— Живут среди людей? Ты с ума сошел!
— Может, это другая форма жизни. Может, они питаются нашим к ним отношением. Нашей энергией. Оскар, а что если это не булавки, а куколки? Потом они превращаются в личинки, которые выглядят, как плечики для одежды? Ты думаешь, что это плечики, а на самом деле это нечто другое. Совсем другое.
Фред зарыдал. Оскар смотрел на него, качая головой.
Через минуту Фред успокоился. Он шмыгнул носом.
— Вспомни велосипеды, которые привозят в стол находок. Владельцы не приходят за ними. Потому что владельцев нет. Эти машины не сходили с заводского конвейера. Они выросли. Да, они растут. Ты их ломаешь и выкидываешь, а они регенерируют.
Оскар покачал головой и посмотрел в сторону.
— Ну и дела, — сказал он. — Фред, ты хочешь сказать, что если сегодня это булавки, то завтра они превратятся в плечики для одежды?
— Сегодня это кокон, — сказал Фред, — а завтра мотылек. Сегодня это яйцо, а завтра цыпленок. Все это происходит не днем, когда ты можешь это видеть. Ночью, Оскар. Ночью слышно, как это все происходит. Все эти ночные звуки…
— Почему же наш магазин не завален до потолка велосипедами? Если бы вместо плечиков был велосипед…
Фред задумался.
— Если бы каждый малек трески, — сказал он, — или каждая икринка устрицы достигала бы зрелости, можно было бы ходить по морю, наступая на чешую и раковины. Но одни умирают, других поедают хищники. Поэтому природа производит огромное количество устриц, чтобы необходимый минимум мог достигнуть зрелости.
Тогда Оскар спросил, а кого, гм, тогда, гм, поедают, гм, плечики для одежды?
Фред смотрел куда-то вдаль.
— Ты должен понять, о чем идет речь. Я называю их «ложными друзьями». Когда в школе мы учили французский, учитель пояснял, что некоторые французские слова похожи на английские, но означают совсем другое. Он говорил, что такие слова называются fanx amis. Ложные друзья. Псевдо-булавки, псевдо-плечики. Кто их поедает? Трудно сказать. Может, псевдо-пылесосы?
Его партнер застонал и хлопнул себя по коленям.
— Фред, — сказал он, — ради Бога… Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты слишком оторван от жизни. Забрось свои французские книжки и книги про жуков. Выйди на улицу, проветрись. Пообщайся с людьми. Знаешь, что? Бери свой велосипед — и езжай в парк.
— Я никогда больше не притронусь к этому велосипеду. Я его боюсь, — сказал Фред.
Услышав это, Оскар поднял своего партнера и поволок его к гоночному велосипеду.
— Это единственный способ побороть страх!
Фред, с бледным лицом, залез на велосипед;
но уже через секунду со стоном свалился на пол.
— Он меня сбросил! — вопил Фред. — Он хотел меня убить! Смотри — кровь!
Оскар сказал, что это он сам свалился от страха. Кровь? Сломанная спица поцарапала щеку. Но у Фреда была истерика. Он кричал, что никто теперь не может чувствовать себя в безопасности и надо предупредить человечество. Оскару пришлось потратить немало времени, чтобы успокоить его, отвести домой и уложить в постель.
Конечно, Оскар не стал рассказывать об этом мистеру Уотни. Он просто сказал, что его партнеру опротивели велосипеды.
— Я не стараюсь переделать мир, — заявил Оскар. — Я принимаю его таким, каков он есть.
Мистер Уотни сообщил, что у него точно такая же философия. Потом спросил, как идут дела в магазине.
— Ну… не так уж и плохо. Вы знаете, я женился. Жену зовут Норма, и она без ума от велосипедов. Так что дела идут неплохо. Работы, конечно, прибавилось, зато я могу все делать по-своему.
Мистер Уотни кивнул и оглядел магазин.
— Я смотрю, дамские велосипеды выпускают до сих пор, хотя многие женщины ездят в брюках. Зачем они нужны?
— Не знаю, — ответил Оскар. — Мне все равно. Вы никогда не думали, что велосипеды похожи на людей? Я имею в виду, что из всех машин в мире только велосипеды бывают мужскими и дамскими.
Мистер Уотни хохотнул, сказал: «Точно» — и добавил, что никогда не задумывался над этим. Тут Оскар спросил, не желает ли мистер Уотни что-нибудь приобрести.
— Да, покажите, что у вас есть. Скоро у моего сына день рождения.
Оскар одобрительно кивнул.
— Вот отличная вещь, — сказал он, — нигде такой не найдете. Фирменная штучка. Сочетает в себе лучшие качества французского гоночного велосипеда и стандартной американской модели. Три вида — детский, дамский и мужской.
Мистер Уотни осмотрел велосипед и сказал — это именно то, что ему нужно.
— Кстати, — спросил он, — а где тот красный французский велосипед, который раньше стоял у вас?
Оскар нахмурился, но затем его лицо разгладилось.
— А, тот старый французский велосипед! Он у меня вроде производителя, как на конном заводе.
И они оба расхохотались. Затем Оскар рассказал еще пару забавных историй, мистер Уотни купил велосипед, они выпили по этому поводу пару бутылок пива. Они снова смеялись, потом говорили: надо же, какой ужас, бедный Фред, как это могло случиться, что его нашли в собственном шкафу с толстой проволокой от плечиков, которая плотно обвивала его шею.
