохотно ответил Полевода.
— Так он же у нас на шахте до войны парторгом был! — как будто искренне обрадовался неожиданной встрече Кошка.
Дмитрию показалось, что Кошка из жалости хочет обнять, приласкать его, и он резко отстранился.
— Да ты не пугайся, парень, — успокоил его Бабаед. — Это у меня к тебе… Ну расчувствовался, одним словом…
Кошка полз по лаве и все о чем-то говорил, но Дмитрий уже не слушал его. Что-то неприятное было в этом человеке. Все, что он рассказывал об отце, не успокаивало, а раздражало.
В тускло освещенной нише забойщик, одетый в заскорузлую брезентовую спецовку и каску с вмятинами, закреплял деревянную стойку. Лезвие топора холодной молнией поблескивало при каждом коротком взмахе. Закрепив забой, Горбань отложил топор в сторону, вытер пот с лица и выжидательно посмотрел на пришедших.
— Прошу любить и жаловать, Николай Васильевич, — сказал горный мастер Горбаню. — Привел к тебе нашего будущего забойщика, сына Степана Дмитриевича Полеводы, покойного парторга нашего. Небось помнишь?..
Горбань погладил аккуратно подстриженную бороденку, заговорил неожиданно тонким, бабьим голосом:
— Помню, как же… Крепильщиком я тогда работал. Помню…
— Так вот, нехай парень приглядится к твоей сноровке, подскажи, что к чему. Одним словом, натаскай новичка, — прогудел своим басом горный мастер. И тут же исчез, как бы растаял.
Полевода наблюдал за работой забойщика, но ничего особенного не подметил в ней. Он начинал понимать, что люди в бригаде живут недружно. К тому же все они такие разные. Сумеет ли он ужиться с ними, помогут ли они стать ему настоящим шахтером?..
Горбань, кончив работу, спросил:
— Ну как? Понравилось?
Митя не ответил. Что понравилось? Как он работает? Но работа Кубаря ему понравилась больше. Она у него веселая и раздольная, как песня.
Горбань собрал инструмент и перед тем, как уходить, несколько раз перекрестил забой. У Полеводы похолодело внутри: «Верующий!» Он вспомнил слова бригадира: «Учти, наша бригада почти коммунистическая».
И не удержался от улыбки.
После бани в нарядной бригаду встретил корреспондент многотиражной газеты Яша Порт. Не было человека на шахте, который бы не знал этого подвижного, вездесущего парня. Шахтеры относились к нему с уважением.
Когда он, светлоглазый, с копной черных жестких волос, нетерпеливой походкой подошел к бригадиру и стал расспрашивать о работе, делая записи в растрепанном блокноте, Кавун, жадно затягиваясь папиросой, демонстративно отделился от всех. Смугло-красное после бани, пышущее здоровьем лицо Захара было безучастным. Казалось, что все, о чем расспрашивал корреспондент и что ему отвечал бригадир, совершенно не интересовало его. А когда Чепурной ушел, Кавун развязной походкой приблизился к Якову, сказал небрежным тоном:
— Ну как, редактор, с портретиком на этот раз мою работенку покажешь или просто так, без физии?.. Две с половиной нормы, учти! — И многозначительно выставил большой, в твердых обугленных мозолях палец. Корреспондент собрался было что-то ответить, но Захар не стал слушать, повернулся и вышел из нарядной.
«Вот тип! — подумал Полевода. — Выходит, правду о нем говорят, что зазнайка». На миг в нем вспыхнуло острое желание догнать Захара, остановить, бросить ему в лицо что-нибудь дерзкое, обидное. Дмитрий видел, как по щекам Якова разлилась сплошная бледность. Парня, видимо, огорошила бестактность Кавуна. Но он с профессиональной невозмутимостью свернул блокнот, сунул в нагрудный карман и поспешно зашагал по своим неотложным делам.
