Доктор Ник поднялся со вздохом.
— Варварство, — пробормотал он, устремляясь в зал. — Взрослые люди ради забавы до полусмерти друг друга избивают.
— Согласен! — подхватил я. — Надо бы всем объединиться и побить кошек!
Доктор вышел за дверь, и тут Суда нарушил обет молчания. Как-то загадочно покосившись на меня, он спросил, слыхал ли я новую песенку. Я покачал забинтованной головой и спросил, что за песня.
— Новая песня Ёси, — пояснил Суда. — То бишь новая песня «Святой стрелы». «Сэппуку» выпускает сингл во вторник. Новый альбом выйдет примерно через месяц.
— Нашли демоверсию?
Вместо ответа Суда кивнул Аки. Аки подошел к проигрывателю, стоявшему на скамье, и нажал кнопку. Суда пристально следил за мной, ожидая моей реакции. Я вспомнил историю о том, как Ёси присматривался к служащим звукозаписывающей компании во время предварительных прослушиваний. По слухам, те две песни, которые больше всего устраивали «пиджаков», он в окончательной версии снимал.
Комнату наполнило шипение.
Вступили гитары, заскользили поверх намеченного басом пунктира. Ворвались барабаны, за ними — электроперкуссия и дикий скрежет. Мрачный, минорный звук, но мелодия гораздо танцевальнее, чем все знакомые мне песни «Святой стрелы». Вот и голос:
Она не оставила мне ничего…
Голос не столько пел, сколько произносил слова, и этот голос принадлежал не Ёси. Я глянул на Суду, тот ответил нервозной ухмылкой и отвел глаза. Обрывки диалога прорывались сквозь мешанину звуков:
Ни ключа,
ни поцелуя на прощанье
Ничего.
Музыка почти затихла. Теперь зазвучал голос Ёси, он пел, повторяя те же слова:
Ни ключа, ни поцелуя
Ни ключа, ни поцелуя
Взяла и разбила
Все инструменты отпали, кроме ударных. Искаженный голос произнес не вполне отчетливо:
Одинокое сердце мое.
Пушечный грохот неистовствующих гитар, нарастающий вихрь аудиоблицкрига. Мигрень была мне обеспечена, даже если бы громкость и прикрутили. Не в том беда, что не слишком понравилась песня, а в том, что едва я все сообразил и расчислил, мне вдруг ставят запись, и покойник поет слова, которые я произнес всего несколько дней назад. И так, сидя и слушая до самого конца, я невольно подумал: смерть Ёси превращается в эпическую песню в стиле металл, из тех, которые продолжаются бесконечно, ложный финал за ложным финалом.
Наконец песня завершилась. Аки выключил проигрыватель.
— Что скажете? — спросил Суда.
— Как ни странно, я лично полагаю, что слова принадлежат не Ёси. И если он каким-то образом не вернулся из могилы, вряд ли это он поет.
Суда посмотрел мне в глаза, печальная улыбка вернулась и сделалась шире прежнего.
— Тут и поудивительней вещи происходят, — сказал он. — Помните «Темную сущность», кавер-группу «Святой стрелы», которые на мемориальном концерте играли? Только что они подписали контракт с «Сэппуку».
Я вышел из метро на станции Хигаси-Гиндза и поспешил в сторону Гиндза 13-тёме. Когда я проходил мимо кучки народу, стоявшего за билетами на дневной спектакль в театр «Кабукидза», какой-то малыш в зеленой курточке с портретом мультяшного супергероя Анпанмана ткнул в меня пальцем и заревел. Мать зашикала на него, виновато улыбаясь, но разглядывая меня с неменьшей жадностью. Стольких любопытных взглядов не удостоится и черномазый в провинциальном городке где-нибудь на Кюсю, но я не обижался. На их месте я бы тоже вытаращился. Во всех этих бинтах я, должно быть, выглядел, точно Майкл Джексон, замаскировавшийся для тайного визита в магазин игрушек.
«Сэппуку» уже запустили новый клип на экране, украшавшем их здание. Поспешный монтаж выступлений «Святой стрелы», главным образом — сам Ёси. Зернистые кадры, снятые внутри «Клуба Кватро» в начале карьеры. Ёси позирует с гитарой на утесе Накадакэ, гора Асо. Ёси в садомазохистском ковбойском прикиде тщетно кокетничает с камерой. Ёси влезает в люк вертолета, машет рукой на прощание. Последние кадры — вид с высоты птичьего полета на гражданскую панихиду у храма Цукидзи Хонгандзи. Я высматривал в толпе Билли Чаку, но так и не обнаружил.
Лицо Ёси растворилось, сменившись логотипом «Святой стрелы» и словами: Ре/ин/троспекция «Индустрия развлечений „Сэппуку“» — скоро!
Траур, по-видимому, подошел к концу.
Охранник по-прежнему охранял белую вывеску «Индустрия развлечений „Сэппуку“» и по-прежнему выглядел расписным индейцем из дешевой лавки. Женщина-мышка в синей блузе со времени моего последнего визита открыла в себе источник гиперсексуальности. Сегодня она сидела за конторкой в облегающем красном свитере (по нему я мог сделать вывод о температуре помещения) и в черной юбке (по ней я мог сделать вывод о том, что девица не щадит себя на «Стэйрмастере»). А по улыбке красных губ я мог сделать вывод, что девица не ожидала меня.
