шь? Всё! Но дело не в этом… Слушай… Никогда не жалей меня! Никогда не жалей меня, кацо! Если я когда-нибудь замечу… Я убью тебя! Понимаешь? Если ты когда-нибудь захочешь писать обо мне, так и пиши: он жил только своим искусством и только с ним проходил через жизнь».
Днём 8 июля Сергей Александрович отсыпался (Толстая работала). Уходя из дома, оставил записку: «Соня. Прости, что обидел. Ты сама виновата в этом». Толстая отметила в календаре: «Вернулся ночью, разговор, измена».
То есть Софья Андреевна заподозрила жениха в связи с другой женщиной. Репутация его в этом отношении была известна, да он и сам не скрывал этого:
Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Тем не менее помирились, но осадок остался, и ночью, с 9 на 10 июля, Есенин уехал в Константиново. В родное село он попал в разгар сенокоса, в котором с удовольствием поучаствовал. На два дня выезжал на рыбную ловлю, чему посвятил стихотворение «Каждый труд благослови, удача!».
Но Сергей Александрович не только отдыхал, но и много думал: о себе, о пройденном пути и о том, как жить дальше. В итоге этих раздумий 14 июля он написал стихотворение, навеянное событиями последних дней:
Видно, так заведено навеки —
К тридцати годам перебесясь,
Всё сильней, прожжённые калеки,
С жизнью мы удерживаем связь.
Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнём.
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая —
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть.
В голове болотный бродит омут,
И на сердце изморозь и мгла…
Позднее под впечатлением поездки в деревню Есенин написал стихотворения «Я иду долиной. На затылке кепи…», «Спит ковыль, равнина дорогая…», «Я помню, любимая, помню…». Из Константинова Сергей Александрович вернулся 16 июля, в четверг, но в субботу уже не ночевал дома. С воскресенья по четверг следующей недели Софья Андреевна отмечала эти дни одним словом – «дура». 24-го суженый заявился, и Толстая записала: «Совсем сумасшедшая. Пять дней ничего не соображала». Где же пропадал Есенин с 19 по 22 июля? Нет, по кабакам и девкам не таскался, а проводил время очень даже культурно в Малаховке на даче А. И. Тарасова-Родионова. Другой писатель, Дмитрий Фурманов, вспоминал: «Там Серёжа читал нам последние свои поэмы: ух, как читал! А потом на пруду купались – он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех[80]. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи – я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горького-то пропойцы! Он был чист, строен, красив – у него ж одни русые кудельки чего стоили! После купки сидели целую ночь – Серёжа был радостный, всё читал стихи».
За ночь переговорили о многом. Коснулись, конечно, и вопроса о женитьбе Сергея Александровича. Есенин возбуждённо сетовал:
– Ну вот, жениться! А куда мне такому жениться?
В своём намерении жениться поэт разочаровался очень и очень быстро. Говорил об этом открыто и достаточно громко. Писательница С. Виноградская рассказывала: «Он пришёл прощаться. Он уезжал на Кавказ. Лицо его было скомканное, он часто поглаживал волосы, и большая внутренняя боль глядела из глаз его.
– Сергей Александрович, что с вами, отчего вы такой?
– Да, знаете, живу с нелюбимой.
– Зачем же вы женились?
– Ну-у-у! Зачем? Да на зло, вышло так. Ушёл я от Гали, а идти некуда. Грустно было, а мне навстречу так же грустно шарманка запела. А шарманку цыганка вертит. И попугай на шарманке. Подошёл я, погадал, а попугай мне кольцо вытащил. Я и подумал: раз кольцо вытащил, значит, жениться надо. И пошёл я, отдал кольцо и женился.
Случаю с кольцом Есенин придавал магическое значение.
Что касается опоэтизированного рассказа о танталовых муках поэта, главное в нём – упоминание о Бениславской. Есенин пытался помириться с ней, но женщина, оскорблённая им до глубины души, указала ему на дверь. Ну а дальше поэт с болезненным самолюбием и нездоровой психикой делал всё назло ей, а главное – себе, хотя и А. А. Берзинь, его вторая мама-нянька, остерегала от опрометчивого шага. Ей он сказал:
– Я человек честный, раз дал слово, я его сдержу.
