Впоследствии, сидя в своей роскошной каюте одного из крупнейших океанских пароходов, я часто думала об этом путешествии на «скотском судне», о нашем безудержном веселье и задавала себе вопрос: не является ли атмосфера постоянной роскоши одной из причин неврастении. Пищей нашей была только солонина и чай, отдававший сеном, нары были жесткие, каюты маленькие, проезд дешевый, – и все же мы в продолжение двухнедельного морского путешествия в Гулль были счастливы. Нам совестно было ехать на этом пароходе под нашей фамилией, а потому мы подписались фамилией моей матери. – O’Гормэн. Я звалась Мэнджи O’Гормэн.
Старший штурман был ирландец, и с ним я провела много лунных ночей наверху, на капитанском мостике. Он часто говорил мне: «Право же, Мэнджи O’Гормэн, я был бы вам хорошем мужем, если бы вы согласились выйти за меня замуж».
Бывали вечера, когда капитан, очень красивый мужчина, доставал бутылку виски и угощал нас горячим грогом. В общем, несмотря на все лишения, это было счастливое время, и только рев и мычание несчастного скота наводили на нас уныние. Хотелось бы мне знать, неужели до сих пор перевозка скота производится таким же варварским способом.
O’Гормэны высадились в Гулле в одно майское утро, сели в поезд, и несколько часов спустя Дунканы прибыли в Лондон. Свою обитель, неподалеку от Мраморной Арки, мы, кажется, нашли по объявлению в «Таймс». Первые дни в Лондоне были проведены нами исключительно в подобных восхитительного интереса поездках в дешевых омнибусах, и в своем изумлении и восторге мы совершенно забывали о том, как скромны наши капиталы. Мы осматривали Вестминстерское Аббатство, Британский музей. Южный Кенсингтонский музей, Тауэр, побывали в Кью-Гардене, Ричмонд-Парке и Хэмптон-Корте и возвращались домой возбужденные и усталые. Одним словом, мы вели себя совсем как туристы, у которых в Америке есть богатый папенька, и он может прислать им денег во всякое время. Но несколько недель спустя мы были пробуждены из нашего «туристского сна» сердитой хозяйкой, требовавшей уплаты по счету.
Однажды, вернувшись из Национальной Галереи, где мы прослушали чрезвычайно интересную лекцию о «Венере и Адонисе» Корреджо, мы увидели запертую перед нашим носом дверь. Наш скудный багаж оставался внутри, между тем как сами мы стояли у подъезда. Пошарив в карманах, мы убедились, что у всех нас вместе взятых было что-то около шести шиллингов. Повернув к Мраморной Арке, мы вошли в Кенсингтонский сад, где и сели на скамейку, чтобы обсудить наши дальнейшие шаги.
Глава 7
Если бы мы могли в кинематографе увидеть свою собственную жизнь, мы, наверное, были бы поражены и воскликнули бы: «Неужели это могло с нами случиться?» И уж, конечно, те четверо, о которых я теперь вспоминаю, бродившие по улицам Лондона, могли отлично быть плодом воображения Диккенса. Мне и сейчас с трудом верится в действительность их существования. Ничего нет удивительного в том, что мы, молодежь, несмотря на все свалившиеся на нас злоключения, оставались веселыми; но когда я мысленно возвращаюсь к этим дням, мне кажется совершенно невероятным, чтобы моя бедная мать, так много перенесшая в жизни горя и лишений и уже не молодая, принимала их, как самое обыкновенное положение вещей.
Мы бродили по улицам Лондона, не имея ни денег, ни друзей и никакой возможности найти пристанище на ночь. Мы попробовали зайти в два или три отеля, но ввиду того, что мы не имели с собой багажа, у нас неизменно требовали уплаты денег вперед. Мы также заходили в два или три меблированных дома, но и там хозяйки поступали так же бессердечно. В конце концов, нам пришлось удовольствоваться скамьей в Грин-Парке. Но даже и там появился огромный полисмен и велел нам идти дальше.
Такое положение продолжалось три дня и три ночи. Мы питались грошовыми булками и все же (такова уж была наша поразительная жизнеспособность) проводили дни в Британском музее. Я помню, как, читая английский перевод «Путешествия в Афины» Винкельмана и совершенно забыв о нашем безвыходном положении, я плакала не над нашими собственными неудачами, а над трагической кончиной Винкельмана, возвратившегося из своего захватывающего путешествия.
Но с зарей четвертого дня я решила, что надо что-нибудь предпринять. Уговорив мою мать, Рэймонда и Элизабет идти за мной и не говорить ни слова, я прямо вошла в один из лучших лондонских отелей. Сообщив заспанному швейцару, что мы только что прибыли с ночным поездом и что наши вещи прибудут из Ливерпуля, я попросила указать нам пока комнаты и приказать подать нам завтрак – кофе, гречневые хлебцы и другие американские деликатесы.
Весь день мы проспали в роскошных постелях. Изредка я телефонировала вниз швейцару, горько сетуя на то, что наши вещи еще не прибыли.
– Мы не можем ведь выйти, не переменив платья, – сказала я, и в этот день мы обедали и ужинали в наших комнатах.
На утро следующего дня, решив, что наша хитрость достигла своих пределов, мы вышли из отеля точь-в-точь как в него вошли, но на этот раз постарались не будить швейцара.