— Чем могу помочь? — От ее голоса у меня волосы зашевелились. Таким бы голосом стекло резать.
— Я пришел к господину Сугаваре.
— Не могли бы вы представиться?
— Майкл Джексон, — пропищал я.
Она повторила имя, взяв октавой выше.
— Точно, — сказал я. — Тигры Сугавары исполняют песни «Битлз» без моего разрешения. Я пришел положить этому конец.
Девушка выпятила нижнюю губу и склонила голову набок. Наверное, решила, что я передразниваю ее голосок, а я просто довольно скверно изображал Майкла Джексона. Подражаю знаменитостям я из рук вон плохо, но удержаться не могу. Я понимаю так: если Джона Бон Джови151 снимают в кино, а Киану Ривза152 пустили играть в рок-группу, я лично вправе изображать звезд.
Секретарша смотрела на это иначе. Она схватила трубку и набрала номер. В шести футах слева от нее запищал пейджер охранника. Тот ожил, словно ему в прорезь бросили монетку, шагнул вперед и спросил меня:
— Если вы — Майкл Джексон, где же ваша ручная обезьянка?
— Прямо передо мной.
Охранник только фыркнул:
— Двигай!
— О'кей! Вы сами этого хотели. — И прежде чем охранник осмыслил каламбур, я врезал ему по морде и вырвал из нагрудного кармана магнитную карту-ключ. Секретарша охнула, когда я врезал охраннику во второй раз, и испустила пронзительный вопль. Когда я попытался нанести третий удар, охранник перехватил мои запястья, но я отреагировал на это приемом тэнти-нагэ, броском из айкидо, и он пролетел полкомнаты. Я мог бы еще много движений продемонстрировать, но усовестился. Полицейских я готов расшвыривать во все стороны, но бить охранников — все равно что заику передразнивать.
Я подошел к двери, сунул магнитную карточку в щель и, подавив желание изобразить походку астронавта на Луне, затопал по длинному извилистому коридору. Несколько мгновений спустя я распахнул дверь в кабинет господина Сугавары.
Сугавара, все в том же желтом кардигане мистера Роджерса, стоял у дальней стены спиной ко мне. Факс молчал, Синих Костюмов в поле зрения не наблюдалось. Я тихонько прикрыл и запер дверь. Вместо электроники тут имелся старомодный металлический замок. Сугавара стоял неподвижно, глядя в окно.
— Не хочу портить праздник, — заговорил я, делая шаг вперед, — но при всем вашем чутье на шоу-бизнес кто-то вас одурачил.
Сугавара не шелохнулся. Я обошел стол.
— Если вздумаете еще использовать мой голос, — прорычал я, — сначала разрешения попросите.
А он все стоял и таращился на улицы Гиндзы. Я затопал ногами, подходя к нему, но он не двигался. Я хлопнул в ладоши — ноль эмоций.
Тогда я похлопал его по плечу.
Сугавара резко обернулся. Подбородок отвис, как пустой носок, все лицо свела резиновая гримаса ужаса. Слои пудры взметнулись, скрыв его черты. Сугавара двинулся бочком в сторону, точно осьминог, удирающий в облаке чернил. Даже швабра-паричок съежилась в страхе, сдвинулась к затылку, когда Сугавара отшатнулся от меня.
— Кто-нибудь! — завопил он. — Скорей на помощь!
— Успокойтесь! — попросил я, показывая пустые ладони.
Осознав, что я не собираюсь на него наброситься, Сугавара отчасти пришел в себя. Он сфокусировал на мне взгляд сквозь туман распылившейся косметики и выжал слабую улыбку.
— Доброе утро, доброе утро! — тревожно и слишком громко произнес он.
Я отметил, как Сугавара цепляется за спинку стула, будто теряя равновесие. Отметил, как странные голубоватые глаза сосредоточились на моих губах — вернее, там, где мои губы прятались под бинтами.
И внезапно я все понял.
— Я СХОРОНИЛ ПОЛА!
Сугавара не дрогнул от моего крика, только наклонил голову и с выжидательной полуулыбкой вперился в мой рот. Он не разобрал ни слова.
— Об-ла-ди, об-ла-да, — произнес за моей спиной издевательский голос. — Отосклероз.
Я обернулся и увидел, как Кидзугути входит в кабинет, убирая ключи в карман. В строгом костюме цвета васаби, под стать освеженной прическе «Цезарь». Шрамы на лбу уже не так бросались в глаза. Наверное, их эффект ослабел по сравнению с отрезанным языком на полу. Но все-таки шрамы были кстати, они напомнили мне об укусах, покрывавших все тело Кидзугути. Нельзя забывать, что я имею дело с опасным психом.
Синие Костюмы ввалились по пятам за Кидзугути. И — последний, но немаловажный, любимый всеми немой, тот, кто вертится юлой, и ни слова долой, единственный и неповторимый диджей Това. Он так и не избавился от тюремных джинсов, но свой огромный двухкассетник где-то оставил. Без него Това лишился равновесия, тело его все так же клонилось вперед под тяжестью отсутствующего предмета. Исчез и микрофон, но огромные нелепые наушники остались. Бессильно свисал ни к чему не подключенный провод.
— Авто — что? — переспросил я.
— Отосклероз, — повторил Кидзугути, произнося термин с густым акцентом осакского гангстера.