ика. Вроде, так. Сверху, матерясь, изя с хищной мордой отстреливает упырей. Да, кино и немцы. Картина маслом. Приходит неуместная мысль, о том, что мол — если, поскребя русского найдешь татарина, то поскребя немца — отыщешь еврея…
— Изя, давай за руль! Я наверх!
Кое-как залезаю, и усаживаюсь поверх бункера. Поехали. Сука, теперь не просто дождь, а с ветром… Мокро и холодно до костей.
Хищника я почти ждал. Даже жаждал, с какой-то радостной злобой отметил его появление. Опять почти там же — угол Есенина. Поскакал из-за новостроя… странно, я думал, из больницы они… Крикнул Изе, чтоб сбавил ход — и влегкую снял хищника… ну, примерно десятью пулями, правда, почти в упор. Заставил нещадно матерящегося Изю тормозить, и потом привязывал второго, причем пришлось связать два буксира — сдать нормально назад мешал первый трофей, а из мужиков никто выходить и помочь тащить не согласился. Ну а дальше до поста доехали без приключений.
На посту нас встретили воистину как будто мы герои. Когда я сполз с машины и вяло вякнул про «двух морфов притащили» — вообще повисло молчание. Изя выбрался из кабины, пошатываясь, встал рядом, прислонившись к машине — видок у него потрепанный, и не такой киношно-правильный… но — «настоящий». Начинают, опасливо косясь на туши за машиной, вылезать спасенные — их принимают приехавшие на облепленном решетками ПАЗике люди, эмчээсовчы что ли. Майор, осмотрев все это, подошел, и хлопнув по плечу, сказал:
— Ну, докладывай.
А че докладывать? Рассказываю все как есть. Во рту пересохло, и вообще знобит, херово как-то. Изя дополняет, это, конечно, не доклад, а рассказ, но иначе сейчас не могу. Майор слушает, потом начинает ругаться, что фальшфееров мало взяли — целая же коробка была! Ну, не сообразили… Рассказываю про погибшего парня. Его тело уже вытащили из машины. Выслушав, майор одним рыком выстраивает всех, даже спасенных, и кратко излагает простую мысль — вот этот парень — герой. Вот блять что в кино и в книжках — вот оно так. И спасенные ему в том числе обязаны жизнью. Тут выяснилось, что даже имени его толком никто не знает, то ли Вася, то ли Валя, то ли Валера… Вот так, безымянный герой… Майор скомандовал, и все, у кого было оружие, вскинули его вверх. Команда, залп… Эмчээсники обещают «похоронить по- человечески» — это сейчас тоже очень много значит, похоже. Ну, вот и все. Майор, правда, еще напоминает — есть еще герои и живые — и показывает на нас с Изей. Изя смешно смущается… да и я, наверное, тоже. Впрочем, что-то мне совсем хреново, голова кружиться начинает. Постепенно все как-то приходит в нормальное движение. Я, присев на корточки у колеса машины, набиваю магазины… Вслух сожалею, что потерял таки один. Через несколько секунд мне всовывают в руки набитый новенький магазин. Спрашиваю — в счет премии, что ли? Майор на полном серьезе говорит — что — этот спишут и так. Как «необходимую помощь охотнику». А премия потом будет. Два морфа это серьезно. Их, кстати, уже оттащили в сторонку и отвязали. Жарко, пот градом. Снимаю каску — ого! На ней три четких, прямых белых царапины. Глубокие, ровные, как машиной сделанные. Да, приложил, зверюга.
Изя, на удивление молча и без причитаний, набивает магазины, разложившись на капоте своей машины. Завершив, приводит все в порядок, оправляется, и подходит к нам.
— Разрешите, товарищ майор. Все, я готов, могу ехать?
— Езжай, Изя… ты сегодня молодец. Карабин выпишут, будь спокоен. Заедешь в Кронштадт и получишь, так быстрее будет.
— Рад стараться… а при хорошем гешефте — тем более! — они смеются, и пожимают руки. Изя поворачивается ко мне — Ну… командир… Извини, если что не так. Я бы с тобой и еще раз пошел, имей в виду.
— Взаимно… Израиль Соломоныч…
Смеемся, пожимаем руки — и он идет к газику, с ходу ловко в него запрыгнув. Едва завел, как у машины нарисовался его папа, уже взявшись за ручку двери.
— Секунду, папа! — Изя разворачивается, и, едва папа подходит снова, полуобернувшись, изрекает — ПапА! Таки еще раз повторю — сегодня у мну в душе невероятный праздник! Я вернул все долги и могу быть щассилффф! Так что, дорогой мой родитель, незабвенный Соломон Лейбович… Идите нахер!
И, с прокрутом стартанув, газик уносится с моста. Высказав все, что он думает об чадушке, Соломон Лейбович недовольно лезет в автобус. «Характер, бля» — ворчит майор. Я, с трудом выпутавшись из рюкзака, достаю термос, и допиваю остатки холодного уже чая… Хорошо, что термос металлический, вон как помялся… В горле сухо, состояние как с похмелья… по вискам течет пот.
— Тарьщмайор… я поеду… устал что-то. Ну, вы уж там посчитайте, чего куда за морфов-то.
— Давай-давай, езжай, что-то ты совсем скис… отдыхай!
Вытащли из броневика дрыхнущего черного, которого оставлял тут, запихнул его в кабину, взгромоздился сам, едва не сорвавшись с подножки — совсем что-то того… Развернулся, и покатил домой. Ворота открывал совсем плохой, колотило всерьез. Я промок и промерз насквозь… скорее домой. Придя, бросил жранья Мухтару и кошакам, и поплелся наверх… Поставил чай, и начал сдирать с себя куртку и штаны, промокшие «в ноль»… М-мать, что так саднит руку-то? Стащил перчатку, и увидел пересекающую внешнюю поверхность кисти длинную, глубокую царапину — как резцом чикнули. Совсем как на шлеме. И из нее сочилась кровь.