Очутившись снова на улице, мы почувствовали себя совершенно бодрыми и готовы были еще раз помериться со всем миром. В это утро мы спустились в Челси и долго сидели на кладбище у старинной церкви, как вдруг я заметила газету, валявшуюся на дорожке. Когда я подняла ее, мои глаза упали на заметку, гласившую, что некая дама, в доме которой я танцевала в Нью-Йорке, сняла особняк на Гровенор-сквер и устраивает большие приемы. Меня осенила внезапно мысль.
– Подождите здесь, – сказала я моим спутникам. Я сама нашла дорогу на Гровенор-сквер, прибыла туда как раз перед завтраком и застала даму дома. Она очень ласково меня встретила, и я сказала ей, что приехала в Лондон и выступаю в салонах.
– Это как раз то, что мне надо для моего званого обеда в пятницу вечером, – сказала она. – Не согласитесь ли вы после обеда исполнить несколько ваших танцев?
Я согласилась и деликатно дала понять, что для того, чтобы сдержать мое обещание, мне надо бы получить небольшой задаток. Она была чрезвычайно мила и сразу же выписала мне чек на 10 фунтов, с которым я и понеслась обратно на кладбище Челси, где застала Рэймонда ораторствующим об идеях Платона.
– В пятницу вечером я танцую в доме миссис X. на Гровенор-сквер. Там, возможно, будет и принц Уэльский! Наше будущее обеспечено! – И показала им чек.
Тогда Рэймонд сказал:
– Надо скорей получить деньги по чеку, найти студию и заплатить за месяц вперед. Мы никогда больше не должны подвергать себя оскорблениям этих грубых хозяек меблированных комнат.
Мы отправились искать студию и нашли небольшую комнату рядом с Кингс-роуд в Челси, и эту ночь мы ночевали в студии. У нас не было кроватей, так что пришлось спать на полу, но мы чувствовали, что опять живем, как артисты, и решили с Рэймондом, что никогда больше не будем жить в таких буржуазных помещениях, как меблированные комнаты.
На деньги, оставшиеся после уплаты за студию, мы накупили консервированных продуктов, в виде запаса на будущее, а я приобрела на будущее несколько ярдов легкого либерти, в котором и появилась в пятницу у миссис X. Я танцевала «Нарцисса» Невина, – юношу, влюбленного в свое собственное отражение в воде. Я также танцевала «Офелию» Невина и слышала шепот гостей: «Откуда у этого ребенка такое трагическое выражение?» В конце вечера я протанцевала «Весеннюю песнь» Мендельсона.
Моя мать аккомпанировала мне на рояли. Элизабет прочла несколько стихотворений Феокрита в переводе Эндрю Лэнга, а Рэймонд сказал несколько слов о танцах и их возможном влиянии на психологию будущих поколений. Это было, пожалуй, немного выше понимания хорошо откормленной аудитории, но все же имело большой успех и хозяйка была в восторге.
Это было очень характерно для английского общества, никто не сделал замечания насчет того, что я танцую в сандалиях на босу ногу и в прозрачных покрывалах, хотя то же самое вызвало несколько лет спустя целый скандал в Германии. Но никто, увы, не подумал даже сделать какие-либо комментарии по поводу оригинальности.
Все говорили: «Как мило!», «Удивительно весело!», «Мы вам так благодарны!» или что-нибудь в этом роде… И это было все.
Но после этого вечера я получила много приглашений танцевать в разных аристократических домах. Один день я танцевала в присутствии высокопоставленных особ в саду у леди Лотер, а на следующий день у нас нечего было есть. Иногда мне платили, но чаще всего я ничего не получала. Хозяйки любили повторять: «Вы будете танцевать в присутствии герцогини такой-то и графини такой-то. Вас увидят так много знаменитых людей, что ваше имя станет известно в Лондоне».
Помню, однажды я в продолжение четырех часов танцевала на благотворительном вечере, и в награду за это одна титулованная дама налила мне чаю и собственными руками дала мне земляники; но мне так нездоровилось от того, что я уже несколько дней не ела чего-либо питательного, что от этих ягод и густых сливок мне сделалось совсем дурно. В то же время другая дама подняла тяжелый мешок, наполненный золотыми соверенами, и сказала:
– Посмотрите, какую кучу денег вы заработали для нашего убежища слепых девушек!
И мать моя, и я, мы были слишком деликатны, чтобы сказать этим людям, в какой неслыханной жестокости они были повинны. Наоборот, мы отказывали себе в пище, чтобы иметь деньги и казаться прилично одетыми и благоденствующими.
Мы купили для студии простые кровати и взяли напрокат рояль, но большую часть времени мы проводили в Британском музее, где Рэймонд делал эскизы со всех греческих ваз и барельефов, а я старалась передать их под музыку, которая, как мне казалось, вполне гармонировала с ритмом ног, посадкой головы Диониса и взмахами тирсов. Мы также проводили каждый день по нескольку часов в библиотеке Британского музея, а завтракали в его ресторане грошовой булочкой и кофе с молоком.
Мы с ума сходили от восторга перед красотами Лондона. В Америке мне не хватало всего, что касалось культуры и архитектурных красот, но здесь я пила их полной чашей.