Знаковый месяц. Вернулся Есенин к Г. А. Бениславской в Брюсовский переулок, где не был практически около года, вернулся очень кстати – 5 марта они отметили день рождения Галины Артуровны. На следующий день Сергей Александрович писал Н. К. Вержбицкому в Батуми: «Вчера была домашняя пирушка: Пильняк, Воронский, Ионов, Флеровский, Берзина, Наседкин, я и сестра. Нарезались в доску. Больше всех, конечно же, мы с Ионовым».
Словом, как говорил Н. Клюев, «пьяная есенинская свалка длилась днями и ночами».
На одну из них, 9 марта, попала внучка Л. Н. Толстого С. А. Толстая. Привёл её в Брюсовский писатель Б. А. Пильняк, а сам ушёл. «Я же осталась, – вспоминала Софья Андреевна, – засиделись мы допоздна. Чувствовала я себя весь вечер как-то особенно радостно и легко. Мы разговорились с Галей Бениславской и с сестрой Сергея – Катей. Наконец я стала собираться. Было очень поздно. Решили, что Есенин пойдёт меня провожать. Мы вышли с ним вместе на улицу и долго бродили по ночной Москве. Эта встреча и решила мою судьбу».
На этой же прогулке великий поэт сделал Софье Андреевне предложение. Так она была хороша? Да нет. Выше среднего роста, сутуловатая, с бровями, нависшими над серовато-голубыми глазами. Писатель Н. Никитин говорил:
– Толстая была истинная внучка своего деда. Даже обличьем поразительно напоминала Льва Николаевича.
Значит, не внешностью (а других достоинств в женщинах Есенин не ценил) очаровала Софья Андреевна Сергея Александровича, а… фамилией и родством с великим писателем земли русской.
А чем руководствовалась Толстая, принимая предложение поэта? Ведь только пять дней назад она отметила в календаре: «Начало романа с Пильняком». А через неделю[74] переспала с ним. При этом очень волновалась, что писатель не соблазнится её прелестями: «На извозчике – о посторонних вещах. Ко мне – ни за что. И тут на меня напал такой ужас. Еду и думаю: не пойдёт, конец – а без него не могу. Голова с вина дикая, и мысли острые, острые. Вот поднимусь на балкон и кинусь. Вероятно, он почуял что-то. Пошёл ко мне. Шёпотом, чтобы мать не услыхала, говорили. А потом пришла больная, изломанная, но настоящая страсть и как будто стёрла всё недоговорённое».
И это после того, как 10 марта всем близким Есенину людям Софья Андреевна была представлена как невеста поэта. А. А. Берзинь вспоминала о позднем звонке поэта и о его приглашении в гости. По голосу Анна Абрамовна поняла, что поэт пьян. Идти не хотелось. Сергей Александрович с обидой заявил:
– Я за тобой приползу. Пойми, что я женюсь и тут моя невеста.
– Какая невеста? – была ошарашена Берзинь.
– Толстая Софья Андреевна, – ответил Есенин торжествующе.
– А Льва Николаевича там нет? – пошутила Анна Абрамовна.
Тут трубку взяла Бениславская и всё объяснила ей. Пришлось ехать. И вот она в Брюсовском переулке, дом 2/14.
«Поднимаясь к дверям квартиры, в которой жили Есенины и Бениславская, я слышу, как играют баянисты. Их пригласил Сергей Александрович из театра Мейерхольда. В маленькой комнате и без того тесно, а тут три баяна наполняют душный, спёртый воздух могучей мелодией, которую слушать вблизи трудно. Рёв и стон».
В комнате Бениславская, Наседкин, Пильняк, сёстры Есенина и его двоюродный брат, Толстая. Берзинь усаживают между Пильняком и Софьей Андреевной. Сергей Александрович пьян, суетлив и счастливо улыбающийся. Он сидел на диване и с торжеством смотрел на Анну Абрамовну.
А. А. Берзинь рассказывала позже:
«Я поворачиваюсь к Софье Андреевне и спрашиваю:
– Вы действительно собираетесь за него замуж?
Она очень спокойна, и её не шокирует такой гам, царящий в комнате.
– Да, у нас вопрос решён, – отвечает она и прямо смотрит на меня.
– Вы же видите, он совсем невменяемый. Разве ему время жениться, его в больницу надо положить. Лечить его надо.
– Я уверена, – отвечает Софья Андреевна, – что мне удастся удержать его от пьянства.
– Вы давно его знаете? – задаю я опять вопрос.
– А разве это играет какую-нибудь роль? – Глаза её глядят несколько недоумённо. – Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?
– Полюбить, – тяну я, – ладно полюбить, а вот выйти замуж – это другое дело…»
Прервав разговор, Софья Андреевна подошла к жениху и попыталась приласкать его. Есенин грубо отбросил её руку и грязно выругался. Толстая спокойно вернулась на своё место, а Бениславская начала «лечить» любимого: она налила стакан водки и подала ему. Катя и Берзинь согласно закивали головами: пусть лучше напьётся и уснёт, чем будет безобразничать. Так и случилось.
«Я, взяв Бениславскую за руку, выхожу с ней в коридор.
С. А. Толстая
– В чём дело, Галя, я ничего не понимаю.
У неё жалкая улыбка.
– Что же тут не понимать? Сергей собирается жениться… Он же сказал тебе об этом…
– Ты же знаешь, что Сергей болен, какая же тут свадьба?
