Есенин торжественно подал мне журнал. Мы сели. За соседним столом что-то громко сказали по поводу нас. Поэт вскочил. Человек в кожаной куртке схватился за наган. К удовольствию окружающих, начался скандал…
Казалось, с каждым выкриком Есенин всё больше пьянел. Вдруг появилась сестра его Катя. Мы обе взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыбнулся. Мы увезли его и уложили в постель. Я была очень расстроена. Да что там! Есенин спал, а я сидела над ним и плакала. Мариенгоф “утешал” меня:
– Эх вы, гимназистка! Вообразили, что сможете его переделать! Это ему не нужно!
Я понимала, что переделывать его не нужно! Просто надо помочь ему быть самим собой. Я не могла этого сделать. Слишком много времени приходилось тратить, чтобы заработать на жизнь моего семейства».
«Семейство» Миклашевской состояло из неё и сына-подростка. Где-то маячил муж, с которым она не жила, но которого продолжала любить. Это был танцор Лощилин. Он рано состарился. Технический профессионал без дара Божьего, без темперамента, без нерва. Есенин называл его безликой личностью и удивлялся, что такого можно любить. Писал:
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
О возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
Интересная ситуация. Впрочем, для Есенина привычная и мало его смущавшая. Александр Ваксберг писал по этому поводу: «Он читал ей эти стихи в квартире на Малой Никитской и в подмосковном лесу. В строках поэта она узнавала не только себя, но и то, какими глазами поэт на неё смотрит, какой её видит. Убивало не столько то, что Лощилина нисколько не волновало появление Есенина. Появился – вот и славненько: моё всё равно со мной, а тот пусть утешится тем, что осталось».
Сергей Александрович почти ежедневно увозил Миклашевскую в лес, в подмосковную осень. Казалось, и солнечная погода, и дни без дождей, и речные излучины, возле которых они часто сидели молча, внимая природе, – всё вроде бы шло навстречу – чему? Их несостоявшемуся роману? Их любви, которой не было? А что было? Достоверно было только одно – цикл стихов, посвящённых Августе и ставших жемчужиной русской поэзии.
Миклашевская вошла в круг близких поэту людей. Они вместе встречались с Сергеем Конёнковым в его мастерской, с Георгием Якуловым, замечательным художником и другом Есенина, с Михаилом Кольцовым – его журналистская звезда начала тогда свой бурный восход. На очередную возлюбленную Есенина пожелал взглянуть Маяковский. С подачи Мариенгофа Есенин даже вызвался «образумить» Мейерхольда, убедить его, чтобы взял Августу под своё крыло: после того, как Мастер «увёл» от него жену, Есенин продолжал оставаться ближайшим другом семьи и имел огромное влияние и на Мейерхольда, и на Зинаиду Райх.
По воспоминаниям Миклашевской, в первый месяц знакомства с Есениным они встречались каждый вечер. Был сентябрь – золотая пора наступающей осени. Сергей Александрович радовался возвращению из-за границы и наслаждался русской природой. Августа говорила:
– Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребёнок. Трогал руками дома, деревья… Уверял, что всё, даже небо и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему трудно было за границей. И вот, наконец, он всё-таки удрал! Он – в Москве…
Европу и Америку Есенин поминал недобрым словом в сочинённых тогда же частушках:
У Европы рожа чиста,
Не целуюсь с ею!
Подавай имажинисту
Милую Рассею!
В мать тебя, из мати в мать,
Стальная Америка!
Хоть бы песню услыхать
Да с родного берега.
В разговорах с Августой Есенин чаще всего упоминал Анатолия Мариенгофа:
– То ворчал, что Мариенгоф ходит в клуб, в бобровой шапке, а жена ходит в короткой кофтёнке и открытых прюнелевых[86] туфельках. Возмущался, что Мариенгоф едет в Ленинград в мягком вагоне, а Никритина в жёстком.
Уезжая за границу, Сергей Александрович просил Мариенгофа помогать его сестре Кате. Анатолий Борисович не смог этого сделать, так как кафе «Стойло Пегаса» без Есенина перестало приносить доход. Это не помешало Мариенгофу скопить денег на поездку в Париж, что навело его друга на невесёлые мысли. Приятели поссорились.
– И всё-таки, – радовалась Августа, – когда Мариенгоф с Никритиной долго не возвращались, Есенин пришёл ко мне и попросил: «Пошлите этим дуракам деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги».
Вспомнил тогда Сергей Александрович и другие грехи приятеля:
– Анатолий всё сделал, чтобы поссорить меня с Райх. Уводил меня из дома, постоянно твердил, что поэт не должен быть женат: «Ты ещё ватные наушники надень». Развёл меня с Райх, а сам женился и оставил меня одного.
