— Когда я была маленькой, он мне сказал: это его почти самое любимое место на земле. Я думала, он шутит. Но года два назад он повторил слово в слово: «Это мое почти самое любимое место на свете».
Она чуть помедлила, призадумавшись, а я снова огляделся, пытаясь понять, чем это место так привлекло дедушку. Скучновато, словно подавленный зевок. Интересно, смутно подумал я, какое место было у него самое любимое?
— Я прожила с дедушкой три года, после того как мама заболела. Может быть, он вам рассказывал?
— Простите, пожалуйста, — сказал я, — разве я знаком с вашим дедушкой?
Тут она растерялась. Посмотрела на меня, ожидая какой-то подсказки.
— Вы познакомились с ним в горах, — напомнила она. — В горах Хоккайдо.
Отвела взгляд, и тут же снова посмотрела мне в лицо.
— Он умер в вашем номере.
Эд, мой редактор, — сирота с рождения. Он целую историю придумал, как его мать вынуждена была отказаться от ребенка, потому что не могла разыскать отца. Не то чтобы отец ее бросил или мать попросту не захотела возиться с маленьким Эдди, — нет, всему виной роковая случайность: телефон затерялся, поезд опоздал. Трагическая невстреча, выверт судьбы. Деталей в этой повести не хватало, правдоподобия тоже, но кто отважится уличить сироту во лжи? Тем более когда сирота платит вам жалованье.
За отсутствием собственных предков Эд с особым почтением относился к родству и родительской ответственности. Оно бы прекрасно и замечательно, одна беда: всякую женщину, позвонившую в редакцию, он принимал за брошенную мной будущую мать и считал своим моральным долгом снабдить ее моим телефоном и подробными указаниями, где меня найти. На самом деле я отнюдь не столь распутен или легкомыслен, особенно с тех пор, как забыл о гейшах, однако Эд раз и навсегда отождествил меня с бросившим его отцом и бдительно следил, как бы я не бросил еще кого-нибудь.
Однажды по пьянке он назвал меня папой. Не в шутку, без всякого там подвоха. Мой начальник, пятнадцатью годами старше. Об этой минуте мы оба предпочитаем не вспоминать.
Вот таким образом девица и вышла на мой след. Побеседовала с дежурным в гостинице, расспросила его в подробностях о смерти деда. Дневной Менеджер, словоохотливый как всегда, упомянул репортера из знаменитого журнала «Молодежь Азии». Даже если он при этом не назвал моего имени, этого было довольно: девушка позвонила в Кливленд Эду, спросила о «вашем корреспонденте, проживающем в отеле „Кис-Кис“», и получила всю информацию.
Ее зовут Сэцуко Нисимура, наконец-то удостоился я узнать. С дедушкой она последние два года не виделась и даже не знала, что он перебрался в Хоккайдо, пока ей оттуда не позвонили. Прежде они были очень близки, но два года назад разошлись. Были нелады, пояснила она мне на скамейке в парке возле заброшенного, без уток, пруда.
Я рассказал, как ее дед принес мне в номер полотенца и рухнул на пол. Его попытку поговорить о бессмертии я не упомянул, как не упомянул визитку и последние слова умирающего.
Сэцуко примиренно кивала, снова извинялась за то, что нарушила мои планы на утро. Я заверял ее, что никаких особых планов и не было, извинялся за то, что не успел ближе познакомиться с ее дедом. Мы всего лишь обменялись парой слов, сказал я. Мне показалось, он был милый, приятный человек.
Тогда она спросила, видел ли я, как дух ее дедушки покинул тело.
Я признался, что не видел, и на этом и без того нелегкий разговор заглох окончательно. Сэцуко отвернулась от меня и тихо заплакала.
В этот момент я готов был показать ей визитку с телефонным номером, но что-то меня остановило. Смерть дедушки и без того подкосила бедняжку, к чему ее еще грузить. Конечно, она могла бы мне рассказать про эту картинку с птичкой, а может быть, даже знала, откуда эта же татуировка взялась на плече Ёси, но как-то некрасиво допрашивать молодую женщину, которая плачет на скамейке в парке.
После долгой паузы госпожа Нисимура вдруг встала, снова извинилась, поблагодарила меня, извинилась еще раз.
— Может, я вам потом позвоню? — предложил я. — Постараюсь еще что-нибудь припомнить.
Закусив губу, она оглядела пруд без уток и деревья без листьев. Достала из сумочки ручку, написала номер на бумажке из «Привет, киса». Протянула мне свой телефон и собралась уходить.
Я резво вскочил, намереваясь проводить ее.
— Извините, — тихо произнесла она. — Мне кажется, да, я думаю, мне сейчас надо побыть одной, пожалуйста…
Я покорно кивнул и уселся на скамью, уставившись на свои ботинки. Желтеющая трава оставила на них пятна. Я попытался представить себе, как Ночной Портье сидел на этой самой скамье и как ему тут нравилось. Я, конечно, мог вообразить старикана исключительно в униформе портье — ну, ничего не поделаешь. Такая и нарисовалась картина: тощий старик в маленькой форменной шляпе сидит на скамье и бросает хлебные крошки уткам.
Другая картина вытеснила первую: снова Ночной Портье, сползающий по стене моего номера в отеле «Кис-Кис». Они не идут, говорит он. Глаза его закрыты, бессильные пальцы разжимаются.
Я поднялся и пошел прочь из парка.