Она устало машет рукой, и в её глазах я вижу боль и муку.
– Пусть женится, не отговаривай, может быть, она поможет и он перестанет пить».
…Уезжая осенью 1924 года на Кавказ, Есенин подселил к Бениславской своих сестёр Катю и Сашу. Кроме того, она выполняла обязанности секретаря и хлопотала по изданию его произведений. То есть поэт был заинтересован в сохранении с Галей хороших отношений, но она надеялась на большее, и Сергей Александрович всячески подогревал эту надежду: «Может быть, в мире всё мираж, и мы только кажемся друг другу. Ради бога, не будьте миражом Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая» (24.12.1924).
И Бенисласвкая ждала, благоустраивая быт. Вспоминая зиму 1924/25 годов, А. А. Есенина писала: «В эту зиму постепенно заменялась Галина мебель. Были куплены шесть венских стульев, обеденный стол, платяной шкаф, приобреталась новая посуда.
Живя в одиночестве, Галя мало беспокоилась о домашнем уюте, и обстановка у неё была крайне бедна. Вместо обеденного – стоял кухонный столик, письменный – заменял ломберный, на котором была бронзовая, на чёрной мраморной подставке настольная лампа. Стояла ещё покрытая плюшем василькового цвета тахта с провалившимися пружинами, за что получила прозвище „одер“, шведская железная кровать с сеткой, две тумбочки, два старых венских стула и табуретка. Но чистота всегда была идеальная.
Теперь хозяйство наше постепенно налаживалось, но, для того чтобы вести его по-настоящему, ни у кого не было ни времени, ни умения. Пришлось взять прислугу Ольгу Ивановну».
В ту же зиму в хозяйстве Галины Артуровны появился небольшой пузатый самовар, у которого любил посидеть вернувшийся с Кавказа поэт. Хорошо известна фотография Сергея Александровича с матерью за этим самоваром. А вот что вспоминал в связи с ним писатель Всеволод Иванов: «Есенин вставал рано, ровно в девять. На стол ему подавали самовар и белые калачи, которые он очень любил.
– Потчую по-приятельски, а гоню по-неприятельски, – приговаривал он. – А теперь, после нашего рязанского чая, попробуй-ка кавказского. – И он доставал из-под стола бутылку с красным вином».
Есенин довольно близко сошелся с Всеволодом Ивановым, писал о его «глубокой талантливости», особо подчёркивая, что «язык его сжат и насыщен образами, материал его произведений свеж и разносторонен». Всеволод Вячеславович, будучи ровесником поэта, смотрел на него как на старшего собрата по перу. Интересны его наблюдения за Сергеем Александровичем.
«Стоя перед зеркалом, Есенин любил повторять:
– Как поприумоюсь, да поприоденусь, да попричешусь, так что твой барин стану. Люблю кривые зеркала – как тобой кто залюбуется, ты и думаешь: „А что, взял?“
– А ты веселый, – сказал я с удивлением.
Есенин ответил:
– Не я веселый, а горе моё весело».
Довольно длительное время неразлучным спутником поэта был Иван Приблудный. Бесшабашный, озорной, любивший посмеяться и пошутить, он забавлял Есенина, который покровительствовал ему. Притязая на абсолютное расположение Сергея Александровича, Приблудный очень ревниво воспринимал его внимание к другим персонам. Характерна история с Н. А. Клюевым, о которой вспоминала Бениславская:
– Приблудный, обычно доверчивый, Клюеву ни одного укола не спускал, злобно высмеивал и подзуживал его, играя на больных струнах. Спокойно они не могли разговаривать, сейчас же вспыхивала перепалка, до того сильна была какая-то органическая антипатия. А Сергей Александрович слушал, стравливал их и покатывался со смеху.
«Смиренный Николай», как называл себя Клюев, вошёл в жизнь обитателей Брюсовского тихим и ласковым. С первых же минут своего появления начал закладывать фундамент дружеских отношений. Прежде всего польстил Есенину, сразу приняв Бениславскую:
– Вишнёвая. Нежная: войдёт – не стукнет, выйдет – не брякнет.
Хозяйка комнаты была очарована Клюевым, который называл Есенина Серёженькой и молился на него. Бениславская признавалась:
– Клюев завоевал нас своим необычным говором, меткими, чисто народными, выражениями, своеобразной мудростью и чтением стихов, хотя и чуждых внутренне, но очень сильных. Мы сидели и слушали его, почти буквально развесив уши. А стихи читал он хорошо, каким-то пророческим «трубным гласом».
Не понравился Клюев только Кате, старшей сестре Сергея Александровича.
– Что это за старик противный, отвратительный такой? – спросила она, увидев гостя первый раз.
На девушку дружно зашикали: мол, молода ещё, ничего не понимаешь. Но, как показало время, она была абсолютно права. Вот что писал «смиренный Николай» из гостеприимного дома: «Я живу в непробудном кабаке. Пьяная Есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льётся рекой, и люди кругом бескрестные, злые и неоправданные. Не знаю, когда я вырвусь из этого ужаса».
Но это ещё не вся «благодарность» Серёженьке. После гибели поэта Клюев написал «Бесовскую басню про Есенина». Утрируя и передёргивая факты, он создал картину дьявольских похождений своего друга и гибели его души, потерявшейся в безбожии и кабацкой мути. При этом местом действия басни Клюев избрал комнату Бениславской.