Периодически группа собиралась в каком-нибудь третьеразрядном трактире: «Народ был все молодой, жизнерадостный, красивый отвагой и беззаветными жертвенными порывами. У всех у них была приблизительно одинаковая жизнь в углах, одна работа и один конец». Савинковцы знали о Плеве все, что можно и нельзя было узнать и были полностью готовы к его взрыву. Неожиданно в начале июня Плеве из здания Департамента полиции переехал на служебную дачу МВД за Неву, на Аптекарский остров. Это не смутило террористов, обложивших и Аптекарский остров. Савинков послал вызов Азефу и руководитель Боевой Организации приехал в Петербург. Они встретились в театре «Аквариум» и Азеф принял решение руководить политическим убийством с улицы Жуковского.
Вечером лакей Сазонов спустился в каморку к швейцару с бутылкой дорогого вина, подаренного барином, и швейцар заинтересованно начал с ним дегустировать вино, стоившее несколько ящиков хлебной водки. Кухарка ивановская зазвала дворничиху с мужем в ближний трактир на небольшой праздник по поводу получения премии от певички-содержанки за вкусную еду. Азеф совершенно незамеченным прошел в квартиру, где почти безвыходно пробыл две недели. Вскоре новый план взрыва Плеве был готов. Он был прост, а значит, реализуем. Ивановская, помнившая Желябова, Михайлова, Квятковского, Колодкевича, Клеточникова, писала об Азефе:
«Наружность Азефа была так необычна, индивидуальна, что всего только один раз встретившись с ним, лицо его, как бы оно потом не изменялось, не могло уже забыться во всю жизнь, запечатлеваясь властно, навсегда и нельзя было смешать его с кем-нибудь другим, ошибиться.
Высокого роста, толстая, широкая фигура его опиралась, несоразмерно с туловищем, на тонкие ноги. Длинные руки женской формы, вялые, мягкие, вызывали при прикосновении неприятное ощущение чего-то склизкого, холодного, точно прикасался к холодной лягушке или слизняку. Глаза у него были карие, всегда бегающие, всегда как бы что-то высматривающие, но в них искрилось много ума и какой-то лукавой сметки. В особенности был характерен рот с эфиопскими толстыми губами, которые часто складывались трубочкой и вытягивались вперед, выражая презрительное недовольство и неприязнь. Какое-то странное и неподдающееся объяснению сочетание было в этом типе: соединение добра и зла, нежной ласки, внимания и поразительной жестокости, соединение заботливой дружбы и предательства».
Азефу доложили о результатах работы. Каляев с товарищами наблюдал за Плеве с восьми утра и до заката. Плеве жил на даче на Аптекарском острове и по четвергам выезжал для доклада царю с Царскосельского и Балтийского вокзалов в Царское Село или в Петергоф. Савинков несколько раз находился в поезде, которым ехал Плеве, наблюдая, как он с вокзала едет к царю. По вторникам Плеве проводил заседания Кабинета Министров в Мариинском дворце. С утра до ночи, сменяясь, за ним вели наблюдение Каляев, Мациевский, Боришанский, Сазонов, Дулебов, Ивановская, Бриллиант, сам Савинков. За час до проезда Плеве по набережной Фонтанки или Пантелеймоновской боевики это уже знали – по количеству охраны, внешнему виду наружной полиции, околоточных надзирателей, приставов, городовых, по их напряженному ожиданию. Каляев с лотком, на котором лежали папиросы или почтовая бумага, или фрукты, или карандаши, встречал карету Плеве каждый день. Были известны масть и приметы лошадей, внешность кучера и личной охраны, высота, ширина и длина кареты, ее цвет, подножка, колеса, дверца, окошки, козлы, запятки. Все члены савинковской группы могли безошибочно отличить министерских филеров в уличной толпе. Савинков писал, что среди них «давно стерлась грань между старшими и младшими, рабочими и интеллигентами, было одно братство, жившее одной и той же мыслью, одним и тем же желанием; эта братская связь чувствовалась нами всеми и вселяла уверенность в неизбежной победе».
На своих извозчиках эсеры выехали за город, и на совете решили, что взрывать Плеве удобнее всего на подъезде к Балтийскому вокзалу, четырьмя метальщиками одним за другим на Измайловском проспекте, как группа Перовской 1 марта 1881 года на Екатерининском канале. Азеф приказал ликвидировать штаб-квартиру на улице Жуковского, всем выехать из столицы и второй совет провести в начале июля в Москве. Азеф, конечно, не сказал товарищам, что он сообщил в Департамент полиции, о том, что в доме 30 на улице Жуковского в квартире адвоката Трандафилова находится склад нелегальной литературы. Полиция послала филеров на улицу Жуковского, когда конспиративная квартира Боевой Организации была уже ликвидирована. Азеф подстраховался на этот случай, если кто-то из филеров мог увидеть его на Жуковского – он бы объяснил, что заходил к Трандафилову, о котором своевременно и донес.
