состоянии самостоятельно передвигать ноги, и его приходилось под руки стаскивать вниз по ступенькам.
Как и все другие служители во дворце, Мардохей знал, что царский везирь все чаще имел обыкновение уже реди дня уже напиваться до полного бесчувствия. Пользуясь, необъснимой благосклонностью Артоксеркса, Великого, теперь не сдерживал себя даже в те дни, когда во дворец приезжали иноземные послы или великие князья.
Даже самые последние дворцовые слуги многократно слышали, как гордился и бахвалился Аман тем, что незаметно сделался главным и чуть ли не единственным советником молодого царя, и на самом деле было именно так: по указанию Амана казнили и миловали, он вел себя, как второй царь. Артаксеркс настолько высоко вознес своего любимого сотрапезника, что приказал всем служащим во дворце кланяться и падать ниц при приближении Амана Вугеянина, словно бы тот и вправду был вторым царем, лишь бы лишний раз его потешить.
Тем удивительнее было сейчас смотреть, как второго владыку мира выносили из дворца слуги, подхватив под руки, как тряпичную куклу, а сам Аман, высунув язык, лишь мычал и беспомощно вращал головой, не в силах уследить за крутящейся перед его глазами лестницей и собственными ногами, задевающими верхушки деревьев.
Везирь сделал несколько нетвердых шагов по лестнице, и вдруг резко отстранился от слуг, скорчился, схватился рукой за горло и из его утробы наружу хлынуло что-то красное, густое и на редкость отвратительное на вид то ли вино, то ли кровь, то ли остатки пищи.
Глядя на него, Мардохей с трудом подавил приступ дурноты. Царский везирь и без того вызывал немалое отвращение, особенно, когда Мардохей слушал рассказы очевидцев, как сыновья Амана, десять самых старших из его сыновей, объединившись в группу, наподобие маленького войска, издевались в Сузах над иудеями, нарочно заставляя есть куски непрожаренной свинины с кровью, и потом жестоко избивали тех, кто отказывался брать в рот нечестивую пищу, а также всячески глумились над другими народами, не родственными персам и мидийцам.
"Если кто из дома Израилева и из пришельцев, которые живут между вами, будут есть какую-нибудь кровь, то обращу лице мое на душу того, кто будет есть кровь, и истреблю её из народа её. Потому что душа тела в крови, и Я назначил её вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия души очищает..." - вот что заповедовал своему народу Господь, и каким-то образом сыновья Амана прознали про эти и многие другие запреты иудеев, и теперь нарочно выносили их на всеобщее поругание.
Мардохей вспомнил про это, и в нем вскипела от возмущения вся кровь, так что пришлось даже ухватиться рукой за ствол дерева, чтобы удержаться прямо на ногах. Слишком было сейчас похоже, что на ступеньки из черного камня Аман Вугеянин исторгал не обыкновенную блевотину, а свою нечистую, поганую душу вместе с чьей-то выпитой кровью, и ничего отвратительнее такого зрелища Мардохей в жизни своей не видел.
Мардохей вдруг даже вспомнил, что среди его далеких предков числится Кис из колена Вениаминова, отец первого израильского царя и от этих мыслей горделиво выпрямился, расправил плечи, хотя чаще он, наоборот, слегка сутулился, чтобы не казаться слишком приметным.
А когда слуги поволокли мимо него Амана Вугеянина, перепачканного в собственных нечистотах, и пришло время упасть перед ним ниц лицом, как перед второым царем, Мардохей не стал опуститься на колени и продолжал стоять также прямо, держась рукой за дерево. Кровь прихлынула к его щекам и, наверное, в тот момент Мардохей как никогда сделался и впрямь похожим на румяного и гордого красавца Саула, первого израильского царя. Он нарочно отвернулся и начал глядеть в сторону, где в ветвях пела какая-то неприметная человеческому взору птаха, слушать пение которой было куда приятнее, чем пьяную ругань и бормотание царского везиря, а также пыхтение его слуг.
По счастью, Аман был в таком состоянии, что ничего не заметил, а прислужники, может быть, и увидели отвернувшегося стражника, но сейчас им было явно не до поклонов и почестей.
Когда слуги приволокли Амана в его роскошный дом, по множеству комнат, колонн, настенных росписей и каменных изваяний, мало чем отличающийся от царского дворца, и царский везирь уже почти что пришел в себя, обрел дар речи и призвал старшую жену свою, Зерешь. После вина он привык рассказывать ей и друзьям дома дневные новости, хвалиться своим умом и находчивостью, без которых он никогда бы не сделался любимым советником царя, а также самым большим в Сузах гаремом, многочисленными сыновьями, здоровьем и богатствами.
"Да-да, все так и есть, правильно ты говоришь", - соглашалась с ним Зерешь, которая давно научилась почти что его не слушать, и время от времени говорить лишь одни и те же слова, приятные для слуха Амана. Прошло время, когда Аман слушал её советы, а теперь все равно никому не давал и рта раскрыть, а уши у него теперь были, словно запечатанные пчелиным воском.
