А зря. Тот Кликун в углу прятался, за дверью. Ушами шевелил, шельма, смекнул, что сейчас не до него.
– Альфред! Ты… того, встань с полу, – сказал Стоеросов. – Штаны же перепачкаешь! Панталоны свои дипломатические.
Перебирая руками по стенке, Обенаус поднялся.
– Алену-то спрашивал, жених?
– Спрашивал, П-палыч.
– Ну, чего она ответила, догадываюсь.
Стоеросов выпил, посмотрел на жениха грустно и серьезно.
– Сестренку мою не обидишь, знаю. А если в Поммерн увезешь, так оно и лучше будет. Нравы у нас пока что диковатые, как известно…
Тут Свиристел страдальчески поморщился.
– Слушай, – сказал он. – Если мальчонка у вас получится, назови Павлушкой, лады? В честь родителя моего. А то и не знаю, смогу ли сам уважить.
– Т-так вы согласны? – запинаясь спросил барон.
– Я-то?
Свиристел отвернулся, смахнул что-то с бороды и вдруг рявкнул:
– Аленка! Где ты там прячешься?! Ну-ка, озорница, стань перед мужем своим!
За дверью послышались торопливые шаги. Алена вошла низко кланяясь. Нарядная, в лучшем своем сарафане, пахнущая иноземными духами. С косой, заранее уже упрятанной под платок. На вытянутых, дрожащих руках, несла она бархатную подушечку, а на подушке – символ женской покорности. Злую, змеей свернутую плеть.
Просвещенный померанский барон ужаснулся.
– Алена Павловна! Голубка моя, да как вы могли подумать-то такое…
– А ты не спеши, не спеши, Альфред, – вдруг захохотал Стоеросов. – Пригодится еще!
Потом повернулся к Алене и сказал:
– Ну что, сестренка? Откомандовалась?
– Спасибо тебе, Свиристелушко, – кусая губы, сказала Алена. – Век молиться за тебя буду! Скучать буду…
Она заплакала, уткнулась в братину грудь и тихо спросила:
– Прошка сказывал, что имение ты продал. Уедешь теперь?
– Теперь-то да, теперь-то что? Можно.
– Ох, слава те, господи! Услышал молитвы… А к нам вернешься? Обещай!
– А чего? Вернусь, – сказал Стоеросов. – К вам – вернусь. Запросто. Только не с той стороны куда ухожу.
Обенаус покачнулся.
– С любой, Свиристел… Ну что тебе сказать? Покуда я жив, мой замок – твой дом. Только вот что…
– Что?
Обенаус качнулся сильнее, вцепился в плечо нового родственника и сообщил, что после кавальяка, шериса и стоеросовки пить больше не сможет.
– Да уж, зятек, – сочувственно кивнул Свиристел. – И не стоит. Впрочем, Аленка особо-то и не позволит, присмотрит она за тобой.
– Давайте посидим на дорожку, – предложила Алена.
И они сели. А Прошка выскочил, закрыл за собой дверь и плотно прижался к ней спиной.
– Господи, господи, – бормотал он. – Ну, пошли ж ты и мне кого-нибудь. Всех, ну вот всех сегодня люблю. До ужаса! А поцеловать некого…
И тут он увидел Кликуна.
– Ба! Есть, значит, кого. Ах ты ж… скотина безрогая! Ну, и тупой же ты угол. Ах ты ж… тригонометрия!
Он выволок стряпчего, от всей души двинул в подлую рожу, а под зад пинком наладил. Кликун, не проронивший за время визита ни слова, остался верен себе и на этот случай, – даже по лестнице скатился все так же молча. Падал умело, сберегая голову, кошель, да письменный ящик. В общем, привычен был мужчина.
Мужики в сенях вставали, потягивались, разбирали оружие и по одному исчезали в узкой дверце, ведущей в необъятные подвалы Стоеросовой домины. Там, меж винных бочек, уж был открыт лаз; в подземном ходе горели лампады.
А Прошка раздобыл кисть с ведром известки, после чего вышел на улицу.
Толпа заволновалась.
– Эй, Прохор! Ну что, ну как там? Свиристел бороняться будет или в Изгойный подастся?
– Щас, – важно сказал Прошка и принялся малевать на воротах корявые буквы:
ПРОДАНО.
СОБСТВЕНАСТЬ КУФЮРСТА ПАМЕРАНСКАВО
Толпа заволновалась сильнее. Прошка поставил точку, полюбовался, потом добавил:
И БАРОНА ИХНЕГО
ИМЕНЕМ АЛЬФРЕД
– Прохор, Прохор! Это как то есть продано?
Прошка уселся на скамеечку, достал кисет.
– Обыкновенно, – сказал он. – За деньги.
– Э! Погоди закуривать. А Свиристелка где?
Толпа придвинулась поближе. Прошка невозмутимо положил ногу на ногу и выпустил замысловатое колечко дыма. Потом поманил пальцем ближайших и шепотом сообщил:
– Свиристел? Да в бегах. Сам посуди, где ж ему быть?
В толпе заспорили. Через некоторое время вперед выдвинулся толстый кривоглазый отец Вонифаций, игумен монастыря Святаго Перенесения и первейший собутыльник покойного Агафония.
– Сбег там Свиристелко, али не сбег, – это еще проверить требуется, – заявил он. – Верно говорю, ребяты?
В толпе одобрительно зашумели. Прошка пожал плечами.
– А кто же против? Давайте ваших выборных. Человек десять, пожалуй, довольно будет.
