С начала 1905 года державу начала охватывать протестная горячка. А Спиридович писал: «то там, то здесь совершались террористические акты против представителей власти. Стреляли члены разных революционных партий, говорили и у нас в Киеве, что надо бы подстрелить кого-нибудь, надо бы бросить куда-либо бомбу». Революционеры-эмигранты возвращались в империю и атаковали самодержавие. Все ждали, что сделает уже знаменитая Боевая Организация Партии социалистов-революционеров и она не заставила себя долго ждать.
Азеф предложил Центральному Комитету ударить по вождям придворной реакционной партии, двум старшим дядям Николая II, ближайшим и наиболее влиятельным его советникам, всегда принимавшим в штыки любые реформы и нововведения. Великий князь Владимир Александрович командовал войсками, расстреливавшими рабочих у Зимнего дворца 9 января, великий князь Сергей Александрович реакционерствовал генерал-губернатором в Москве. Их революционная казнь должна была стать предостережением действовавшему царю. К Владимиру в Петербурге был добавлен еще и Трепов, в Киеве боевики собирались атаковать Клейгельса. Все три террористических акта в главных имперских городах должны были быть совершены одновременно, что колоссально бы увеличило их значение и державный резонанс.
Азеф разделил Боевую Организацию на три группы. В Петербург должны была ехать группа сына смоленского купца и хладнокровного взрывника Михаила Швейцера, в составе Дулебова, Ивановской, Леонтьева, Барыкова и других десяти товарищей. Три боевика во главе с Давидом Боришанским поехали в Киев убивать Клейгельса. Савинков с Каляевым, Моисеенко и Дорой Бриллиант отправился в Москву на охоту за Великим князем Сергеем Александровичем. Предполагалось установить за всеми тремя целями наружное наблюдение, установить маршруты и привычки, определить удобное место и взорвать на улице. Все планы покушений разрабатывали Азеф, Савинков и Швейцер. Азеф подготовил паспорта всем своим любимым боевикам и продумал доставку бомб в империю из динамитной парижской лаборатории. К началу декабря 1904 года все три отряда благополучно прибыли в Петербург, Москву и Киев, Савинков и Швейцер с английскими паспортами. Многие террористы, ехавшие дорогим первым классом, благополучно провезли много динамита просто под одеждой. В империи начиналась зима и боевики были тепло одеты.
Азеф остался за границей, договорившись с боевиками, что приедет к ним на завершающем этапе подготовки убийства. Он с товарищами проанализирует собранные сведения и утвердит планы покушений. Все террористы осень берегли своего любимого командира и старались уберечь его от опасности. Одновременно с этим Азеф писал множество докладов-отчетов своему полицейскому начальству, которые оно признало особо ценными. Азеф подробно писал обо всех событиях революционной жизни в Европе и в империи, обо всех акциях революционных партий, кроме партии социалистов-революционеров. Данные о подготовке террористических актов Азеф, конечно давал, но наводил ими полицию на ложный след, в сторону от своей Боевой Организации. Ему всегда нужно было много денег, и он сообщил в Департамент полиции, что Центральный Комитет партии эсеров утвердил главным покушением атаку Николая II: «Покушение на Его Величество готовится, для меня это не подлежит никакому сомнению. Центр тяжести Боевой Организации находится в Одессе».
Никакого штаба террористов в Одессе, конечно, не было, как не планировалось и покушение на царя. Во главе Боевой Организации Азеф поставил своих критиков Степана Слетова и Марию Селюк, назвав их членами Центрального Комитета, ответственными за террор. На все запросы Департамента полиции о действительных членах Боевой Организации он дает уклончивые и ложные ответы. Только когда ему прислали фотографию Савинкова, Азеф сквозь зубы признал очевидное, что его заместитель-террорист, но контактов с ним никаких нет и не было и, конечно, не будет. Все боевики без единого провала с динамитом благополучно перешли границу и добрались до Киева, Москвы и Петербурга.
В разгар подготовки покушений случился расстрел рабочих и их семей 9 января, усиленный поражениями в японской войне. Вся империя знала, что в Петербурге бастовали более ста тысяч рабочих, требовавших возврата на работу уволенных товарищей, работы в три смены и восьмичасового рабочего дня, установления гарантированного минимума заработной платы, бесплатной медицинской помощи. Гапону было хорошо известно, что в его колонны будут стрелять сорок тысяч солдат, согнанных в Петербург. Во время расстрела было убито более тысячи манифестантов и почти две тысячи ранено. Через три дня после 9 января в рабочих кварталах имперских городов пели: «Побежденный на Востоке, Победительна Руси, Будь ты проклят, царь жестокий, Царь, запятнанный в крови!» даже Гапон воззвал: «У нас нет больше царя. Берите бомбы и динамит – все разрешаю!» революционные газеты писали в тысячах экземплярах, как 19 января к Николаю II организовали рабочую депутацию:
«В квартире конторщика одной из петербургских фабрик раздался сильный звонок, испугавший стариков. Вошли помощник пристава, жандармский офицер, два городовых и дворник: «Вы такой-то. Прошу одеться и следовать за нами». Конторщика доставили к коменданту у Зимнего дворца, в зал, где стоял Трепов со свитой. «Обыскать и раздеть!» – скомандовал Трепов. «Наденьте на него это платье», – дальше издевался полномочный генерал-губернатор. В сопровождении сыщиков конторщика доставили в императорский павильон Царскосельского вокзала, всех «депутатов» провели в вагон. В купе вагона помещалось по два депутата, при каждом сыщик, объявивший: «Здесь не полагается разговаривать!» Таким образом, к царю были доставлены «рабочие депутаты», которым царь по бумажке сказал речь, в которой простил их вину. Царский «прием» рабочие Петербурга назвали «подлой комедией во дворце».
