Вернувшись из Орла, Есенин и Райх наконец-то поселились вместе – Литейный проспект, 33. Сняли две комнаты на втором этаже, окна квартиры выходили во двор.
21 сентября[13] отметили день рождения Сергея Александровича. За скромным столом собрались Ганин, Иванов-Разумник, Пётр Орешин и Мина Свирская. Стол выглядел довольно празднично. Света не было, сидели при керосиновой лампе и свечах. Говорили в основном о стихах и литературе.
…Скоропалительный брак не принёс супругам счастья. Довольно скоро после соединения их судеб случилась крупная ссора. Нам она известна по рассказу Райх дочери. Татьяна Сергеевна так передавала откровения матери:
«Она пришла с работы. В комнате, где он обычно работал за обеденным столом, был полный разгром: на полу валялись раскрытые чемоданы, вещи смяты, раскиданы, повсюду листы исписанной бумаги. Топилась печь, он сидел перед нею на корточках и не сразу обернулся – продолжал засовывать в топку скомканные листы. Она успела разглядеть, что сжигает рукописи своей пьесы.
Но вот он поднялся ей навстречу. Чужое лицо – такого она ещё не видела. На неё посыпались ужасные, оскорбительные слова – она не знала, что он способен их произносить. Она упала на пол – не в обморок, просто упала и разрыдалась. Он не подошёл. Когда поднялась, он, держа в руках какую-то коробочку, крикнул:
– Подарки от любовников принимаешь?!
Швырнул коробочку на стол. Она доплелась до стола, опустилась на стул и впала в оцепенение – не могла ни говорить, ни двигаться. Они помирились в тот же вечер. Но они перешагнули какую-то грань, и восстановить прежнюю идиллию было уже невозможно. В их бытность в Петрограде крупных ссор больше не было, но он, осерчав на что-то, уже мог её оскорбить».
К воспоминаниям Райх можно добавить одно – в момент описанного конфликта она находилась на третьем месяце беременности.
Предъявляя высокие требования к жене, сам Есенин вёл богемный образ жизни. Днём, когда супруга пребывала на службе, работал, а вечером уходил куда-нибудь и возвращался поздно ночью. П. Орешин рассказывал о знакомстве с Сергеем Александровичем как раз в это время:
«Часов около десяти вечера слышу – кто-то за дверью спрашивает меня. Двери без предупреждения открываются, и входит Есенин. Было это в семнадцатом году, осенью, в Петрограде, когда в воздухе уже попахивало Октябрём. Я сидел за самоваром, дописывал какое-то стихотворение. Есенин подошёл ко мне, и мы поцеловались.
На нём был серый, с иголочки костюм, белый воротничок и галстук синего цвета. Довольно щегольской вид. Свежее юношеское лицо, светлый пушок над губами, синие глаза и кудри. Когда он встряхивал головой или менял положение головы, я не мог не сказать ему, что у него хорошие волосы.
Засунув обе руки в карманы, прошёлся по большой комнате, по ковру, и тут я впервые увидал “лёгкую походку” – есенинскую. Есенин больше походил на изящного джентльмена, чем на крестьянского поэта, воспевающего тальянку и клюевскую хату, где “из углов щенки кудлатые заползают в хомуты”».
Для первого знакомства выпили самовар чая и опорожнили скромные запасы Орешина. Говорили о поэзии и поэтах, Есенин читал стихи. В комнате стоял густой табачный дым. Разошлись в четыре часа утра. Хозяин предложил гостю заночевать у него, но Сергей Александрович отказался:
– А жену кому? Я, брат, жену люблю.
…7 ноября (по новому стилю) произошла вторая за 1917 год революция – Октябрьская. «Есенин, – говорил П. Орешин, – принял Октябрь с неописуемым восторгом, и принял его только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрём».
В эти дни Сергей Александрович встретился с Р. Ивневым и с восхищением говорил ему:
– А я вот брожу, целый день брожу. Всё смотрю, наблюдаю. Посмотри, какая Нева! Снилось ли ей при Петре то, что будет сейчас?
