Есенин познакомился с Галиной Бениславской еще в 1920 г. На вечере «Суд над имажинистами» в Большом зале консерватории он обратил внимание на девушку с необычной внешностью и большими зелеными глазами. Она сидела на стуле, поставленном перед первым рядом. Не из желания покрасоваться, а просто потому, что опоздала, и место, занятое для нее подругами, захватили. Зал был переполнен — большинство пришло посмотреть на Брюсова — именно он вел вечер. Галина почувствовала на себе «любопытный, чуть лукавый взгляд» какого-то мальчишки, сидящего на эстраде. В голове пронеслось: «Вот ведь нахал какой». «[…] Вдруг выходит тот самый мальчишка: короткая нараспашку куртка, руки в карманах брюк и совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув назад голову и стан, начинает читать:
Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган.
Он весь стихия, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, и в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, с которым он говорит, да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. […] это не ураган, безобразно сокрушающий деревья, дома и все, что попадается на пути. Нет. Это именно озорной, непокорной ветер, это стихия не ужасающая, а захватывающая. […] Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вдруг повскакали с мест и бросились к эстраде, к нему. […] опомнившись, я увидела что я тоже у самой эстрады. Как я там очутилась, не знаю и не помню. Очевидно, этим ветром подхватило и закрутило и меня. […] И опять же — любопытный, долгий и внимательный взгляд […] Мое негодование уже забыто».
Через две недели — «Суд над современной поэзией» в Политехническом музее. «Суды» разного рода, дискуссии, выступления поэтов в самых разных аудиториях — во многом — и вполне успешно — заменяли литературные газеты и журналы. Есенин выступал особенно часто — он любил читать и — чего греха таить — любил тот бешеный успех, которым всегда сопровождались его выступления.
На выступление в Политехническом Бениславская, дабы не повторять своих ошибок, пришла за два часа до начала. Вместе с подругой сидели во втором ряду. Есенин весь вечер, когда не читал, смотрел в сторону девушек. После окончания вечера Галина опять «не знаю как и почему» очутилась за кулисами. Есенин «нагло» подбежал и остановился около нее. Почему-то это ее оскорбило — «Как к девке подлетел». «Пойдем», — намеренно резким тоном сказала она подруге.
«Но уже выйдя из музея — цепь мыслей. Такого […] могу полюбить. Быть может, уже люблю. И на что угодно для него пойду. […] Поняла да ведь это же и есть тот «принц», которого ждала. […] В этот же вечер отчетливо поняла — здесь все могу отдать: и принципы (не выходить замуж), и тело (чего до сих пор не могла даже себе представить), и не только могу, а даже, кажется, хочу этого».
С тех пор Галя Бениславская не пропускала ни одного публичного выступления Есенина. Однажды он подошел к ней (она, как всегда, была с подругой) и пригласил девушек в «Стойло». Галя стала ходить туда каждый вечер — если Есенин не выступал где-нибудь в другом месте, он обычно был в своем кафе (у него там был пай).
Как-то раз получилось, что Галя пришла в кафе одна, без подруг. Есенин подошел к ней. Они проговорили вдвоем весь вечер. Он «был какой-то очень кроткий и ласковый. […] И с того дня у меня в «Стойле» щеки всегда, как маков цвет. Зима, люди мерзнут, а мне хоть веером обмахивайся. И с этого вечера началась сказка».
Вот и Галя Бениславская произнесла слово «сказка». «С этих пор пошли длинной вереницей бесконечно радостные встречи, то в лавке (где торговал Есенин. — Л. П.), то на вечерах, то в «Стойле». Я жила этими встречами — от одной до другой. Стихи его захватывали меня не меньше, чем он сам. Поэтому каждый вечер был двойной радостью: и стихи, и он».
Галя Бениславская вместе со своей подругой Анной Назаровой участвует почти во всех акциях (точнее, проделках) имажинистов. Вот они объявляют «Всеобщую мобилизацию» (это написано крупными буквами) Поэтов, Живописцев, Актеров, Режиссеров и Друзей Действующего Искусства (а это — буквами гораздо более мелкими), так что обыватели, привыкшие ко всяким мобилизациям и, естественно, боявшиеся их, поначалу видели только «всеобщую мобилизацию» и останавливались около афиши (листовки), надолго, внимательно вчитываясь в ее смысл, — цель достигнута.
Галя и Аня первыми справились со своей партией листовок и предложили расклеить еще сотню. (Работали, естественно, ночью, фонари тогда не горели.) Никто не задержал девушек — и они жалели, что обошлось без приключений.
«Март — август 1921-го — какое хорошее время», — запишет в своем дневнике Галя Бениславская.
