В многострадальной жизни этой мужественной женщины образ поэта был тем немногим, что на закате её дней приносило радость и счастье.
– Всё связанное с Есениным, – говорила Свирская, – осталось в моей памяти как очень светлое и чистое. В наших отношениях не было ничего развязного. В нём была какая-то робость и застенчивость. И когда уже много лет спустя Зинаида сказала Косте: «Твой отец ухаживал за Миной», слово «ухаживал» меня задело. Ничего от этого не было в наших отношениях. Это была дружба. Много позже я задавала себе вопрос, почему Есенин подружился со мной в то время. Кругом было так много девушек красивых, многие умели говорить о поэзии, читать стихи.
Я тоже знала много стихов, но читать я их боялась, они звучали у меня внутри. Мне казалось, что, произнося их, я не смогу передать того, как я их чувствую. В своём стихотворении Есенин назвал меня «радостной». Видимо, я и была такой от счастья, что живу в революцию, которая меня сделала её участницей. Всё, что я делала, я считала очень нужным. Не было ничего, чего бы я хотела для себя лично. Я верила в идеальное недалёкое будущее. Своей непосредственной, наивной верой я заражала других. Сергею это тоже, наверное, передавалось, когда он бывал со мной, и за этим он тянулся. Время нашей дружбы было непродолжительно. Но если этот отрезок времени отнести к человеческой жизни, которая оборвалась в тридцать лет, то восемь-девять месяцев превращаются в целый период».
Начало сказки. В конце 1921 года в жизнь Есенина вошла Галя Бениславская. Впервые они увидели друг друга 4 ноября в Большом зале консерватории на вечере «Суд над имажинистами».
Помещение не отапливалось, но молодёжь, заполнившая зал, оживлённа и весела: хохочут, спорят, переругиваются из-за мест. Вдруг Галя ощутила на себе чей-то взгляд. «Нахал какой-то, мальчишка, поэтишка какой-нибудь», – подумала она. «Поэтишка» вышел на сцену. Короткая оленья куртка нараспашку, руки в карманах брюк, золотистые волосы. Слегка отодвинув голову начал читать:
Дождик мокрыми вётлами чистит
Ивняковый помёт по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган…
– Он весь стихия, – вспоминала Бениславская, – озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, ветру бы у Есенина призанять удали… Что случилось, я сама ещё не знала. Было огромное обаяние в его стихийности, в его полубоярском, полухулиганском костюме, в его позе и манере читать, хотелось его слушать, именно слушать ещё и ещё.
Вернувшись на своё место, поэт опять посмотрел на девушку, привлёкшую его внимание. Долгий взгляд был внимательным и любопытным, но теперь он не раздражал Галю, от её недавнего негодования и следа не осталось.
Бениславская стала постоянной посетительницей всех выступлений поэта: «С тех пор на всех вечерах, всё, кроме Есенина, было как в тумане». И апофеоз чувств: «С того дня у меня в „Стойле“[40] щёки всегда как маков цвет. Зима, люди мёрзнут, а мне хоть веером обмахивайся. И с этого вечера началась сказка».
«С того дня». Это о личном знакомстве Галины с Есениным. Оно произошло в кафе на костюмированном балу, устроенном имажинистами. Наденька Вольпин ревниво отметила, что поэт почти весь вечер просидел за столиком Бениславской и её подруг. На Гале было что-то вроде кокошника. Она казалась необыкновенно похорошевшей и вся светилась счастьем. Её зелёные глаза в густых ресницах точно посветлели и стали изумрудными. «Сейчас здесь празднуется желанная победа, – сказала себе Надя. – Ею, не им!»
В воспоминаниях «Свидание с другом» Вольпин рассказала о дальнейшем развитии этого сюжета:
«Я сидела вдвоём с Есениным в книжной лавке, днём, где-то на антресолях, и у нас зашёл разговор о Бениславской.
– Да что вы – к Галине ревнуете? Между нами же нет ничего, только дружба! Было, всё было, но теперь только дружба!
Было! И я знаю точно когда. Фестиваль. Изумрудные, сияющие счастьем глаза.
– Понимаете, – продолжал Есенин – мне нравится разлагать её веру. Марксистскую. Она ведь ух какая большевичка! Упорная! Заядлая! Она там работает. В Чека».
…О жизни Галины Артуровны Бениславской (1897–1926) до её встречи с Есениным мы знаем со слов её подруги Я. М. Козловской, дочери видного большевика. Янина дружила с Галей с четвёртого класса гимназии до её гибели, и секретов друг от друга у них не было.
Мать Бениславской – грузинка, отец – обрусевший француз Карьер. Мать была психически больна. Девочку взяла на воспитание её сестра. Галю удочерили и дали фамилию новой семьи. Артур Казимирович Бениславский очень любил Галю и дал ей хорошее образование.