Девчушки тихо что-то обсуждали, постоянно смеялись и хихикали, но постепенно Даша привыкла и уже совсем стала задремывать. Да и они вроде затихли. Сон уже стал постепенно наплывать… снилось что-то приятное… море, пляж… ветерок приятно ласкает тело… нет, даже не ветерок… но ласкает…. И очень даже умело… как однако хорошо… наверное, это…
Даша вынырнула из дремы — море и солнце пропали, а вот все остальное — нет. Две малолетние извращенки весьма недвусмысленно намеревались совершить с ней то, что в общем-то вполне можно бы и охарактеризовать как «насильственные действия сексуального характера». И очень настойчиво и умело. Даша принялась неловко сопротивляться, несколько скованно — блин, дети же почти! — но это девчонок только раззадорило и развеселило. Еще немного — и Даша поняла — так дело продолжится, и она сама побежит к Роберту в койку. А еще спустя немного бесполезного сопротивления — поняла, что может даже и не побежит…
Разозлившись, все же всерьез рыпнулась. Получив по паре оплеух и пощечин (вполсилы, впрочем, да где там — в четверть…) и предупреждение, что завтра народу явятся с подбитыми гляделками, девчушки отстали… хотя и не сказать расстроенные. И, завалившись вместе на одну койку, продолжили утешаться уже вдвоем, ничуть не смущаясь Дашиным присутствием… даже вроде как наоборот. Зар-р-азы, подумала Даша. Завернуть голову в одеяло или засунуть под подушку — не помогло. Такое впечатление — старательно работали на публику… а может просто и в самом деле эмоции так поперли. Плюнув, Даша слезла, и обувшись, вышла на улицу — курить.
На улице было прохладно, снежная крупа так и сыпала, понемногу. Гулянка затихала, угасали последние возгласы веселья. На баркасе маячила неподвижная фигура…
Даша выкурила уже две сигареты, так и не рискуя вернуться в домик — ну их нафиг, малолетних лесбиянок! Стала уже даже замерзать, притопывая и ежась… Дверь главного блока распахнулась, оттуда выхлестнулось какое-то тело… уцепилось за косяк, стало справлять нужду. Заметив деликатно кашлянувшую Дашу, тело понятливо хмыкнуло, и галантно отвернулось, не прерывая процесс. Завершив же (впрочем, по мнению Даши — с явным нарушением технологии и неоконченостью цикла), тело повернулось, обозрело ее, очевидно, произвело анализ ситуации, и, заржав, провалилось обратно в блок. А Даша плюнула, и отправилась в домик. Маленькие проказницы уже дрыхли в обнимку, очевидно успешно завершив утехи, так что Даша, с облегчением вздохнув, отключила нагреватель и полезла спать.
На этот раз спокойно и до утра.
Утром проснулась рано — вот и славно. Девчонки так же дрыхли, забавно посапывая — и как только ухитряются уместиться вдвоем на неширокой койке? Ну да мелкие еще, тощие… Дурочки, вам бы мужиков нормальных надо, а не ерундой всякой маяться, подумала Даша. Включила опять нагреватель — выстыло за ночь, вскипятила чайку и залила пакетик каши, нарубала бутерброд — девчонки неплохо устроились, а Даша решила, что имеет право на моральную компенсацию. Позавтракав, подхватила барахло и Ваську … потом подошла, заботливо поправила-подоткнула девочкам сползшее одеяло и вышла. Снег прекратился, было еще темно, но в блоке горел свет. Кто ж такой ранний? надо проверить, да и типа попрощаться, решила Даша.
В блоке ее ждала картина маслом. «После пьянки». Стол в объедках и пустой таре, тела на полках и просто на полу… на диванчике в непринужденной позе дрыхла голая девица. Посередине всего восседал на стуле Бретер. Даша отметила — пистолет за поясом, на бедре. Глаза вроде прикрыты… спит или дремлет?
— Эй… спишь? — тихонько позвала она — Эй!
Глаза чуть приоткрылись — ровно как у «спящего» кота — «Да, именно сплю… че надо?!»
— Ну… это… я поехала? Пока короче, всем привет — Даша сделала ручкой.
Бретер без паузы сделал ответный жест — «доброго пути, скатертью по жопе!» — и поднял, наконец, веки. Уже выходя, Даша подумала, что глаза у него совсем трезвые и не укуренные.
Слышно было — на посту уже тоже проснулись — перед загородкой торчала здоровенная фура и типичный сын Полесья, судя по акценту, возмущенно жаловался на «этых поханцыв, шоп их усех скручило», которые «прострэлыв колесо, насылу уехав, чуть у кувет нэ завлылся!»
Вчерашний толстячок матерился и все ругал каких-то военных, из КамАЗа с печкой кто-то сипло отругивался… нормальный бардак, подумала Даша — значит, все будет в итоге нормально. Новый ЗиЛок завелся хорошо — ну да, вчера все проверила перед сном. Выехала, прикрыв ворота — нехорошо оставлять так, но закрыть просто некому… авось, обойдется. И поехала на стройбазу.
На стройбазе было спокойно — ворота заперты на проволоку, внутри тишина и покой. Осмотрелась — ага, как и предполагала, брали в основном всякое особо полезное — но тут много, а то что ей надо — так и вообще никому более не потребовалось. Ну и славненько. Правда, придется попотеть…