— Ну не жлобина, скажи! — с ненавистью покосился Кубарь на Кавуна. Под лоснящейся, вымытой кожей кремневыми буграми вздулись скулы. — Ты думаешь, не напечатают его портретик? — вопросительно взглянул он на Полеводу и тут же заверил: — Как пить дать, опубликуют. Чтоб только отвязался. А иначе в шахткоме поднимет хай: «Зажимают… Выходит, Кавун теперь на задний план…» Любит славу, жлоб, а больше — денежки, — заключил Костя и заторопился в комнату начальника участка.
Перед дощатым, залитым фиолетовыми чернилами столом стоял высокий парень с русоволосой вихрастой головой, держа в руках изуродованную фибровую каску.
— …Заменить его надо, а то завтра хоть на работу не выходи. В вентиляционном штреке у нас, сами знаете, кровля коржится.
Начальник участка Завгородний с измученным от недосыпания, давно не бритым лицом, не поднимая головы, с напускным спокойствием ответил:
— Что ж, можешь не выходить. Только за самовольный прогул отвечать будешь…
— А если парню породой башку прошибет, тогда с кого спрос? — вмешался в разговор пожилой шахтер, примостившийся на корточках у батареи. Его сухощавое, изрезанное глубокими морщинами лицо было суровым и непреклонным. Рядом с ним, прислонившись к стене, стояла пила-дужка. Начальник участка недовольно взглянул на крепильщика, угрожающе сказал:
— Не твое дело, Карпуха. С тобой разговор особый. Понятно?
— Нисколько не понятно. Объясните, может быть, тогда что-нибудь и пойму, — развел руками крепильщик. Лицо начальника участка стало серым, глаза сузились.
— Старый хрен, он мне еще говорит: «Непонятно»! — голос его звучал оглушительно громко. В нем были угроза и злость: — Не ясно?.. А кто крепежные рамы перекосил? Кто канавки замусорил, болото развел на штреке? — Завгородний грубо выругался и с остервенением бросил ученическую ручку на стол так, что она подпрыгнула и скатилась на пол. Пока начальник доставал ее из-под стола, парень опять робко заговорил о своем:
— Так что, выпишете каску, Евгений Иванович, или нет? Я же не нарочно ее под вагонетку швырнул. Толкали партию, нечаянно о верхняк стукнулся, а она прямо под колесо. Взгляните: тут даже след видно…
— Видно, что ты разгильдяй, — резко оборвал его начальник участка, — у хорошего шахтера все носко. Никаких касок у меня для тебя нет. Иди! — И опять уткнулся в рапортичку.
Парень стоял молча, время от времени судорожно глотая слюну, видимо, пересиливая себя, чтобы не сказать что-нибудь грубое.
— Возьмите вашу каску. — Он положил изуродованный шлем на стол и, отступив на шаг, дрогнувшим, хотя и твердым голосом добавил: — На кой черт мне ваш участок, если для вас, Евгений Иванович, копеечная каска дороже человека. — Пригладил непослушные вихры и решительно вышел из комнаты.
Поднялся и крепильщик.
— Не уходи, Карпухин, ты мне нужен, — предупредил Завгородний.
Карпухин пожал плечами, лукаво улыбнулся.
— А я все-таки уйду, инженер. На кой дьявол мне тут сидеть да матюки ваши слухать. Человек я пожилой. От своих сынов никогда скверного слова не слыхал, а от вас приходится. А вы-то мне в сыновья годитесь. Нет, нет, я пойду, руководитель… — И, подхватив под мышку свой крепильщицкий инструмент, ушел.
Начальник участка некоторое время сидел с нелепо приклеившейся к лицу улыбкой. Он, видимо, не предполагал, что все так неожиданно обернется.
Полевода почувствовал себя неловко и тоже вышел. Казалось, не Завгородний, а он попал в неприятное положение. Он не ожидал, чтобы молодой инженер так вел себя с рабочими. Откуда такое у него? Говорят, что сама нелегкая профессия шахтера заставляет человека быть грубым. Но тогда почему старый крепильщик Карпухин иной, выдержанный? А ведь за спиной у него, наверное, не менее четверти века работы в шахте.