Народ империи массово читал листовки, направленные против царя: «Кто начал царствовать Ходынкой, Тот кончит, став на эшафот». Везде рабочие говорили: «царь нам всыпал, но и мы ему всыпем». Владимир Ульянов-Ленин на всю державу заявил: «Как царь с нами, так и мы с царем», и его хорошо расслышали. Даже богатые предприниматели заявили, что после 9 января 1905 года революция в империи неизбежна, и намного увеличили свои взносы – пожертвования в кассы революционных партий, которые после расстрела у Зимнего располагали десятками тысяч рублей. Деньги пошли в народ, революционное движение размашисто охватило державу. Царь дал петербургскому генерал-губернатору диктаторские полномочия для борьбы с революцией и, она, конечно, начала разгораться как пожар в сухом лесу.
К Азефу в Париж из многих городов, в которых действовали его боевики, летели десятки донесений о готовящемся революционном взрыве, и он добросовестно передавал их в Департамент полиции, прекрасно понимая, что не в коня корм. «Суровый революционер, непреклонный террорист и азартный игрок человеческими головами» прекрасно понимал, что происходит в империи. Донесения его террористов из всех сфер общества были точны и всеобъемлющи, а потому ужасали.
В обществе уже совершенно открыто говорили, что Николай II с трудом терпит людей, которых он считает выше себя в умственном и нравственном отношении, и использует их только в случаях крайней необходимости. Ему нравятся только люди, менее даровитые, чем царь. Император молчаливо всем говорил: «Моему нраву не препятствуй!», а в обществе мог вслух заявить: «А мне какое дело до общественного мнения». Везде говорили, что «царь, не имеющий царского характера, не может дать счастья стране», а «императрица Александра Федоровна руководит волей и склонностями государя и больше всего виновата в том, что царствование Николая II так несчастно для него и для России». Даже министры говорили, что правительство и общество находятся в противоположных лагерях, и это давно произошло по вине самодержавия, которое с размаху и со всей дури влетело в позорно проигрываемую войну с маленькой Японией, и, конечно, государство в таком несусветном положении существовать не может. Либералы, инакомыслящие и столпы самодержавия говорили, что ближайшим последствием «ребяческого» правления многомиллионной революцией будет революция, давно «подготовленная полицейско-дворянским режимом, или, вернее, полицейско-дворцово-камарильным режимом».
Председатель Комитета министров Сергей Витте писал о Николае II, который страстно хотел получить эти бумаги и навсегда оставить их в одном экземпляре: «Бедный и несчастный государь! Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте его характера развивались его государственные пороки, да еще какого самодержавного и неограниченного». Николай II на государственных советах мог легко сказать, что «я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне богом народа». В обществе сразу же заговорили, что тот государь, который царствует неограниченно, не должен допускать безумных ошибок, и в любом случае должен их признавать, а не прощать своему народу несуществующие вину. О Николае II говорили, что когда он совершает очередную глупость, то тут же заявляет, что он неограниченный государь и отвечает только перед богом, а когда его глупости убивали его подданных, то все его сотрудники-сановники вдруг оказывались в этом виноваты, конечно, все, кроме самодержавного величества, которого подвели и обманули. В империи начала ХХ века эти благоглупости в крови уже не воспринимались обществом, которое в десятках газет заявляло: «Неограниченный монарх сам и лично отвечает за все, происходящее в империи, а его сановники ответственны только за неисполнение царских приказаний. Если императору нравится перекладывать свой отрицательный профессионализм на своих министров, то его власть должна стать ограниченной.
Дворцовая камарилья почему-то думала, что все в империи должно делаться только через нее, и, само собой, для нее. Политические невежды, заботящиеся только о набитии собственных карманов бюджетными деньгами, не понимали, что когда весь народ требует экономических и социальных реформ, а самодержавие ему в этом грубо-хамски отказывает, то народ выставляет уже политические требования, с помощью которых сам добьется экономических и социальных преобразований. Когда монархия начинает упираться, то начинается революция, в империи традиционно чрезвычайно кровавая. Если напряженная монархия душит революцию и продолжает вести себя в том же духе, в державе водворяется анархия. Зимнему дворцу было все равно, что революции происходили оттого, что монархия не удовлетворяет народные потребности, и из-за этого происходят революции, всегда сменяющиеся анархиями. Царю десятки раз говорили даже лю