Я смотрел на нее с огромным уважением, мучаясь в то же время сразу пятью предчувствиями.
— По-моему, ты совершила настоящий научный подвиг. Ты — просто чудо! Но тебе все равно не спрятаться. Я опередил остальных на день-другой только потому, что знаю тебя лучше, чем другие.
— Нет, дело в ином. Ты умница, но дробление идей сводит тебя с ума, и ты отказываешься играть в эти игры. Пройдет не день-два, а еще несколько недель, Джерри. Только в мои планы не входит прятать свое открытие, иначе я не осталась бы в Вашингтоне. Завтра же явлюсь на работу, как обычно, и посмотрю на их физиономии.
— Но после того, что ты натворила… — Я запнулся. Что она, собственно, натворила? Не зарегистрировалась при выходе из здания, только и всего. Исчезла на неделю, не уведомив начальство. Вынесла собственность правительства из охраняемого помещения, не получив соответствующего разрешения. На все эти обвинения ей было очень просто возразить: нет лучшего способа проверить изобретение, чем самой стать невидимкой!
Начальство может устроить Луизе допрос и выволочку, а также сделать соответствующую запись в ее досье. Этим все и закончится. Она представляет для них слишком большую ценность, чтобы предпринять что-либо более серьезное. Луиза выйдет сухой из воды.
— А что ты будешь делать сейчас? — спросил я. — Ты не можешь вернуться к квартиру незамеченной, даже если наденешь костюм. В темноте дверь окажется закрытой, тебе придется ее открыть — и выдать себя.
— Что ты предлагаешь?
— Лучше поехали ко мне. Там ты будешь в безопасности.
Наступила самая продолжительная пауза с тех пор, как она, еще будучи невидимой, села ко мне в машину. Потом Луиза покачала головой.
— Я бы не возражала, но только не сегодня. Как-нибудь в другой день. Обещаю, что в следующий раз не откажусь.
— Куда ехать?
— Высади меня на ближайшем перекрестке и поезжай к себе домой.
Я хотел сказать, что ей нельзя появляться без костюма, но потом подумал, что жизнь в городе с полумиллионным населением — своеобразная форма утраты видимости. Если Луиза не будет пытаться вернуться к себе в квартиру, то шанс попасться на глаза знакомому практически равняется нулю. К тому же, если у нее возникнет желание снова воспользоваться костюмом, она это тут же сделает.
Я остановился на следующем же углу. Она вышла, прижимая к груди бесформенный комок, улыбнулась мне, помахала рукой и жестом приказала уезжать.
Утром, спустившись к себе в подвал, я позвонил Луизе, но на работе не застал. Я звонил ей каждые несколько минут, и все без толку. Она не пришла ни к полудню, ни во второй половине дня. Она вообще больше не появлялась.
На сей раз не было ни операций с банкоматами, по которым можно было выследить Луизу, ни вообще каких-либо признаков, что она находится где-то неподалеку. Один раз, невзирая на круглосуточную охрану здания в Рестоне, она побывала там среди ночи и забрала свои записи, оставив на их месте кусок белого картона, на котором было начертано: «Я знаю, почему поет птичка в клетке».
Эта строчка обсуждалась в течение нескольких недель на сотне совещаний. Ее подвергли текстологической экспертизе, всевозможным физическим и химическим анализам, доказавшим одно: надпись сделана на простой картонке. Смысла же не понял никто.
Кроме меня, разумеется. Послание Луизы было обращено ко мне одному и означало: «Вырваться можно! Путь на свободу существует всегда, даже для узника глубочайшего подземелья и высочайшей башни».
Я рассказал о костюме-невидимке все, что мог. Ученые с энтузиазмом принялись создавать его дубликат, я же вернулся в Отдел конечного хранения, к своей прежней рутине.
Однако различие есть, даже два. Во-первых, я работаю теперь упорнее, чем когда-либо в жизни, и стремлюсь к конкретной цели. Ведь выход существует. Луиза убедила меня, что и я сумею обрести свободу, иначе она не сказала бы: «В следующий раз не откажусь».
Второе различие — это перемена, происшедшая с Уолкером Брайнтом. Он почти не загружает меня работой, зато часто спускается в подвал. Говорит он мало, а больше сидит и наблюдает, как я тружусь. Иногда я замечаю в его глазах странное, тоскливое выражение, которого не было раньше. Думаю, он догадывается, что моя встреча с Луизой не исчерпывалась тем, в чем я признался.
Уходя, я оставлю ему послание. Пока еще не знаю, что я ему напишу, но это должно быть что-то понятное и близкое ему. Даже полковники ВВС заслуживают право на надежду.