В народе говорят: обжёгся на молоке, дует на воду. Так случилось и с Есениным. Перед его свадьбой к нему пришёл В. И. Эрлих, уезжавший в Ленинград. И Сергей Александрович не преминул дать младшему товарищу жизненное напутствие:
– Запомни: если я тебя позову, значит, надо ехать. По пустякам тревожить не стану. И ещё запомни: работай, как сукин сын! До последнего издыхания работай! Добра желаю! Ну, прощай! Да! Вот ещё: постарайся не жениться! Даже если очень захочется, всё равно не женись! Понял?
Последний совет Есенин посчитал главным и через два дня прислал Вольфу Иосифовичу открытку из Ростова-на-Дону: «Милый Вова, здорово. У меня – не плохая „жись“, но если ты не женился, то не женись».
Конечно, шутка, но с горьким намёком.
«Так должно быть». Свадьба состоялась 25 июля, на сороковой день совместной жизни новобрачных. Из этих сорока дней половину Есенин не ночевал дома и почти каждый день – скандалы и ссоры. Даже в день свадьбы, с утра, он «порадовал» невесту запиской: «Не знаю, что сказать, больше ты меня не увидишь. Ни почему. Люблю, люблю». На записке Софья Андреевна сделала пометку: «Письмо мне. Пьяный».
Список приглашённых на свадьбу составлял, конечно, сам жених. В основном это были писатели и поэты: Бабель, Воронский, Грузинов, Вс. Иванов, Казин, Клычков, Либединский, Орешин, Сахаров, Шкловский… Из женщин на свадьбе была только Ольга Константиновна, мать невесты. А. А. Берзинь от приглашения отказалась.
Многие из приглашённых видели Софью Андреевну впервые, и она им понравилась. «В облике этой девушки, в округлости её лица и проницательно-умном взгляде небольших, очень толстовских глаз, в медлительных манерах сказывалась кровь Льва Николаевича. В немногословных речах чувствовался ум, образованность, а когда она взглядывала на Сергея, нежная забота светилась в её серых глазах. Нетрудно догадаться, что в её столь явной любви к Сергею присутствовало благородное намерение стать помощницей, другом и опорой писателя» (Ю. Либединский).
Такое же впечатление о Толстой сложилось у журналиста С. Б. Борисова. «Во время „свадебного пира“, – писал он, – я вышел из-за стола в кабинет, где сидела Софья Андреевна, понравившаяся мне своими хорошими толстовскими чертами, и мы долго говорили о Сергее, причём я старался передать и обосновать весь мой оптимизм. Тень сомнения блуждала в улыбке Софьи Андреевны. Помню, что она сказала что-то вроде того, что она хочет верить, что Сергей уйдёт от пьянства, что он излечится от этого недуга».
Комната, в которой проходило застолье, оказалась мала для приглашённых гостей, и вечером свадьбу перенесли в Трубниковский переулок, дом 9, квартира 1. Это было жилище поэта Н. П. Савкина, редактора журнала имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном». В этом же доме находилось издательство «Современная Россия».
До Трубниковского переулка дошли не все; прощаясь с новобрачными, отговаривались делами (ночью!), семейными проблемами, неважным самочувствием и прочим. Борисов писал позднее:
«У Савкина собралось человек двадцать. Помню: В. Наседкин, А. Сахаров, Илья Есенин, Н. Савкин, А. Воронский, И. Касаткин, В. Ключарёв, Зорин, а остальных не помню.
Невесёлым был „свадебный пир“ у Сергея Есенина!
И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея (я что-то вообще не встречал врагов Есенина – завистников – да, пакостников по глупости своей – тоже, но врагами их счесть нельзя было), и потому у всех: Залегла забота в сердце мглистом.
Сергея оберегали – не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал – была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства. Но весёлым в тот вечер Сергей не был.
Артист Ключарёв рассказывал о рассеянном профессоре, который говорил «Бахарева сушня, где играют торгушками», вместо Сухаревой башни, где торгуют игрушками, – рассказы были глуповаты, но так мастерски переданы, развеселиться было необходимо, и все хохотали до упаду… Не смеялся только Сергей. Потом пели замечательные бандитские частушки Сахаров и Акульшин с таким, кажется, весёлым рефреном: Ну, стреляй, коммунист, прямо в грудь…»
Есенин, без пиджака, в тонкой шёлковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и встал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошёл в тихий пляс и запел:
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела – забубённая, росла – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.
Как случилось-сталось, сам не понимаю,
Ночью жёсткую подушку к сердцу прижимаю…
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую,
В темноте мне кажется – обнимаю милую.
За окном гармоника и сиянье месяца,
Только знаю – милая никогда не встретится…