Под влиянием родителей Янины, старых большевиков, Галя в мае 1917 года вступила в партию. Окончив гимназию, она уехала в Харьков и поступила там на естественный факультет университета. Когда город заняли белые, Бениславская покинула его и направилась в сторону красных. Её задержали. Девушку спас случай. В штабе белых оказался её приёмный отец. Он выдал Гале удостоверение сестры милосердия Добровольческой армии. С этим документом она добралась до советских частей. Там её снова арестовали. Из новой беды Галю выручил отец Янины. Он дал телеграмму о том, что Бениславская член партии и преданный революции человек.
Получив свободу, Галя уехала в Москву. В столице продолжительное время работала в ВЧК у Крыленко, куда её устроил отец Янины. В 1923 году Бениславская перешла в газету «Беднота», в которой Янина Козловская являлась ответственным секретарём.
Галина Артуровна была умной и хорошо образованной женщиной (знала французский язык и вращалась отнюдь не в богемной среде). Разлагать её марксизм Есенин не мог, так как, по его собственному признанию, «Капитала» не читал и ни в какие книги по марксизму не заглядывал. Он и в глаза-то Гали впервые внимательно посмотрел только через четыре месяца после их знакомства – 16 апреля 1921 года.
Это был первый по настоящему весенний день в Москве: безудержное солнце, ручьи, лужи. Бениславская и Яна (так Галя звала подругу) шли по Большой Никитской мимо лавки имажинистов. Заглянули в окно и увидели Есенина, а через некоторое время обнаружили, что он идёт за ними. Сергей Александрович подошёл к девушкам вовремя: нужно было взять у него газеты, которые он передал В. Г. Шершеневичу. Пошли втроём в Камергерский переулок.
«Лужи. Скользим, – вспоминала Бениславская, – Яна всюду оступается, скользит и чего-то невероятно конфузится; я и Сергей Александрович всю дорогу хохочем. Весна – весело. Рассказывает, что он сегодня уезжает в Туркестан».
В Камергерском ждали Шершеневича у магазина:
«Я и Яна – на ступеньках, около меня Сергей Александрович, возле Яны – Анатолий Борисович[41]. Разговаривали о советской власти, о Туркестане. Неожиданно радостно и как будто с мистическим изумлением Сергей Александрович, глядя в мои глаза, обращается к Анатолию Борисовичу:
– Толя, посмотри – зелёные. Зелёные глаза!
С тех пор пошли длинной вереницей бесконечные радостные встречи, то в лавке, то на вечерах, то в „Стойле“. Я жила этими встречами – от одной до другой».
Позднее в дневнике Бениславская записала: «Да, март – август 1921-го – такое хорошее время. Если бы не Яна – не верила бы – сном бы всё показалось».
Прервало это счастливое «сновидение» появление в Москве американской танцовщицы Айседоры Дункан. Измена поэта долго мучила Бениславскую. В конце концов 31 января 1922 года она решила: «Любить Есенина, всегда быть готовой откликнуться на его зов – и всё, и больше ничего. Всё остальное во мне для себя сохраню и для себя израсходую. А то, что было, – всегда буду помнить и всегда буду хорошо вспоминать».
На Тверской
В Москве-столице Есенин жил в 1918–1925 годах. И все эти годы он был тесно связан с её главной улицей – Тверской. Сергей Александрович обитал здесь в двух гостиницах. Постоянно посещал литературное кафе «Домино» и «Стойло Пегаса». Последним даже владел на паях с Мариенгофом, бывал в различных учреждениях, расположенных на Тверской. Невольно выходил на неё с Тверского и Страстного бульваров, из Богословского и Брюсовского переулков, с Б. Никитской и других улиц города. Неслучайно в стихотворении «Я обманывать себя не стану» он писал:
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку.
Кафе «Домино». Кафе занимало два зала, которые разделяла арка. Молодой художник Юрий Анненков расписал стены первого зала под гротеск и лубок. Рядом с аркой красовались латаные штаны председателя Союза поэтов Василия Каменского. Под этим «шедевром» большими буквами были выведены строки из его поэмы «Стенька Разин»:
Будем помнить Стеньку,
Мы от Стеньки, Стеньки кость.
И пока горяч – кистень куй,
Чтоб звенела молодость!!!
Гротесковые рисунки на стенах иллюстрировали четверостишия А. Блока, А. Белого, В. Брюсова и имажинистов. Под красной лодкой были крупно выведены строки Есенина из стихотворения «Кобыльи корабли»:
Вёслами отрубленных рук
Вы гребётесь в страну грядущего.
Первый зал кафе предназначался для рядовых посетителей; в нём находилась эстрада, с которой мог выступить любой желающий. Второй зал отводился для поэтов и их гостей. Кафе было открыто до двух часов ночи. Это служило большой приманкой для спекулянтов и лиц неопределённых профессий, но денежных. Те и другие много ели и пили. Их дамы, подцепленные на Тверской, денег клиентов не жалели. Поэты сидели за полупустыми столами и жарко спорили.
«Бледные и дурно одетые, – вспоминал современник, – они вели бесконечные споры, кто из них гениальнее. Несмот