Зерешь видела, что в черных волосах её мужа давно уже появились пряди седых волос, а его редкие зубы, похожие на кривые ножи, уже не так быстро разгрызали куски мяса. Да и столько жен в гареме Аман держал больше для хвастовства, потому что его громкий храп не прерывался от первой стражи до самого утра.
"Все молодые девки в Сузах только и мечтают попасть в мой гарем," тем не менее по-прежнему каждый вечер рассказывал Аман своим домашним, и Зерешь ему с готовностью поддакивала: "Все так и есть, правильно ты говоришь, правильно".
В детские и юношеские годы Зерешь мечтала стать пророчицей или жрицей в храме, но потом отец отдал её в жены к Аману Вугеянину, и за многие годы она привыкла ко всем привычкам, а в последнее время даже почти что не замечала мужа возле себя, и жила обособленной жизнью. С детских лет Зерешь с особым почтением, если не сказать - со священным трепетом относилась к бактрийским гадателям и прорицателям, которые умели читать таинственные письмена на воде, находить ответы в полетах птиц по небу, разгадывать тайны магических кристаллов и священных чисел, и теперь она в полной мере смогла посвятить себя любимым занятиям.
Как только дом Амана, который теперь был в Сузах вторым по роскоши после царского дворца, сделался вместительным, Зерешь сразу же снарядила в Бактирию, к своему родному брату, караван с дорогими дарами, чтобы тот прислал ей лучших гадателей, которых только можно найти в округе. Брат Зерешь, унаследовавший богатство отца, оказался человеком прижимистым несмотря на присланную корицу и серебро, в обратный путь он посадал на верблюдов только трех магов из своего дома, и причем таких, кого все равно считал самыми бесполезными. И даже придумал условие, что через двадцать лет все они должны обратно вернуться в родные земли, потому что на чужбине, якобы, их волшебный дар постепенно сходит на нет.
Но Зерешь все равно была без ума от радости. Она окружила гадателей такой заботой и почетом, что они мечтали бы навеки остаться под крышей аманова дома, если бы это было возможно и поняли, что все же, несмотря ни на что, родились под счастливой звездой.
Каждый день Зерешь советовалась с ними по всем важным и вовсе мелким домашним делам, и они отвечали на её вопросы при помощи особых, магических костей, на гранях которых были начертаны цифры и знаки, означающие так много, что разобраться в них могли только мудрейшие.
Но Зерешь была женщиной хитрой, и зачастую спрашивала ответы у трех магов по-отдельности, а потом складывала их суждения в одно, которые потом и выдавала за свое собственное, за что и слыла мудрой женщиной среди многих знатных людей в Сузах.
Например, сразу же после злополучного пира, на который не пришла царица Астинь, Зерешь с пристрастием расспросила всех своих гадателей, нужно ли ей предпринимать усилия, чтобы каким-то образом попытаться снова соединить царя и царицу, или же оставить все, как есть.
Со слов мужа Зерешь лучше других знала, как тосковал Артаксеркс по Астинь и в каких выражениях проклинал потом Мемухана, надоумившего издать письменный царский указ, который теперь никак нельзя переступить. А ведь если бы Аман каким-то образом вернул царю Астинь, их дружба упрочилась бы ещё сильнее и была бы скреплена тайными, а значит, самыми крепкими узами.
Но все трое гадателей сказали одно и тоже: с Астинь навсегда покончено, нужно забыть её и никогда больше не вспоминать, потому что скоро над Персией взойдет новая звезда, другая персидская царица, придется только немного подождать. Один из них даже назвал точное время - подождать пять лет и примерно восемь месяцев, так сказали ему магические кости.
Тогда Зерешь успокоилась и сказала Аману: "Забудь про Астинь, как будто бы её никогда не было на свете, и даже не называй её имени при царе."
За вс эти годы через своих мудрецов, а иногда и от себя лично Зерешь дала своему мужу немало хороших советов, и один из них особенно пригодился, когда Артаксеркс только что назначил Аману своим везирем.
"Для того, чтобы царь Артаксеркс не отсек тебя слишком быстро от своих милости, ты должен стать для него таким же необходимым, как любая из частей его тела, - сказала однажды мужу Зерешь. - Погляди сам - ведь никому из людей не приходит в голову даже в минуты сильнейшего гнева вырывать у себя из живота печень или отсекать собственные пальцы - всякий старается старается выместить зло на других, чтобы самому больно не было."
"Что же я могу? Не пойму, к чему ты клонишь? - удивился Аман, который хоть и любил сам много говорить, но не умел слушал и плохо понимал с первого раза, что втолковывали ему другие.
"Ты не можешь стать рукой молодого царя, потому что у него и без тебя длинные руки, а правая рука даже длиннее левой, - спокойно принялась объяснять тогда Зерешь. - И глазами ты его не сумеешь стать, потому что Артаксеркс и без тебя зорко видит, ни тем более сердцем, так как по твоим словам царь и так слишком часто бывает слишком задумчивым и прислушивается к своим желаниям. Но ты сказал мне как-то, что наш царь молчалив, не любит много говорить - значит ты, Аман, должен стать его языком."