Март — август 1921 г. — авторская датировка поэмы «Пугачев». Галя помогала — перепечатывала на машинке некоторые главы, у нее хранилась 6-я, не вошедшая в основной текст, глава. Известен экземпляр первого издания с надписью «Милой Гале, виновнице некоторых глав. С. Есенин». Галя выполняла функции не только машинистки, но и Музы? Вероятно. Но — если честно — отношения Есенина и Бениславской — во всех деталях — нам известны не в такой степени, чтобы мы могли говорить о том, что именно имел в виду поэт. С уверенностью можно утверждать только одно: помощь Гали была значительной, и Есенин оценил ее в полной мере.
В апреле — июне Есенин совершил давно задуманную им поездку по пугачевским местам: из Москвы через Самару до Оренбурга и далее в Туркестан. За несколько дней до отъезда наконец-то наступила долгожданная весна. Есенин, Мариенгоф, Галя и ее подруга Яна идут по улицам Москвы. Радуются весне, хохочут. (Ведь все были еще так молоды.) Есенин, глядя в глаза Гали, обращается к Мариенгофу: «Посмотри, Толя, зеленые. Зеленые глаза».
«Но в Туркестан все-таки уехал, — подумала я через день, узнав, что его уже нет в Москве. Правда, где-то в глубине знала, что теперь уже запомнилась ему». Из Туркестана Есенин привез Гале роскошные подарки: восточные шали и оригинальное, изумительной работы кольцо с монограммой на камне С. Е. Это кольцо Бениславская носила всю жизнь.
Август 1921 г. В «Стойле» — костюмированный бал. Любопытны воспоминания об этом вечере соперницы Бениславской — Надежды Вольпин. «Весь вечер праздника Есенин просидел за столиком с Галей Бениславской и с кем-то из ее подруг (из сотрудниц газеты «Беднота»).[108]
На Галине было что-то вроде кокошника. Она казалась необыкновенно похорошевшей. Вся светилась счастьем. Даже глаза — как и у меня зеленые, но в более густых ресницах — точно просветлели, стали совсем изумрудными (призаняли голубизны из глаз Есенина, мелькнуло в моих горьких мыслях) и были неотрывно прикованы к лицу поэта. […] «Сейчас здесь празднуется, — сказала я себе, — желанная победа. Ею, не им!»
Ко мне подошел журналист-международник Осоргин[109] […]
«Я не налюбуюсь этой парой! — кивнул он на Есенина и Бениславскую… — да и как не любоваться! Столько преданной чистой любви в глазах этой юной женщины» […] Нашел с кем делиться своими восторгами!»
Не только Надежда Вольпин, но даже Мариенгоф чувствовал в Бениславской серьезную соперницу, угрожающую его дружбе с Есениным. Он написал по этому поводу стихотворение «Разочарование» — не хочется его цитировать: уж больно плохие стихи. Анатолий Борисович понял: Галя не просто очередное увлечение товарища, здесь и общность интересов, и, главное, дружба.
5 октября 1921 г. Есенин оставляет Бениславской загадочную записку:
Милая Галя!
Я очень и очень бы хотел, чтобы Вы пришли сегодня ко мне на Богословский[110] к 11 часам.
Буду ждать Вас!
За д… Спасибо
Без
Как правило, эта записка расшифровывается так: за деньги — спасибо. Без них мне было бы плохо (я бы не обошелся и т. д.). Только непонятно, зачем нужна такая тайнопись, которая легко прочитывается каждым, кто бросит взгляд. Гораздо убедительнее другое прочтение: спасибо за девственность. Приходите без подруг — одна.
…При такой расшифровке поведение Есенина благородно… Если забыть, что ночь с 3 на 4 октября — первая ночь Есенина с Дункан.
«Я все себе позволил» — эту фразу Есенина вспоминает не Галина Бениславская, а Надежда Вольпин. С ней Есенин познакомился раньше, чем с Бениславской, еще в 1919 г. Когда в жизни Есенина появилась «милая Галя», отношения с Надей отнюдь не прекратились, встречи не стали более редкими… А еще Рита Лившиц, а еще Катя Эйгес… Все они знали о существовании друг друга. («Стойло»-то одно.) Никто этому не радовался. Но никто и не жалел о том, что судьба свела с Есениным. «Несмотря на все тревоги, столь не посильные моим плечам, несмотря на все раны, на всю боль — все же это была сказка. Все же было такое, чего можно не встретить не только в такую короткую жизнь, но и в очень длинную и очень удачную жизнь» — это из воспоминаний Галины Бениславской. Примерно то же самое говорили все женщины Есенина.
Надежда Вольпин, Катя Эйгес… — здесь можно тешить себя иллюзией: я для него важнее, меня он любит больше. И можно надеяться выиграть это необъявленное соревнование. Но совсем другое дело — Дункан, перед которой «все пигмеи».
«Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! […] Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. […] и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения. […] Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри. […]
Несмотря на усталость, на выпитое, не могла спать. Как зуб болит мысль […], что Е [сенин] любит эту старуху и что здесь не на что надеяться. И то, что едет с ней. И сознание […], что она интересна, может волновать, и что любит его не меньше, чем я. Казалось, что солнце — и то не светит больше, все кончено. […] Что же делать, если «мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его».