На сетования кавалера Миклашевская писала позднее: «Всё непонятнее казалась мне дружба Сергея с Анатолием Мариенгофом. Такие они были разные. Очень не нравились мне и многие другие “друзья”, окружавшие его. Они постоянно твердили ему, что его стихи, его лирика никому не нужны. Прекрасная поэма “Анна Снегина” вызывала у них иронические замечания: “Ещё нянюшку туда – и совсем Пушкин!” Они знали, что Есенину больно думать, что его стихи не нужны. И “друзья” наперебой старались усилить эту боль».
Не порадовало Августу и знакомство с Н. Клюевым, которого Сергей Александрович называл своим учителем. Миклашевская интуитивно не приняла его:
«Очень не понравился мне самый маститый его друг – Клюев. Когда мы пришли в кафе, Клюев уже ждал нас с букетом. Встал навстречу. Волосы прилизанные. Весь какой-то ряженый, во что-то играющий. Поклонился мне до земли и заговорил елейным голосом. И опять было непонятно, что было общего у них, как непонятна и дружба с Мариенгофом. Такие они оба были не настоящие.
И оба они почему-то покровительственно поучали Сергея, хотя он был неизмеримо глубже, умнее их. Клюев опять говорил, что стихи Есенина сейчас никому не нужны. Это было самым страшным, самым тяжёлым для Сергея, и всё-таки Клюев продолжал твердить о ненужности его поэзии. Договорился до того, что, мол, Есенину остаётся только застрелиться. После встречи со мной Клюев долго уговаривал Есенина вернуться к Дункан».
Словом, два самых близких из друзей поэта оказались для Миклашевской сильным разочарованием и раздражающим фактором. Но бывали, конечно, и встречи противоположного характера. Об одной из них поведал спустя треть века журналист Осаф Литовский:
– Очень много можно рассказать о Есенине буйствующем, Есенине, читающем стихи нараспев, Есенине говорящем. А вот нам с женой удалось его видеть молчащим, и, пожалуй, это было самое тонкое, самое волнующее воспоминание.
…Жена была больна. Ежедневно её посещал Павел Радимов (поэт и художник), а осенними вечерами – Есенин и его последняя светлая любовь, Августа Миклашевская, под тонкой синеватой вуалью. Миклашевская беседовала с женой, а Есенин сидел тихо, молча, следя глазами за каждым движением Миклашевской. Как назвать такое молчание? Это была томительная, неподвижная тишина, когда вдруг казалось, что нет комнаты, улицы, города, а кругом только поле, закат и лёгкий ветер…
Есенин ходил с Августой в места, где собирались близкие ему люди. Одним из приютов поэтов и людей, интересовавшихся литературой, было кафе «Домино». Сергей Александрович любил там делать «огласку» своим стихам. Получалось это у него артистично, особенно когда читал при Августе и с ней. Виктор Ардов, завсегдатай кафе, вспоминал:
– Читал свои стихи Есенин совершенно потрясающе. Он и так был обаятелен, а когда начинал читать, то стихи вырастали, и он вместе с ними. Есенин преображался. Когда он выходил на эстраду, закрывал глаза, протягивал вперёд правую руку ладонью вниз, было впечатление, что он ощупывает те слова, которые произносит. Есенин читал так, что гипнотизировал аудиторию. Ему не надо было быть красавцем, потому что его успех был такой, какого ни один красавец никогда не имел.
По свидетельству Миклашевской, из стихотворений, посвящённых ей, Есенин особенно любил читать вот это:
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
С. Клычков по поводу этих стихотворений заявил, что они заимствованы у древнего поэта, и назвал его. Есенин удивился, а через несколько минут прочитал несколько стихотворений этого автора.
– Есенин, – отмечала Августа, – очень хорошо знал литературу, поэзию. С большой любовью говорил о Лескове, о его замечательном русском языке. Взволнованно говорил о засорении русского языка, о страшной небрежности к нему в те годы.
Наиболее частым местом встреч поэта и Августы было кафе «Стойло Пегаса» (угол Тверской и Малого Гнездниковского переулка). Миклашевская вспоминала о двух:
«В один из свободных вечеров большой компанией сидели в кафе Гутман, Кошевский и актёры, работавшие со мной. Есенин был трезвый, весёлый. Разыскивая меня, пришёл отец моего сына. Все его знали и усадили за наш стол. Через секунду Есенин встал и вышел. Вскоре он вернулся с огромным букетом цветов. Молча положил мне на колени, приподнял шляпу и ушёл.
Через несколько дней опять сидели в кафе. Ждали Есенина, но его всё не было. Неожиданно он появился, бледный, глаза тусклые… Долго всех оглядывал. В кафе стало тихо. Все ждали, что будет. Он чуть улыбнулся, сказал:
– А скандалить пойдём к Маяковскому.
И ушёл».
Пять месяцев (с 22 сентября 1923 года по февраль 1924-го) Есенин воспевал Августу! Какой же видел её поэт? Читаем.