После катастрофы Дункан покинула сцену, к тому же она готовилась вновь стать матерью.
– Когда у меня опять родился мальчик, я решила назвать его Патриком в память о погибшем. Я лежала и попросила принести ребенка и положить ко мне. Головка его лежала на моем плече. Я наклонилась над ним и сказала:
«Патрик…» Он открыл большие голубые глаза, вздохнул и умер… Какое же могло быть сердце у этого ребенка, если я носила его под своим сердцем, источавшим страдание.
Я лежала в темноте и слушала, как Парис сколачивает ящик, чтобы похоронить Патрика в нашем садике. Потом вошла Мэри и зажгла лампы. Я попросила ее принести мне какую-нибудь книгу. Незадолго до катастрофы мне принесли неизвестно кем присланную книгу – «Ниобея, оплакивающая своих детей». Я поставила ее на библиотечную полку… Теперь Мэри ваяла первую попавшуюся книгу и подала мне. Это была «Ниобея, оплакивающая своих детей»… Я не мистик и рассказываю вам про эту книгу не без причины. Но вдумываться в это нельзя – тогда сойдешь с ума. Если это правда, то Понсон дю Террайль с его Рокамболем и прочим – бледный выдумщик…
Она взяла сигарету и никак не могла зажечь спичку. Сплошные зеркальные стекла, вставленные в четыре длинных окна ее комнаты, поголубели… Уже рассветало. Айседора долго молчала…
– Вы слышали когда-нибудь о профессоре Дуайене? – вдруг спросила Дункан.
Мне было знакомо это имя. «Операции профессора Дуайена» – так называлась короткая кинокартина, которую демонстрировали после сеансов в первых московских синематографах. Киномеханик объявлял через свое оконце: «Драма в шести частях», или «Сильно комическая», или «Видовая». Чуть ли не два года подряд после сеансов показывали «Операции профессора Дуайена», предупреждая: «Нервных, женщин и детей просят выйти». Дуайен, высокий красивый мужчина с холеной светлой бородой, делал три операции: трепанацию черепа, вырезание рака и еще какую-то…
– Этот самый… – подтвердила Айседора. – У Дуайена была жена, очень красивая, высокая блондинка. Я тогда еще не знала Зингера. Он был неразлучен с женой Дуайена, а тот, видно, не возражал… Зингер строил для него хирургические дворцы, финансировал завод знаменитого шампанского «Дуайен», создавал ему бешеную рекламу. Вот и фильм этот тоже… Потом Зингер оставил жену Дуайена, он полюбил меня. Мы поженились. Очевидно, для Дуайена собственная карьера и финансовое благополучие были дороже жены. Он возненавидел меня. Я всегда чувствовала его ненависть! Это был какой-то средневековый враг.
…Мой шофер после катастрофы ушел от меня. Он купил виллу за 50 тысяч франков… Это была очень, очень большая сумма… Я не могу об этом ни думать, ни говорить…
Дункан сидела бледная, с остановившимися влажными глазами. Две крупные слезы натекли и ровно скатились по мертвенным щекам Айседоры.
– Если бы вы знали то, что я знаю, то мало смеялись бы и много плакали…. – сказала она и тихо прибавила: – Эти слова приписывают, кажется, Магомету…
Мне вспомнились другие слова, написанные Герценом:
«Я хотел бы забросать цветами один женский образ, чтобы на нем не видно было слез…»
И вот теперь Айседора снова была в Париже, где ей предстояло получить еще один тяжелый удар – мою телеграмму о самоубийстве Есенина.
Глава 15
Опять «Англетер». – Кому написано «Письмо к женщине»? – Последние встречи с Есениным. – Катастрофа. – Есенин и «есенинщина». – Встреча с Маяковским. – Смерть Айседоры Дункан
С тех пор как произошел разрыв, я долго не видел Есенина. Мне рассказывали, что видели его в Колонном зале: Есенин простоял долгие часы около гроба Ленина… В апреле он уехал в Ленинград. В это время там была Дункан. Приехал и Камерный театр. Однажды А. Я. Таиров пригласил нас на обед. На обед поехала одна Айседора.
Таиров позвонил писателю Н. Никитину и, приглашая, сказал, что будет Дункан.
Есенин, сидевший у Никитина, слышал этот разговор. К Таирову они приехали вместе.
Есенин, сделав общий поклон, пристроился где-то в конце стола среди артисток Камерного театра. Не дождавшись конца обеда, он исчез.
Никитин пишет в своих воспоминаниях: «…Неужели он приезжал лишь за тем, чтобы хоть полчаса подышать одним воздухом с Айседорой?
Может быть, нам кое-что подскажет отрывок из его лирики тех лет:
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела,
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну, что ж! Я не боюсь его,
Иная радость мне открылась
……………………………..
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Быть может, и этот роман был одной из его ошибок. Быть может, он приезжал в «Англетер», чтобы еще раз проверить себя, что кроется под этой иной радостью… Во всяком случае, я верю в то, что эта глава из жизни Есенина совсем не так случайна и мелка, как многие об этом думали и еще думают…»
Айседора вернулась с обеда задумчивая и молчаливая.