Другой современник поэта отмечал: «Была в нём большая перемена. Он казался мужественнее, выпрямленнее, взволнованно-серьёзнее. Ничто больше не вызывало его на лукавство, никто не рассматривал его в лорнет, он сам перестал смотреть людям в глаза с пытливостью и осторожностью. Хлёсткий сквозняк революции и поворот в личной жизни освободили в нём новые энергии».
Эти энергии дали жизнь маленьким поэмам, которые называют «есенинской Библией». В цикл маленьких поэм входят: «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик» и «Пантократор». Поэмы переполнены библейскими образами и символами, что затрудняет их понимание:
Облаки лают,
Ревёт златозубая высь…
Пою и взываю:
Господи, отелись!
«Преображение»
Но в год революций в маленьких поэмах поэта узрели рождение нового мира, который сравнивали с божественным творением. Главная мысль цикла была сформулирована уже в первой из вошедших в него поэм: «Не губить пришли мы в мире, а любить и верить». Наиболее наглядным откликом поэта на Октябрьскую революцию стали поэмы «Пришествие» и «Преображение».
Зреет час преображенья,
Он сойдёт, наш светлый гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.
От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Словно вёдра, наши будни
Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звёздами пророчить
Среброзлачный урожай.
А когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды, –
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывёт в свои сады.
Завершающим аккордом года стал вечер Есенина в Тенишевском училище 22 ноября. Сергей Александрович читал стихи из книг «Радуница» и «Голубень», поэмы «Октоих» и «Пришествие». Публики было мало, вся она сбилась в передних рядах: десяток-другой людей от литературы и общественности, несколько друзей, несколько солдатских шинелей и районных жителей. Стихи встретили хорошо, а поэмы весьма сдержанно: смущали религиозные образы и не доходил до сознания их скрытый смысл. Но поэт был доволен: в громах исторических событий он утверждал значимость своего поэтического голоса.
Последняя встреча. 1918 год начался для Есенина с визита к А.А. Блоку и продолжительного разговора с ним. Говорили о революции, о восставшем народе, об утверждении новой жизни, об отношении художника к происходящему, о творчестве и природе художественного образа, о путях развития литературы и её общественном долге.
А. Блок
На следующий день Александр Александрович сделал фрагментарную запись, дав ей название «О чём вчера говорил Есенин». Итак, о чём же?
«Кольцов старший брат (его уж очень вымуштровали, Белинский не давал свободы); Клюев – средний – “и так и сяк” (изограф, слова собирает), а я – младший». Этими именами Есенин противопоставлял крестьянских поэтов всей русской литературе. Мысли об этом воплотил в следующих поэтических строках:
О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встаёт иная степь.
По голубой долине,
Меж тёлок и коров,
Идёт в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.
В руках – краюха хлеба,
Уста – вишнёвый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.
За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идёт, одетый светом,
Его середний брат.
От Вытегры до Шуи
Он избродил весь край
И выбрал кличку – Клюев,
Смиренный Миколай.
А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и весёлый,
Такой разбойный я.
Долга, крута дорога,
Несчётны склоны гор;
Но даже с тайной Бога
Веду я тайно спор…
По мнению Есенина, все столичные литераторы были западниками и задачей крестьянских поэтов и писателей являлось противостояние им. По этому поводу Сергей Александрович писал А.В. Ширяевцу:
«Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но всё-таки они люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены. Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы.
Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина.
Тут о “нравится” говорить не приходится, а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это – ты. Им всё нравится подстриженное, ровное и чистое, а тут вот возьмёшь им да кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить».
Но вернёмся к январским высказываниям великого поэта.
О религии: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)».
Об интеллигенции: «Интеллигент – как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьётся, кричит от страха».
Есенин неслучайно затронул этот вопрос: как раз в эти дни Блок работал над своей знаменитой статьёй «Интеллигенция и революция», которая была напечатана 19 января в газете ЦК партии левых социалистов-революционеров.