– Э, нет, десяти маловато, – тут же заспорил игумен, алчно косясь на терема, в которых много чего прихватить можно. – Эвон сколько понастроено! А если не убег? А ежели притаился яко аспид? Что тогда?
После долгих препирательств остановились на тридцати, да еще и с оружием.
– Вдруг аспид не один притаился? Как выскочат…
– Хрен с вами, – сказал Прошка, прикидывая, далеко ли уплыл Стоеросов. – Только факелы загасите, а то пожгете все. Эгей, мурмазеи! Слышите меня?
– Слышим, не кричи. А чо?
– Сей же час бочки с хинной выкатят. Покупку обмывать будем?
– Ну, ты и спросил! – удивились передние.
– Чего? Как? Сколько? – волновались задние. – Хинная? Да много ли бочек-то будет?
– А сколько выпьете, – сказал Прошка.
И подумал, что хоромины, пожалуй, не пожгут. Все остальное уцелеет едва ли.
И покатились бочки к главным воротам. Туда же хлынули осаждающие, быстро превращаясь в жаждущих. Пользуясь удобным моментом, Обенаус вывел свою невесту через боковой выход.
Алена ушла в чем была, только прихватила кошелку с портретом родителей да личными драгоценностями. По дороге несколько раз оглядывалась на бывший дом брата, где выросла и где сейчас шастала волосатая, вороватая и вонючая компания Вонифация. Кусала губы.
– Ничего, – мягко сказал Обенаус. – Главное, все живы. Остальное восстановим.
– Да, конечно, – сказала Алена. – Только не вещи мне жалко. Понимаешь, где люди живут ладно, с любовью, есть домовой. Такой добрый домашний дух. Его вот опоганили…
Обенаус развел руками.
– Да нет, Альфред, что ты! Как можно тебя упрекнуть? Ты сделал все, что мог. Ты мне Свиристела спас! Из-за одного этого вечная я должница. Но когда вернусь туда… – Алена вновь оглянулась. – Когда вернусь, лично все полы перемою. Отскоблю, вычищу, а половики сожгу. Чтоб и запашинки малой от стада не осталось!
– Все, что захочешь. Хозяйка там остается старая.
Алена улыбнулась.
– Старая?
– Ох, извини! Прежняя, я хотел сказать.
– Извинения приняты. Ну, барон, отвечайте.
– Что?
– С чего начнется моя новая жизнь?
Алена сказала эти слова с нарочитой небрежностью, но Обенаус прекрасно почувствовал всю ее напряженность.
– Начнем с того, что повернем за угол, – буднично сказал он.
– И что там, эа углом? Чудеса начнутся?
– Никаких чудес. Там нас ждет обычный экипаж. В нем мы быстрее доберемся до вашего второго дома, моя баронесса.
Обенаус, конечно, кокетничал, называя экипаж обычным. Эту двухместную, легкую и до невозможности изящную коляску изготовили на каретной фабрике Бауцена специально для Чрезвычайного и Полномочного посла курфюршества. Даже в сумерках ее корпус благородно отблескивал лаком. Полупрозрачные занавески на окнах уютно светились благодаря внутреннему фонарю. Рессоры же были таковы, что когда кучер соскочил с козел, коляска вздрогнула как живая, а потом еще пружинисто качнулась.
– Вот, Ермилыч, – сказал барон, – познакомься со своей хозяйкой.
– Очень рад, – сказал кучер. – Но осмелюсь доложить, я знаком с ней пораньше вашей милости. С тех пор, как она была еще во-от этакого росточка, – рукою в белой перчатке Ермилыч провел линию где-то на уровне колеса.
Затем той же рукой он сдернул с головы цилиндр и низко поклонился.
– Добро пожаловать, Алена Павловна. Добро пожаловать, голубушка!
Вместо ответа Алена поцеловала его в бритую щеку.
Обенаус улыбнулся и собственноручно распахнул дверцу. При этом почти до самой земли опустились складные ступеньки.
– О, как удобно, – сказала Алена. – Чудеса все же начинаются, да?
– Только начинаются, – заверил Ермилыч.
Потом наклонился и шепнул:
– Мосты скоро разведут.
– Так чего же мы ждем? Вперед!
Обенаус поставил ногу на ступеньку и тут его сильно повело в сторону.
– Что такое? – спросил Ермилыч, подхватывая хозяина. – Вы не ранены?
– Еще как! Но не думаю, что смертельно. Во всяком случае, мое лекарство теперь со мной.
– А, – с облегчением сказал кучер. – После свадьбы заживет. Только, герр посол, у меня есть добрый совет. Даже два.
– Да? Какой же… то есть какие?
– Не открывайте сами дверцу кареты и не пейте больше хинную. То и другое – по моей части.
– А. По-последую. Завтра.
Барон с трудом поднялся в экипаж.
– Алена, – с огорчением сказал Ермилыч. – Ты не думай, он не такой. Почти не пьет! Вообще… впервые вижу.
– Я знаю, знаю, – успокоила Алена. – Это он из-за меня так… пострадал.
Ближайшего будущего она уже не боялась. Чего и добивался Обенаус. Но из роли не следовало выходить слишком быстро. Он откинулся на подушки, закрыл глаза. Потом не удержался и положил голову на плечо Алены. Якобы случайно. А та не удержалась и его поцеловала. Думала, что спит.
И оба поняли, что ошибаются.
– О, о… Да вы, сударь, хитрец!
Обенаус был вынужден открыть глаза.
– Ах, сударыня, до чего же хорошо, что вы – не посол Пресветлой Покаяны.
– Брр… Еще чего! Послушай, Альфред, ты потерпи. Не приставай ко мне прямо сейчас, ладно?