«Дорогой отец! – писал Сергей Александрович 20 августа. – Пишу тебе очень сжато. Первое то, что я женат. Второе то, что с Катькой я в ссоре.
Я всё понял. Мать ездила в Москву вовсе не ко мне, а к своему сыну[82]. Теперь я понял, куда делись эти злосчастные 3000 рублей. Я всё узнал от прислуги. Когда мать приезжала, он приходил ко мне на квартиру. Передай ей, чтоб больше нога её в Москве не была.
Деньги тебе задержались не по моей вине. Катька обманула Соню и меня. Она получила деньги и сказала, что послала их. Потом Илюша выяснил. Пусть она идет к чёрту хоть в шоколадницы. Ведь при всех возможностях никуда не попала и научилась только благодаря Т. Ф. выжимать меня» (6, 223).
Т. Ф. – Татьяна Фёдоровна, мать Есенина, но в письме поэт предпочёл ограничиться инициалами её имени и отчества, так обиделся на то, что у неё есть ещё сын, которого она предпочитает ему. 3000 рублей (о них упоминалось выше), которые Сергей Александрович дал на строительство дома (вместо сгоревшего), Татьяна Фёдоровна, конечно, не истратила, выделив лишь какую-то сумму «незаконному сыну». Отказываться за это от матери («чтоб больше её нога в Москве не была») – нонсенс. Тем более человеку, систематически поившему и кормившему всякого рода прихлебателей.
Мать С. Есенина с сыном Александром
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
И подумать только, эти строки и письмо отцу разделяет лишь год с небольшим!
«Хорошо… Я лягу». Есенин стал явно избегать жену. С 3 по 6 ноября он был в Ленинграде, где заявил поэту Илье Садофьеву:
– Я живу с человеком, которого ненавижу. – А через минуту добавил:
– Я давным-давно был бы трупом, но человек, с которым я живу, удерживает меня от смерти.
А этот «человек», то есть жена, отмечала в своём календаре: «7 ноября – гостит у Савкиных, Светлова, Наседкина, 8–9 ноября – у Якулова, 11 ноября – у Наседкина. Везде выпивка». И вдруг 12–13 ноября Есенин засел за поэму «Чёрный человек». Это был не первый приступ к волновавшей его теме, но, к счастью, последний.
В 1950-е годы Софья Андреевна рассказывала о его рождении: «„Чёрному человеку“ Сергей отдал много сил. Написал несколько вариантов поэмы. Последний создавался здесь, в этой комнате[83]. Два дня напряжённой работы. Я хорошо помню. Сергей почти не спал. Закончил – сразу прочитал мне. Было страшно. Казалось, разорвётся сердце… Замысел поэмы возник у Сергея в Америке. Его потряс цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищённость Человека от чёрных сил зла.
– Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы – это не люди, это какие-то могильные черви. Это „чёрные человеки“».
Поэма «Чёрный человек» (как и многие последние стихотворения) – о пройденном поэтом пути, по восприятию оного его недоброжелателями, воплощёнными в образе чёрного человека. Для них он прохвост и забулдыга, прижившийся в стране «самых отвратительных громил и шарлатанов». Даётся его портрет:
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
То есть пробился этот прохвост на вершину литературного олимпа не талантом, а нахрапистостью, наглостью и тем, что не стеснялся использовать в своих интересах перезревших, но знаменитых женщин. Не брезговал забулдыга подворовывать у своих старших собратьев по перу (намёк на подражание Н. Клюеву, А. Блоку и К. Бальмонту).
Чёрный человек выплёскивает на поэта всю грязь окололитературной обывательщины. Но на все его инвективы питомец муз заявляет:
Чёрный человек!
Ты ведь не на службе
Живёшь водолазовой.
То есть все старания чёрного человека тщетны – до дна души поэта он не достанет, но вывести из состояния равновесия может. И поэт срывается:
Я взбешён, разъярён,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
Заканчивается поэма тем, что поэт видит себя перед разбитым зеркалом. А это плохой знак – предвещание смерти – то, что Есенин предчувствовал и о чём много писал в последующих стихотворениях.
День окончания работы Есенина над поэмой «Чёрный человек» хорошо запомнился Софье Андреевне:
«Сергей пришёл ко мне на диван, прочёл её мне, потом сказал: – Он (чёрный человек) вышел не такой, какой был прежде, не такой страшный, потому что ему так хорошо со мной было в эти дни».