8
«Сэппуку Рекордз» располагается на внешней границе Гинза 13-тёмэ, на пересечении Дзикоку-дори № 1 и Дзикоку-дори № 2. На Дзикоку № 1 находятся галереи высшего разряда, где продаются никому не понятные картины, и дизайнерские ателье, где шьют никому не подходящую одежду. На Дзикоку № 2 громоздятся штаб-квартиры известных международных компаний, а также офисы крупных фирм-консультантов по инвестициям, аудиторов и рекламных агентств.
Было бы символично поместить «Сэппуку Рекордз» точно на перекрестке искусства и коммерции, но это не совсем так: «Сэппуку» помещается в средней высоты здании примерно в полуквартале от перекрестка, на Дзикоку-дори № 2, то есть уже на коммерческой улице. Возможно, это еще символичнее.
На гигантском экране перед зданием «Сэппуку» очередная рэп-звезда исполняла свой номер, прыгая по сцене в пухлявом белом пальто. Эдакий толстяк с рекламы шин «Мишлин», исполняющий приемы тай-бо. Пока я перешел улицу и нырнул в подъезд штаб-квартиры «Индустрии развлечений „Сэппуку“», шестисе-кундный клип прокрутили три раза.
Я проскочил мимо швейцара и бодро поднялся по лестнице на одиннадцатый этаж. Неплохая лестница, к слову сказать. Даже музыка играла, словно в лифте. Специальная такая музыка для подъема по лестнице. Я вскидывал ноги в такт лаунж-версии «Лестницы в небо» «Лед Зеппелин».61 Следом, наверное, пустят «Вниз по лестнице и за дверь» Фрэнка Лёссера62 или госпел «Вверх по лестнице».63 Что бы еще, прикидывал я, но мозг не работал. Аки и Маки Фудзотао наверняка способны назвать с полсотни песен восхождения — жаль, что Аки и Маки нет поблизости.
Мне нужен был кабинет дальше по коридору, напротив огромной незаконченной мозаики в стиле ар деко, запечатлевшей становление компании. Судя по картине, Сугавара превратил «Сэппуку» в лидера среди независимых брендов Японии очень простым способом: он раздавал направо и налево золотые диски радостно ухмылявшимся музыкантам.
При виде этой мозаики мне припомнилась судьба Фуридзакэ Быстрые Пальцы.
Хаяитэ Фуридзакэ по прозвищу Быстрые Пальцы завоевал множество наград, однако его на этой мозаике не было. Потрясающий гитарист эрэки-сёрфа,64 он был сессионным музыкантом, пока его не ангажировал Сугавара. В «Сэппуку» Фуридзакэ играл соло. Три года тому назад он получил премию «Орисон»65 за лучший дебют и написал фантастическую металл-сёрф-композицию, ставшую заглавной темой в популярном телесериале «Мамаша-дзюдоистка». Фуридзакэ готовился к первым гастролям с гигантами австрийской рок-оперы «Вагнервоза», как вдруг судьба его резко переменилась.
Однажды вечером музыканта похитили трое мужчин, прятавших лица под капюшонами. Сначала они сломали ему обе руки, потом аккуратно отрезали два пальца и бросили его под эстакадой кольцевой автомагистрали. Заказчиков или исполнителей этого черного дела так и не нашли, хотя обнаружились кое-какие интересные обстоятельства: агент Фуридзакэ вел переговоры с «Сони». Быстрые Пальцы хотел ускользнуть от «Сэппуку».
Фуридзакэ и сейчас выступает порой в клубах. Теперь он играет на слайд-гитаре, и зрителей немного смущает тик, который передергивает его лицо. Звездой ему больше не быть, но Фуридзакэ гениальный музыкант и парень прекрасный. К тому же он прирожденный рассказчик, я слышал от него много историй о крутой рок-н-рольной тусовке.
Он почти никогда не упоминает «Сэппуку».
И, как любой благоразумный токиец, даже не заговаривает о Сугаваре.
Я нажал кнопку и сообщил в переговорное устройство свое имя. Дверь отворилась, меня поглотила сверкающая белизна. Белые полы, белый рабочий стол, огромные белые буквы «Холдинг „Сэппуку“» на белой стене. В иглу у эскимосов и то красок больше. Слева от пустого стола навытяжку стоял охранник в униформе, похожий на оловянного солдатика.
В комнату вошла женщина. Мышиные очочки, скромная синяя юбка, голубая, отнюдь не дизайнерская блузка, однако тело, от которого не один парень потеряет голову. Я бы снял ее в музыкальном клипе: срывает с себя очки и строгие одежки, накладывает макияж, надевает мини-юбку и туфли на шпильках. Остается еще намалевать помадой на зеркале: «Я открыла в себе источник гиперсексуальности!»
Но она не стала писать помадой на зеркале, а жестом подозвала меня к белой внутренней двери. Нажала на кнопку двусторонней связи, и оттуда донесся белый — естественно! — шум.
— Чака-сан! — проверещала секретарша так пронзительно, что даже выдрессированный охранник дернулся. Дверь распахнулась, и я вошел в офис Сугавары.
Легендарный Сугавара стоял ко мне спиной, глядя в окно на перекресток, на людей, спешивших куда-то с пакетами и покупками. Может, недоумевал, каким образом люди ухитряются покупать столько дряни, если в стране застой и экономическая депрессия. В таком случае мысли Сугавары полностью совпадали с моими, а значит, меня никак нельзя назвать оригинальным мыслителем. Наверное, он думал о чем-то другом.