Сказала только, что был Есенин, но быстро ушел.
Через несколько дней мы с Ирмой Дункан уехали в Москву, а Айседора – на гастроли в Белоруссию.
В июне праздновалось 125-летие со дня рождения Пушкина. На торжественном митинге у памятника Пушкину венок к подножию возложил от имени советских писателей поэт Сергей Есенин.
Я стоял довольно далеко, но мне было видно, как Есенин поднялся на ступеньки с цветами и начал громко читать свое новое стихотворение «Пушкину»:
Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой…
………………………………..
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе…
…Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
Да, он хотел долго жить и долго петь. Это подтверждается многими строками его стихотворений и писем. Свою автобиографию, написанную в том же месяце, он заканчивает такими словами: «Жизнь моя и мое творчество еще впереди».
В последние два года жизни Есенина я редко видел его. Знал, что в июле он снова ездил в Ленинград, потом уезжал в Константиново, а в сентябре уехал на Кавказ, где прожил долго, до конца февраля 1925 года. На месяц возвратился в Москву и снова уехал в Баку. За эти полгода он много писал. На Кавказе созданы «Ленин», «Песнь о великом походе», «Баллада о двадцати шести», «Поэма о 36», «Анна Снегина», «Капитан земли», «Стансы», «Русь уходящая», «Письмо к женщине», «Письмо от матери», «Ответ» и, наконец, «Персидские мотивы» и «Цветы». («На сердце у меня лежит черновик новой хорошей поэмы «Цветы». Это, пожалуй, лучше всего, что я написал», – пишет он Г. А. Бениславской в декабре 1924 года.)
На лекциях о жизни и творчестве Сергея Есенина постоянно задается вопрос: «Кому написано «Письмо к женщине»?.. С этим вопросом неизменно обращались ко мне, когда я выступал с личными воспоминаниями о поэте. И ответ всегда и у всех был один: первой законной жене Сергея Есенина – Зинаиде Николаевне Райх, матери двух детей поэта.
И не вызывала сомнений есенинская строка в «Письме к женщине» – «…живете вы с серьезным умным мужем». Было понятно, что слова эти относятся к В. Э. Мейерхольду, женой которого стала З. Н. Райх, покинувшая поэта.
Однако писатель М. Кочнев утверждает, что это стихотворение адресовано другой женщине, которая выведена в его романе «Оленьи пруды» под именем Татьяны Ястребовой.
В книге М. Кочнева подробно рассказывается о том, как и где Есенин написал Ястребовой «Письмо к женщине» и как ее супруг хвастался, заявляя, что это его «так уважительно» поэт назвал «серьезным умным мужем». Этот герой демонстрирует кресло и столик, за которым Есенин якобы писал «Письмо к женщине», и самый автограф этого стихотворения, и даже ручку, которой оно было написано…
Автор книги восхищается Ястребовой, «стройной, грациозной и гибкой», и устами другого героя романа говорит: «…честь и слава ей, что она зажгла в поэте тот огонь, в котором выплавились неостывающие слова «Письма к женщине»..
Вся эта романтическая «новелла» в романе М. Кочнева не что иное, как выдумка, вряд ли позволительная в художественном произведении, претендующем на достоверное отображение жизни невымышленных героев.
…В октябре 1924 года «Правда» пишет, что «внимание читателей приковывают прекрасные стихи С. Есенина. После долгих и бурных исканий автор пришел к Пушкину».
Позднее в Баку он встречается с С. М. Кировым и М. В. Фрунзе, которым читает свои стихи.
В июне 1925 года он уже снова в Москве. Здесь я и встретил его. Я спускался по Кузнецкому переулку к Петровке, когда около витрин фотографии «Паола», где был выставлен большой портрет Есенина, кто-то остановил меня, схватив за локоть…
– Илья Ильич! Вы уж и видеть меня не хотите?
Передо мной было пригожее, родное и улыбающееся лицо Есенина, его ясные, синие, смеющиеся глаза.
– Очень хочу! – обрадовался я.
И так, держась за мой локоть, он засыпал меня вопросами. Я торопливо отвечал и сам расспрашивал его обо всем. А он рассказывал мне о том, что его, видимо, радовало: «Госиздат» приступил к изданию собрания его сочинений.
В последний раз я встретился с Есениным за полтора месяца до его смерти: со старшими «дунканятами» мы ехали вечером в трамвае, возвращаясь домой после сеанса в кинотеатре «Художественный». У Пречистенских ворот вошло несколько пассажиров. Один из них, в сером пальто и светлой кепке, быстро прошел по вагону к выходу. В это время вагон тронулся, сильно дернув, и пассажира бросило прямо на колени одной из сидящих студиек. Он сконфуженно вскочил на ноги, и тут мы оба схватили друг друга за руки и закричали:
– Сергей Александрович!
– Илья Ильич!
Я смотрел на него, и тревожно ныло сердце: он очень изменился, похудел, как-то посерел, и глаза потускнели. Но улыбка была все та же, подкупающая, чистая, как у ребенка.