Радость в связи с завершением работы над поэмой, долго мучившей поэта, на некоторое время вернула ему хорошее отношение к жене. 14 ноября супруги вместе ходили в редакцию журнала «Новый мир» – отдали поэму в печать. На следующий день гостили у писателя И. М. Касаткина. Иван Михайлович записал: «Мы выпили, он много плясал, помахивая платочком».
Близко к этому времени Сергей Александрович встретился в Госиздате с поэтом Н. Н. Асеевым. Улыбнувшись, он виновато сказал:
– Я должен приехать к тебе извиняться. Я так опозорил себя перед твоей женой. Я приеду, скажи ей, что мне очень плохо последнее время! Когда можно приехать?
Николай Николаевич резонно заметил, что лучше не приезжать – опять будет скандал. Есенин сжал губы и сказал:
– Ты не думай! У меня воля есть. Я приеду трезвый. Со своей женой! И не буду ничего пить. Ты мне не давай. Хорошо? Или вот что: пить мне всё равно нужно. Так ты давай мне воду. Ладно?
В хриплом полушёпоте Сергея Александровича Асеев уловил нотки его удовлетворения возможностью прийти с женой.
Но великий поэт недолго оставался в хорошем настроении: угнетали болезнь и судебные органы. Болел он уже не первый месяц, но категорически отказывался лечиться. Друзья решили принудить его к этому и обратились за помощью к редактору журнала «Красная новь» А. К. Воронскому и послу во Франции Х. Г. Раковскому. Оба были почитателями поэта, и оба решили, что воздействовать на Есенина сможет только такой сильный человек, как… Ф. Э. Дзержинский.
«Дорогой Феликс Эдмундович! – писал Раковский 25 октября. – Прошу Вас оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулёза (захвачены оба лёгкие, температура по вечерам и пр.). Найти, куда его послать на лечение, нетрудно. Ему уже было предоставлено место в Надеждинском санатории под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддаётся никакому врачебному воздействию. Мы решили, что единственное ещё остаётся средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе и проберите хорошо и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который не давал бы ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он многое ещё мог дать, не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду».
Дзержинский поручил заняться устройством Есенина в надлежащее лечебное заведение своему секретарю, но тот «не нашёл» человека, которого «по всему тверскому околотку» знала каждая собака.
Через месяц Софья Андреевна в письме супруге М. А. Волошина сетовала по поводу состояния здоровья Сергея Александровича:
«Все мои интересы, вниманья, заботы на него направлены. Столько, чтобы ему хорошо было, трясусь над ним, плачу и беспокоюсь. Он очень, очень болен. Он пьёт, у него ужасные нервы и сильный активный процесс в обоих лёгких. И я никак не могу уложить его лечиться – то дела мешают, то он сам не хочет.
Он на глазах у меня тает, и я ужасно мучаюсь. А так всё очень, очень хорошо, потому что между нами очень большая любовь и близость и он чудесный. Я совсем отошла от своего прежнего круга, почти никого не видаю и, как Душечка[84], с головой в литературной жизни и видаю главным образом литературную публику.
Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно и сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина, и думаю – за что? Маруся, дайте Вашу руку, пожмите мою и согласимся в одном – поэты как мужья – никудышные, а любить их можно до ужаса и нянчиться с ними чудесно, и сами они удивительные».
Лечиться Есенин не хотел, но суда боялся. 29 октября он давал показания в 48-м отделении милиции. Там взяли у него подписку о невыезде. То есть дело приближалось к развязке. И Сергей Александрович заметался – стал искать защиты. 11 ноября он встретился с наркомом просвещения А. В. Луначарским и попросил о помощи. На следующий день Анатолий Васильевич писал народному судье Липкину:
«Дорогой товарищ, на Вашем рассмотрении имеется дело „о хулиганском поведении“ в нетрезвом виде известного поэта Есенина. Есенин в этом смысле больной человек. Он пьёт, а пьяный перестаёт быть вменяемым. Конечно, его близкие люди позаботятся о том, чтобы происшествия, подобные данному, прекратились. Но мне кажется, что устраивать из-за ругани в пьяном виде, в которой он очень раскаивается, скандальный процесс крупному советскому писателю не стоит. Я просил бы Вас поэтому дело, если это возможно, прекратить».
Аналогичное письмо Липкину отправил И. В. Вардин, член Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и редактор журнала «На литературном посту». Илларион Виссарионович сообщал судье: «…поэт Есенин в настоящее время находится под наблюдением Кремлёвской больницы. На днях его освидетельствовал консилиум больницы. В ближайшие дни Есенин будет помещён в одну из лечебниц.