— Скучно, — сказал Артосов. — До сих пор моим единственным собеседником был господин кальвадос.
— Господин… А, в смысле…
— В смысле. Не желаете выпить со мной кальвадосу?
— Извините, но не сейчас. Чуть попозже.
— Попозже его может и не быть. Текилы уже нет. Через полчаса я выпью и весь кальвадос. Эти парни, которые на розливе, сущие жлобы.
— Как видишь, Валерий большой оригинал, — деланно рассмеялась Татьяна.
— Отдыхайте, — почти приказал муж и повёл жену к какой-то компании себе подобных.
— Знал бы ты, собака… — проскрипел зубами Артосов и пошёл брать очередную рюмку. Можно было подходить и к столам, обильно уставленным яствами. Чего там только не было, но Артосов почему-то твёрдо решил не есть с буржуйских столов. Пить — ладно уж, куда ни шло, а есть…
Он с кислой рожей взирал на некую официальную часть мероприятия, которая вдруг решила иметь место быть. На некое подобие сцены всходили люди и нудно вещали, а если шутили, то в каких-то тесных рамках, чтобы не дай Бог.
— В уходящем году мы с честью отметили пятилетний юбилей нашего «Тузгаза». В наступающем году наш «Тузгаз» будет отмечать своё шестилетие. Не успеем оглянуться, мальчика пора будет вести в школу.
Эта острота вызвала наибольшую бурю смеха в зале. В сравнении с местными остряками мамаша Аркадия Морозова была просто-таки Ильф и Петров вместе взятые.
Выступал и господин Проломов, но из его речи поэт ничегошеньки не понял, настолько она была обтекаема, умна и официальна.
— Такое впечатление, что он передал шифровку марсианам, — сказал Артосов близстоящим людям, и те на шаг отступили от него. Его уже начинали чураться.
Когда, наконец, официальная часть окончилась, Артосов ожидал, что будет концерт или даже танцы. Но ничего этого не начиналось, а вскоре стало ясно, что и не предвиделось. Люди ходили по залу, что-то попивали, чем-то слегка изящно закусывали, пластмассово разговаривали, улыбаясь отрепетированными улыбками. Артосов чувствовал, что на него неодобрительно поглядывают, что все видят, насколько он не из той оперы, единственный бородатый среди всех этих идеально выбритых, причёсанных, обцацканных. Он всё ждал, когда же Таня вновь подойдёт к нему и одна, без своего буржуя. Но она не расставалась с мужем и супружеская чета Проломовых нарочито держалась подальше от Артосова.
Он уже собрался уйти, как вдруг увидел себе подобного. Некий пьяноватый человечек лет пятидесяти с лишним стоял в сторонке и выпивал, закусывая потихоньку яблочком. Он явно был здесь таким же ненужным, и Артосов подошёл к нему:
— Поэт Валерий Артосов. Чувствую, что задыхаюсь в этой необуржуазной обстановке.
— Я тоже, — оживился человечек. — Игнатий Самоцветов. Иллюзионист. Проще говоря, фокусник. Вот, пригласили показать фокусы, а теперь, говорят, что и не нужно. Обещали двести долларов, а теперь и не знаю, заплатят ли.
— Как это! — воскликнул Артосов. — Самому Самоцветову не заплатить? Ну, это уж шалите, господа хорошие!
Стоящие поблизости внимательно посмотрели на Артосова и Самоцветова. Валерий почувствовал, что настал его час.
— Безобразие! Великий русский фокусник Самоцветов! Стоит и никто на него внимания! Ахтунг! Господин Самоцветов, просим вас!
Фокусник виновато взбодрился. Он извлёк из кармана колоду карт, подбросил её, она рассыпалась, но он ловко поймал все карты в воздухе. Впрочем, бубновый валет всё же пал к ногам не бедных слоёв.
— На сцену просим! — возгласил опять-таки не кто-то, а Артосов. — Похлопаем, господа!
Раздались жидкие рукоплескания. Самоцветов поднялся на подобие сцены и стал показывать весьма банальные фокусы. Посмотрев на него недолго, публика отвернулась и продолжала ходить, разговаривать, закусывать. Какой-то хлюст свёл фокусника со сцены и подал конверт. Самоцветов тотчас и исчез, затерялся где-то. Артосову стало душно и противно. Он принялся хлестать всё подряд — водку, виски, джин, ром…
— Эх, набить бы вам всем морды! — произнёс он фразу, которую сам от себя и услышал.
Вокруг него слоились богатые люди, позвавшие его показывать фокусы и забывшие о его существовании. Он готов был к битве с ними и знал, что победит.
— «В лицо вам толще свиных причуд»! — следующее, что он услышал от самого себя. — Хотите увидеть поэта и бунтаря? «Милый, милый смешной дуралей»… А вы знаете, что следом за пятым грядёт семнадцатый? Русскому сердцу чужд капитализм! Успели упрятать тугрики в тугие свои чемоданы?.. Не трожь, ударю! Эх, нет здесь Серёжки Есенина, он бы вам прописал пилюлю! Не хапай, говорю!
Он вдруг развернулся и нанёс скользящий удар кому-то в челюсть. Тотчас его взяли крепко под руки и ласково сказали:
— Вам надо освежиться.
Повели вон из зала.
— Вот его пальто и фуражка.
Он очутился один на улице. Помотал головой, встряхнулся, и ноги сами повели его. Он прошёл через чёрный ход, никем не остановленный миновал подсобные помещения и вновь оказался в зале со свастиками на полу. Да как удачно: перед ним выросла Таня, а с нею вместе её муж, тузгазовец Проломов.