«ГЛАВНОЕ — ОБЛОЖКА. СОДЕРЖАНИЕ НИКОГО НЕ ВОЛНУЕТ»
Говорят, Россия переживает бум фантастики: до недавних пор число новинок фантастической литературы от месяца к месяцу увеличивалось. Но у внезапного изобилия есть и оборотная сторона. Во-первых, по-прежнему снижаются тиражи, которые, надо полагать, вскоре достигнут порога окупаемости. А во-вторых, вопреки закону перехода количественных изменений в качественные, все реже и реже появляются в общем потоке серьезные, нетривиальные, да что там — просто хорошие книги. Почему так происходит? Ответить на этот вопрос попытались участники «круглого стола», организованного журналистом Александром Ройфе. В разговоре принимали участие Александр Каширин (директор специализированного магазина «Стожары»), Кирилл Королев (зав. редакцией фантастики издательства «АСТ»), Юрий Семецкий (менеджер торгово-издательской фирмы «ТП»), Андрей Синицын (директор фирмы «ТП»), Евгений Харитонов (литературовед, критик), Рамин Шидфар (литконсультант издательства «Центрполиграф»), Леонид Шкурович (зав. редакцией фантастики издательства «ЭКСМО»).
Александр Ройфе: — Хотелось бы услышать ваше мнение: какова современная ситуация в издании фантастики в России, каковы характерные черты имеющегося рынка?
Юрий Семецкий: — Ситуация очень простая: чем лучше литература, тем хуже ее покупают.
Александр Каширин: — Не согласен.
Ю.С.: — Посмотрите, как сейчас покупают книги Столярова, Лазарчука, Рыбакова — тех, кого мы всегда считали лидерами российской фантастики.
А.К.: — В какое время считали лидерами? Это очень важный момент.
Евгений Харитонов: — Не в том дело, лидеры они или нет, а в том, нужна ли читателям серьезная литература. Я частенько спорю на эту тему с одним крупным московским издателем. Издатель убежден в том, что читателям нужен только ширпотреб. Не понимаю, куда делись те, кто стоял в очередях за Булгаковым, Замятиным, Набоковым. У меня такое ощущение, что появился абсолютно новый слой читателей, уровень развития которых, мягко говоря, оставляет желать…
Кирилл Королев: — Да и раньше-то книги в основном не читали, а собирали и на полки ставили.
Е.Х.: — В падении читательских нравов отчасти виноваты издатели. Они решили, что читателю нужен боевик, женский роман и т. д. и т. п., а должны были работать гармонично, то есть не забывать и о серьезной литературе.
Андрей Синицын: — Ты рассуждаешь с точки зрения человека, который не рискует своими деньгами. Тот, кто вкладывает 20–30 миллионов, сто раз подумает, издавать роман Столярова или боевик, который однозначно разойдется.
А.К.: — Но ведь никто не сомневается, вкладывать ли деньги в Маркеса. Напротив, в ряде российских издательств идет борьба за право выпускать его произведения, а уж это, согласитесь, литература. Просто деньги сегодня вкладываются прежде всего в именитого, «раскрученного» автора. Что, например, сделал «Центрполиграф»? Получил готового Головачева и начал издавать «рамку». И оказался на коне! Ну, а во-вторых, с минимальными затратами и минимальными тиражами печатают молодых и малоизвестных. В надежде: вдруг вторая Семенова объявится? Разве «Азбука» предполагала, что это будет бестселлер? Да никогда!
А.С.: — Новых авторов сейчас печатают именно так. Берут с улицы первого попавшегося и издают почти без редактуры, мечтая, что читатель увидит в нем еще одного Перумова. А десятитысячный тираж можно как-нибудь продать…
А.К.: — Имея нормальную распространительскую структуру.
Рамин Шидфар: — Мы тоже включаем в «Стальную мечту» молодых писателей в надежде, что кто-нибудь из них попадет в «десятку». Это естественно и не столь уж рискованно. Но главное, как мне кажется, в некотором смещении акцентов. Если вспомнить 60-80-е, то тогда основная масса читателей фантастики принадлежала к технической интеллигенции. У этих людей был другой статус, и они обеспечивали преобладание определенной литературы. Сейчас обстановка существенно изменилась, на первый план вышли обыватели[3]. Соответственно, возобладали обывательские вкусы. Я полагаю, что после того, как жизнь придет в норму, их вкусы будут учитываться несколько меньше, это, во-первых. А во-вторых, опять произойдет интеллектуализация издательского дела, будет меньше дерганий, меньше отдачи себя на потребу рынка, меньше риска в работе с «некоммерческими» авторами, которые станут вполне коммерческими…
А.Р.: — То есть все наладится само собой?
Р.Ш.: — Ну да.
А.С.: — Только не будет авторов, которые смогут удовлетворять вновь возникшие потребности.
Р.Ш.: — Почему?
Е.Х.: — Позвольте привести пример из истории. В XIX веке ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Достоевский не были коммерческими авторами, их книги не раскупались и лежали на складах. Наибольшей популярностью пользовались Булгарин, Загоскин, Сенковский. А потом эти писатели оказались даже не на втором плане, но где-то на третьем. Как бы не получилось так с нынешними нашими фантастами!
А.К.: