Хотя и кривы, и темны были тогда московские переулки, но тайну великого режиссёра и его ученицы сохранить не смогли. Есенин буквально взбеленился. Но что он мог сделать? Сам написал заявление на развод. Сам захотел свободы, хотя имел её пудами. Недовольство собой и Зиной выразил в довольно вульгарных частушках:
Вс. Мейерхольд с Костей Есениным и матерью З. Райх
Ох, и песней хлестану,
Аж засвищет задница,
Коль возьмёшь мою жену,
Буду низко кланяться.
Уж коль в суку ты влюблён,
В загс да и в кроваточку.
Мой за то тебе поклон
Будет низкий – в пяточку.
«Сука!» – это о матери своих детей, которых она сберегла в годы разрухи, эпидемий и голода. Которая сама была на краю гибели и попала в неврологическую клинику… Многое могла бы сказать Райх Сергею Александровичу, но всё прощала и держала в себе – любила. Да и он ярился по той же причине.
От неприятностей с женой Есенина отвлекла встреча 3 октября 1921 года с великой американской танцовщицей Айседорой Дункан. 5 октября он получил развод, а Райх – возможность начать жизнь сначала. Бывший супруг, по возможности, мешал ей. По ночам пьяный приходил «навещать» детей. Колотил в дверь Мейерхольда до тех пор, пока ему не показывали их крепко спящими в своих кроватях. В нагрудном кармане пиджака носил фотографию Тани и Кости. Любил показывать её кому ни попадя (вплоть до любовниц). О своём отцовстве не преминул сообщить берлинским репортёрам после возвращения из Америки:
– Я еду в Россию повидать двух моих детей от прежней жены… Я не видел их с тех пор, как Айседора увезла меня из моей России. Меня обуревают отцовские чувства. Я еду в Москву обнять своих отпрысков. Я всё же отец.
Вот именно: «всё же». По случаю.
Таня и Костя не знали отца: приходил он редко, подарков не приносил (считал, что дети должны любить его, а не подарки), с ними не занимался, а только давал наказы в отношении их воспитания. Напоминания бывшей супруги о его долге перед детьми выводили Есенина из равновесия:
– Требует, тянет, как из бездонной бочки. Можно подумать, впроголодь живёт. Это за спиной у Мейерхольда!
Словом, редкие визиты Сергея Александровича в новую семью Райх радости никому не приносили. Дочь поэта говорила о них:
– С приходом Есенина у взрослых менялись лица. Кому-то становилось не по себе, кто-то умирал от любопытства.
З. Райх в роли Софьи («Горе от ума», спектакль театра Вс. Мейерхольда)
Но Зинаида Николаевна, довольная и счастливая во втором браке, по-прежнему любила первого мужа. Его гибель стала для неё сильнейшим потрясением. На похоронах она рыдала и кричала: «Прощай, моя песня, сказка моей жизни!» Что с ней творилось после, не поддаётся описанию. Константин, сын Есенина и Райх, писал позднее о душевном состоянии матери в эти дни: «Она лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия. Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальней и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать раза два выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты».
Соединив свою судьбу с Мейерхольдом, Райх вступила в мир искусства, в котором нашлось место и для неё. Это было счастье, но… отринуть память о первом муже она так и не смогла. Будучи во Франции (1926), писала Бениславской, что в Париже ей напоминает о Есенине «каждый аршин асфальта».
Другая жизнь. Во втором замужестве всё было по-другому. Начнём с отношения отчима к детям – её и Есенина. «Какую только рабсилу не нанимали. Какие только учителя и репетиторы не ходили к нам с Костей с самого нежного возраста».
По воспоминаниям Татьяны Сергеевны, приходили две массажистки, парикмахер и репетиторы по самым разным школьным дисциплинам. Зимой 1935/36 годов актёр К. Карельских с женой давали детям уроки современных танцев. На эти уроки приходили одноклассницы Тани. Бывали и жившие поблизости жёны поэтов Н.А. Асеева и С.И. Кирсанова[24].
Всеволод Эмильевич был на двадцать лет старше Райх, но в их взаимоотношениях не было ущербности. Дочь Зинаиды Николаевны говорила по этому поводу:
– Вы думаете ей всегда было легко соответствовать Мейерхольду своим внешним видом?
И так отвечала на свой вопрос:
– Когда Мейерхольд надевал фрак, можно было упасть навзничь: эта одежда выносила наружу всю его артистичность.
Райх играла исключительную роль в жизни Всеволода Эмильевича. Мастер с нескрываемым чувством преклонения относился к супруге – ценил как актрису, почитал как женщину. Характерна в этом плане одна сцена. Как-то Зинаида Николаевна, дурачась, показала, как бы она сыграла старика Луку из пьесы «Медведь». Она шамкала и переваливалась на полусогнутых трясущихся ногах. Мейерхольд не выдержал и закричал:
– Перестань сейчас же, мне страшно, я не могу видеть, во что может превратить себя красивая женщина.
В доме Райх была полной хозяйкой. Всеволод Эмильевич с удовольствием подчинялся ей и всячески ублажал. Вот характерный пример их дачной жизни. С помощью лома Мейерхольд пытается передвинуть тяжёлый буфет.
«Мать, – вспоминает Татьяна Сергеевна, – вдевая нитку в иголку, говорит:
– Севочка, не надо.
Удар, ещё удар. Мать всё так же спокойно просит:
– Севочка, прошу тебя, не надо портить пол.
Но Мейерхольд вошёл в раж. Бах, бах! Мать слегка повышает голос:
– Всеволод, я тебя очень прошу.
Ещё удар, ещё.
– Всеволод, прекрати немедленно!
Бах, бах! И вот тут мать срывается с места и бежит к нему, сжав кулаки:
– Мейерхольд! Я буду гневаться!
И тогда он, усмехаясь, неохотно отходит от буфета».
Как и многие женщины, Райх питала слабость к нарядам. Татьяна Сергеевна писала: «Вкус и творческий глаз Зинаиды Николаевны проявлялись в её умении одеваться, превращая себя иной раз с головы до ног в некий шедевр». Райх была красива: прелестные, как вишни, глаза и веки, как два лепестка, необыкновенная матовая кожа и абсолютная женственность, пышные круглые бёдра, смущавшие своей сексуальностью. Многие современники Зинаиды Николаевны вспоминали о ней восторженно.
– О-о! Какая это была женщина! – восклицал один из них. – Когда она появлялась там, где находились мужчины, в комнате немедленно возникало электрическое поле!
Райх любила пококетничать и жаждала внимания окружающих. Нравилась она не только мужчинам. Супруга драматурга Всеволода Вишневского признавалась:
– Я любила Зинаиду Николаевну. Мне нравилась её внешность. Мне нравилась она как актриса, как человек.
При всей своей занятости в театре и рассеянном образе жизни Райх умела держать дом, и Всеволод Эмильевич ценил это. Имела талант принимать гостей. В воспоминаниях о В.В. Маяковском есть эпизод, как Зинаида Николаевна разливала чай, каждому гостю подавала его с особой улыбкой и особым выражением лица. Сосед поэта по столу обратил на это его внимание. В ответ Владимир Владимирович тихо сказал: «Актриса».
О посетителях квартиры Мейерхольда Татьяна Сергеевна говорила:
– Кто угодно мог зайти, благо театр[25] находился в двух шагах. – Но затем уточняла: – К нему[26] всегда являлся определённый «контингент» – художники, композиторы, авторы. Мать чаще всего не присоединялась к ним, у неё была масса других забот.
Не только забот, но и интересов. Впрочем, они тоже чаще всего были связаны с театром:
– Вот на Брюсовский принесли красный бархат великолепного оттенка. Все бросаются смотреть, все знают, что для платья первого акта никак не удавалось раздобыть материю. Мать прямо бросается на тёмное бархатное полупальто с серебристым узором – его Маргарет наденет, чтобы незаметно покинуть А… (Т.С. Есенина)
Всеволод Эмильевич не только сделал Райх актрисой, но и приобщил её к своей работе. Вот одно из свидетельств этого. «Простите, что пишу я, – сообщала Зинаида Николаевна Всеволоду Вишневскому. – У меня идея представлять Мейерхольду рабоче-творческую атмосферу, а потому снимаю с него в пору горячей работы обязанность писать письма, даже когда это необходимо. Будьте совсем спокойны и уверены. Я хотела бы даже, чтобы Вы были не только уверены и спокойны, но и влюблены в ту работу, что ведёт Мастер над пьесой. Он увлечён, идёт по пути изобретательства, страшно много интересного, и здесь взаимная любовь автора и Мастера давала бы большое оплодотворение работе».
Случалось Зинаиде Николаевне подменять супруга и в более важных делах. По воспоминаниям Л.Д. Снежницкого, он репетировал с ней в квартире Всеволода Эмильевича все сцены Армана Дюваля в «Даме с камелиями».
– По замыслу Мейерхольда Арман – провинциальный поэт, – рассказывала Райх. – Он проще, искреннее в чувствах, чем молодые люди XIX века, описанные во французской литературе. Арман воспитан на философии Руссо и Вольтера. Его увлечение Маргарет носит характер любви для неё, а не для себя.
Зинаида Николаевна старательно передавала партнёру по сцене опыт работы с Мастером. «Проходя» с Львом Дмитриевичем сцену первого объяснения в любви, она говорила:
– Знаете, когда мы репетировали это место с Царёвым, Мейерхольд рассыпал перед ним коробку спичек на ковёр и просил поднять одну из них. Всеволод Эмильевич предложил Михаилу Ивановичу говорить слова роли, ломая спичку на мелкие кусочки. Попробуйте, может, это поможет и вам.
– Не надеясь на хороший результат, – рассказывал Снежницкий, – я поднял одну из спичек и начал говорить текст роли, ломая спичку на крошечные кусочки. И вдруг я почувствовал себя свободно. Скованность исчезла. Ломая спичку, я сосредоточился на этом занятии. Голос звучал негромко, но взволнованно. Наша работа была прервана приходом Мейерхольда. Зинаида Николаевна рассказала ему об удачной репетиции и просила посмотреть пройденную сцену.