— Какая встреча! — воскликнул Артосов. — Мсье, как вам удаётся иметь такой неестественно здоровый цвет лица? Прямо не лицо, а детская попка! От него хорошо пахнет, Таня? Сомневаюсь! «Только бездельник не пахнет никак! Как ни старается лодырь богатый, очень неважно он пахнет, ребята!» Это Есенина стихи! Ишь ты! Собрались тут! А вы знаете, что это здание проклято? Здесь когда-то по стенам были развешаны восемьсот шкур убитых медведей! И души тех мишек незримо… Только подумайте, не-зри-мо…
— Валерий, вам нужно отдохнуть, — вежливо произнёс Дмитрий Алексеевич.
— В смысле, сном могилы? Что ж, вы можете удавить поэта в «Англетере». Да потом ещё про-згласить это сам-убийством. — Артосова слегка качнула волна икоты. — «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный Судия, он ждёт…»
— Забавный малый, — услышал Артосов не свой, а чей-то иной голос.
— «Он не подкупен звону злата…» Что?! Я забавный малый? Да, на мне костюмчик с оптовки. Но его шила милая русская девушка. Которая не пошла в проститутки. Несмотря на все ваши старания! На всю вашу всяческую бзынь! Расступись, я гулять буду!
Как ни странно, и впрямь расступились. Таня и её муж исчезли. Это показалось Артосову оскорбительным.
— Эх! — он рванул ворот рубахи, выстрелив двумя верхними пуговицами. Сильные руки снова взяли Артосова с двух сторон и повели вон из зала. Надо было крикнуть что-то совсем убийственное, но в голове вдруг возник образ бушующего слона в цейлонском зоопарке, и Артосов громко заорал:
— Свободу Шаримбе! Я требую! Свободу Шаримбе!
Вновь он вдохнул морозного свежего воздуха и через миг обнаружил, что лежит на тротуаре, сильно ударившись грудной клеткой. Видать, его не просто вывели, а ещё и уронили с размаху.
— Шалишь, сволочи! — рассмеялся Артосов и вновь побежал к уже известному чёрному ходу. И вновь судьба каким-то шальным образом была к нему слепа. Он опять прошёл через подсобные помещения мимо обслуги, вернулся в зал, в котором кто-то смеялся, кто-то возмущался, а при виде его стали смеяться и возмущаться пуще прежнего.
— Свободу Шаримбе! — гордо воскликнул Артосов, вздымая над головой сжатый кулак.
И вновь перед ним возник Дмитрий Алексеевич. Татьяны рядом с ним на сей раз уже не было.
— Чего вы добиваетесь? — с тихой ненавистью произнёс Проломов.
«А и впрямь, чего я добиваюсь?» — крутанулось в пьяной башке поэта. И тут Артосов услышал свой наглый возглас:
— Отступного!
— Что-что? Да подождите вы его хватать!
— Отступного!
— Сколько?
— Тыщу баксов!
Он ожидал, что после таких слов на него посыплются удары с севера и юга, с востока и с запада, в лоб, в челюсть, в висок, под рёбра, под дых, в затылок… Но вместо этого холёный газовый туз извлёк портмоне, выудил оттуда долларовые банкноты и зарядил ими нагрудный карман артосовского пиджака:
— И этого будет вполне достаточно. А теперь — чтоб духу его тут!..
Самое интересное, что около метро «Арбатская» Артосов наткнулся на пьяного фокусника Самоцветова и ещё продолжил пить с ним. Размер отступного оказался втрое меньше, чем Артосов запросил, но и то неплохо.
Такси, и они с Самоцветовым уже сидят у Артосова на кухне, деньги успешно конфискованы Асей, но есть водка и пиво, а Самоцветов показывает такие фокусы, что Артосов кричит, это никакому Копперфильду не снилось, дети Артосова хлопают в ладоши, смеются, кричат:
— Ещё! Ещё! Ещё!
Вот оно, счастье. Предновогодняя сказка. Рождественская история. Дети у Христа на ёлке…
— Какая, на хрен, мне нужна Татьяна! Да провались она со своим розовым поросёнком! Со своим холёным р-р-рогоносцем! Выступает га-аспадин Самоцветов! Маэстро!.. Дети, вы понимаете, что вы у Христа на ёлке?..
Утром Артосов потягивал пивко, принесённое милой Асей, и нарочито трясся, изображая Днестрова. Ася смешно рассказывала, как фокусник ещё затемно воровато улизнул, боясь, по-видимому, утренних сцен. Артосов думал: «Она меня предала! Зачем она вообще пригласила меня на это гнусное сборище? Хотела увидеть, как я буду смотреться на фоне всей этой буржуазной шантрапы?» Он пытался смириться, успокаивал себя тем, что теперь ему легче будет забыть её. Коли ты так, то и провались, как говорит Лещинский.
— А что ты всё вчера кричал: «Не нужна мне Татьяна!» Колись, сукин кот!
— Так влюбилась в меня эта жена миллионера. Предлагала жить с ней тайно в особняке.
— Болтун! И как же ты вчера такой пьяный стихи читал?
— Нормально читал. Это я уже потом наклюкался.
— И сколько стихов прочёл?
— Шесть.
— И какие же?
— «Не жалею, не зову, не плачу…», «Клён ты мой опавший…», «Хороша была Танюша, краше не было в селе»…
— Валерка! Я же серьёзно!
— Ну прочёл, естественно, про орла, «Дорожное», «Топоры», «Рубашоночку»… Всё, что обычно читаю. «Хмурых мужиков», «Виселицу».
— И триста долларов?