Савинковцы выехали из Петербурга почти все, кроме Ивановской, которая сняла угол на Лиговке и как торговка семечками имела возможность находиться везде, без опасности обратить на себя внимание полиции. Ивановская и еще несколько товарищей постоянно находились на Каменноостровском проспекте, до самой министерской дачи и на Измайловском проспекте, стараясь не пропускать изменений в маршрутах Плеве: «День наш начинался рано и кончался с заходом солнца. К вечеру все брели без ощущения ног, с одним желанием бухнуться и уснуть. Обедали на скамеечке, в парке или в дешевой чайной. В ней за 5 копеек была возможность получить чашку щей или супу, конечно, самого прискорбного вкуса. За эти дни два раза пришлось иметь возможность встретить фон-Плеве. Трудно было не узнать этого бюрократа. Только слепой не заметил той помпы, которая сопровождала его приезд. Весь его путь, как по волшебству, принимал какой-то театральный вид. От низшего полицейского чина, до полицейского высшего ранга, умноженных во много раз, все в блестящих новеньких мундирах, все вытягивались в струнку, одергивая мундиры, поправляя шашки, точно готовясь к осмотру, охорашиваясь, а главное, и самое приметное, все они поворачивали, как по команде, головы в ту сторону, откуда должен был ехать Плеве. Между этими вертящимися чинами полиции, недалеко друг от друга, ходили изящные джентльмены с тросточками и с небрежным, независимым видом, – филеры. Живая изгородь вырастала по обеим сторонам тротуаров, внезапно, живой стеной, обеспечивая путь. В первый раз встреча случилась у Балтийского вокзала. Торговка семечками могла идти тихо, по временам останавливаться, поддаваясь невольно общему настроению, поворачивать голову туда, назад, куда все смотрели. Через пять-десять минут ясно послышался грохот шумно мчащейся кареты. Позади нее, шагах в пяти, на чудном рысаке сидел сыщик. Сейчас же за мостом, при повороте к Варшавскому вокзалу, карета пролетела так близко от меня, что чуть не задела колесами. В окне, подавшись немного вперед, виднелось характерное лицо Плеве. Ошибиться было трудно. Подойдя несколько ближе к каналу, я села, наблюдая копошащихся и шмыгающих филеров, принимавших теперь позы солдат после маневров.
Эта встреча и возможность уцелеть среди целой рати шпионов укрепляли и обнадеживали наше решение уличного нападения. Одно войско, революционное, менее многочисленное, станет выбивать более превосходящее по количеству – царское. Наблюдение считалось как бы оконченным».
Азеф, Савиков, Каляев и Сазонов встретились в Москве, в парке Сокольники, на гулянии. Было решено, что Плеве на маршруте встретят четыре метальщика с бомбами. Первый должен пропустить министра мимо и блокировать ему обратный путь, второй бросить первую бомбу, третий будет нападать в случае неудачи второго, а четвертый метальщик будет находиться в резерве на крайний случай, если Плеве прорвется через три первые бомбы. Все четыре метальщика будут подстраховывать друг друга. Каляев сказал, что метальщики могут промахнуться, не добросить или перебросить бомбу, предложил броситься под ноги рысакам Плеве со снарядом. Второй метальщик тогда точно взорвет остановившуюся карету, если Плеве уцелеет после взрыва Каляева. Азеф назвал убийственный план Каляева смелым, самоотверженным и гарантирующим удачу и сказал, что если можно с бомбой добежать до министерских лошадей, то можно достать и саму карету и бросить бомбу или под нее, или в каретное окно. Гибель Каляева в этот раз была отвергнута.
После совета в Сокольниках Савинков на Николаевском вокзале встретился с Швейцером. Вдвоем в купе первого класса они спокойно провезли с собой в Петербург двадцать килограмм динамита. По паспорту дворянина Константина Чернецкого Савинков снял квартиру в Сестрорецке, где собрались другие члены группы. Первой приехала Дора Бриллиант, и сразу же попросила бомбу. Ивановская позднее вспоминала о ней: «Дора стремилась отдать свою жизнь в серьезном значительном деле, с сознанием, что она прожита не напрасно. Физически она была слабая, хрупкая, как растение без солнца, которому одно дыхание утренника несет смерть. Однажды мы с ней шли по Забалканскому проспекту. Два студента несколько раз обгоняли и останавливались впереди, рассматривая Дору. На замечание о неприличии их поведения, один ответил: «Нет ничего ни позорного, ни бесчестного, в том, что мы останавливаемся перед красотой». Она не была солидно образованной, но большой природный ум, способность ориентироваться в различных положениях, делали ее очень ценным работником, приятным другом и верным товарищем, неспособным оплошать или малодушно уклониться. Был какой-то праздник. Я заглянула к Доре и, найдя ее грустно-молчаливой, предложила поехать куда-нибудь так, без цели, проветриться. Извозчику было предоставлено право избрать маршрут самому. На углу Большой Морской и Невского проспекта образовался невероятный водоворот от скопления пешеходов, карет, извозчиков. Над всем этим гомонящим, ругающимся извозчичьим криком слышались бешеные ругательства городовых и приставов. Затертые этой живой лавиной в центре, мы и не пытались и не могли двигаться вперед. В этом ожидательном положении наше внимание привлекла к себе одна карета, медленно, но все же пробивавшаяся себе дорогу. Наши головы как-то сразу повернулись в сторону кареты. Сосем близко мимо нас, бок о бок, двигалась та хорошо знакомая карета, с тем же кучером с крестами на груди и окладистой бородой. У нас обеих в тот же миг вырвалось одно восклицание: «Плеве». Из окна кареты точь-в-точь как раньше, вперялись в толпу колючие суровые глаза, с напряженным выражением ожидания чего-то внезапного, непредвиденного. Этот тяжелый свинцовый взгляд быстро скользил по толпе сидящих в экипажах. Некоторое время наш извозчик держался за ним, а мы, в простоте сердечной, рассчитывали проводить Плеве до его конечного пути, быть может, узнать место, им посещаемое. Разумеется, карета покатила с быстротой экспресса и через несколько минут утонула вдали. Такую случайную встречу можно было принять за обман зрения, так необычайна, проста, близка она была. «Вот удивительный, редкостный случай, мы одни могли бы с ним покончить», – досадливо заметила Дора».