Перевел с английского Сергей КОНОПЛЕВ.
Акоп Назаретян,доктор философских наук, кандидат психологических наукТЕСТ НА ЗРЕЛОСТЬ
«Цивилизация плечиков для одежды», «общество гоночных велосипедов», — все это звучит скорее забавно, нежели пугающе. Однако фантазия Аврама Дэвидсона (заслужившая, кстати, премию «Хьюго») ставит вопрос, далеко не праздный. Создав «вторую природу», что приобрело человечество: союзника или конкурента? Каков смысл существования мира вещей, мира технологий, не наделен ли он собственной логикой развития? Точка зрения, изложенная А.Назаретяном, более популярна среди писателей-фантастов, чем его коллег-философов, но читателей она, несомненно, заинтересует. Тем более, что срок, отмеренный нам автором, занимает несколько тысячелетий, так что есть время подумать.
Приятно думать о будущем в духе писателя Ивана Ефремова: потомки будут умными, красивыми, благородными, сильными, счастливыми и, главное, очень похожими на нас. Это почти так же приятно, как полагать, что мы живем в центре Вселенной и мир вертится вокруг нас, — и, увы, так же безосновательно.
Слишком хорошо известно, что цивилизация вступила в полосу обостряющихся глобальных кризисов. Некоторые ученые убеждены, что спасать человечество уже поздно, точка развития, до которой поворот был бы еще возможен, пройдена. Я думаю, что это не так, и полезнее было бы без экзальтации попытаться представить «бифуркационную фазу» (т. е. момент, в который возможны многие варианты развития), переживаемую нынешними поколениями.
На ближайшее столетие, по большому счету, возможны три сценария со множеством вариаций. Первый — планетарный коллапс вследствие атомной войны, глобальной экологической катастрофы. Либо это может быть медленная деградация природы, генетического вырождения человечества. Поразительно видение Томаса Злиота: «Именно так и кончается мир, — не раскатом грома, а всхлипом»…
Второй сценарий немногим более соблазнителен. Это возврат цивилизации к доиндустриальным формам существования на фоне религиозного ренессанса и прочих ретроградных тенденций. Затяжные войны, но без применения новейших видов оружия массового уничтожения. Беспредел насилия, голод, эпидемии сокращают население Земли в 10–15 раз — до того количества, какое доиндустриальное производство способно худо- бедно прокормить…
И, наконец, третий сценарий — наиболее перспективный, хотя тоже весьма далекий от идиллии: движение к информационной цивилизации, трансформация биологической основы самого человека, его сосуществование с искусственным интеллектом. Это путь «прогрессивный», и как таковой он концентрированно воплощает не только достоинства, но и все пороки прогрессивного развития.
Критики «технологической» цивилизации часто призывают вернуться к естеству, видя в этом выход из обостряющегося кризиса. Но что есть «естество»? Сами законы природы неоднозначны и противоречивы. Закон возрастания энтропии гласит, что наиболее «естественное» состояние материи — равновесие. Однако жизнь — это неравновесие, и сама жизнедеятельность есть постоянная работа против равновесия, энтропии. Между тем, законы термодинамики неумолимы: работа требует расхода энергии, а свободная энергия возникает при разрушении других организмов. Но и ресурсы среды небеспредельны…
В этой глубокой коллизии кроется источник качественного роста.
Пока позволяют доступные ресурсы, живое вещество развивается экстенсивно, прямолинейно. Но рано или поздно наступает кризис. Чаще всего он разрешается консервативными способами — например, колебанием численности популяции или взаимным колебанием популяции хищника и жертвы. Когда же консервативные механизмы не срабатывают, происходит качественное изменение. Тому в истории Земли масса примеров. Природе, чтобы сохраниться, приходилось развиваться: росло внутреннее разнообразие биосферы, на ее верхних этажах возникали более сложные организмы с более изощренным поведением, более емким, динамичным интеллектом. И с каждой геологической эпохой биосфера все более удалялась от равновесного — «естественного» состояния, рождая в своих вершинных экологических нишах все более странные, «противоестественные» организмы. До тех пор, пока из нее не начало выделяться существо, самое невероятное из когда-либо живших на Земле, — невероятное своей механикой (прямохождение), анатомией (непропорционально развитый мозг) и, главное, поведением. Оно стало систематически производить орудия труда и, вообще, формировать себе искусственную — то есть противоестественную в квадрате! — среду. Исконный конфликт между живым и косным веществом дополнялся новым, столь же неустранимым: между живой природой и нарождающейся цивилизацией…
А говорю я все это к тому, чтобы обратить внимание на ряд обстоятельств, о которых, кажется, мы почти не задумываемся.
Во-первых, прогресс (который теперь так модно ругать) — не чья- то прихоть. И не сознательная цель: по большому счету, прогресса едва ли кто-либо когда- либо желал. Ни природа, ни человек к нему не стремились. Это средство выживания и всегда — компромисс. И каждая новая форма цивилизации опять-таки неуклонно удаляет человека от естества. Производящее хозяйство (земледелие, скотоводство) в этом смысле противоестественнее присваивающего — охоты и собирательства; промышленное производство противоестественнее сельскохозяйственного и так далее. Подобные ск