«Если», 1998 № 03 — страница 6 из 18

Оттого, что западная цивилизация, построенная на европейском варианте христианства, чуть ли не четыре века доминировала в мире, другие цивилизации оказались отодвинутыми на некий край культурной ойкумены, откуда зачастую предстают в искаженном виде перед нашими глазами, привыкшими к европейским стереотипам. Понятно, что именно европейская цивилизация дала миру тот технический прогресс, плоды которого мы сегодня пожинаем — все сильнее страшась их вкуса и последствий. Между тем прометейское начало этой цивилизации, стремление вырвать огонь из рук богов, совершенно чуждо цивилизациям другим. Например, ислам строится на строгой гармонии божественного, ангельского и людского уровней; сама мысль посягнуть на божественную власть представляется дикой мусульманину. Индуизм и буддизм, исходя из единства всего сущего, которое представляет собой воплощение Абсолюта в различных формах, не приемлют идею владычества человека над природой — человек есть часть ее и искать должен гармонии с ней и в ней.

В середине XIX века ведущие мировые державы — Великобритания, Франция, США — развязали против Китая серию войн, получивших название Опиумных. Если оставить в стороне политические мотивы, то одной из основных целей этих войн было заставить китайцев производить в промышленных масштабах опиум. Прошло более ста лет, и Западный мир захлестнула волна наркомании, изрядно пошатнувшая устои этого влюбленного в свои ценности общества. Что это? Воздаяние?

Не Прометей ли, вырвав огонь у Высшего начала, положил начало и прогрессу, и одновременно, экологическому кризису наших дней? И не обращение ли к опыту других цивилизаций — не взамен, а в сопряжении с христианской — может быть выходом из положения?

Что бы ни творилось с миром людей, во все времена и среди всех народов появляются одиночки, особо наделенные даром восприятия божественной гармонии, которые обращают свой редкий дар на служение человечеству. Эти люди не судят, но сострадают, в меру сил своих воздавая человеку за страдания, выпадающие на его долю, не задумываясь над тем, заслужил он их или нет — ибо знают, что не им судить об этом.

«Сильнее всех побед — прощенье!»

Фридрих Шиллер

ФАКТЫ

*********************************************************************************************

Человеческое общение не роскошь…

Нередко приходится слышать: «Когда я простужен, то лучше себя чувствую на работе, чем дома. Останешься в постели — раскиснешь!» Этим интуитивным ощущениям найдено научное обоснование. Психолог Шелдон Кохен из Carnegi Mellon University (Питтсбург) доказал, что бороться с насморком весьма помогают… социальные отношения. Исследования проводились на 276 испытуемых, от 18 до 55 лет, в нос которым был впрыснут препарат, содержащий вирус. По наблюдениям ученого, группа, члены которой поддерживали не менее шести социальных контактов в день, подверглась заболеванию лишь на 35 %. Малообщительные испытуемые (3 контакта) подхватывали насморк в два раза интенсивнее (62 %). Так что на миру и простуда не страшна.

И листок с листочком говорит…

Растения табака общаются друг с другом. Группа ученых из университета «Ратжерс» (США) лишний раз нашла подтверждение тому, что коммуникативные функции присущи не одним лишь представителям животного мира. Исследователи также уточнили, что передаваемая информация может быть жизненно необходимой. Например, как только растение табака инфицируется болезнетворным вирусом, оно начинает вырабатывать летучую молекулу так называемого метилового салицата. Здоровые растения улавливают сигнал тревоги и тут же синтезируют антивирусные протеины, усиливая таким образом свою сопротивляемость заболеванию.

Трепещите, маньяки!

После окончания «холодной войны» Центральное разведывательное управление США приняло мудрое решение поделиться с гражданскими властями — и в особенности с полицией! — кое-какими секретными разработками. Недавно публике была представлена компьютерная видеосистема, способная опознать искомую личность под любой маскировкой, включая хирургические изменения внешности.

Телекамера, сканируя лица в толпе, обращает их изображения в цифровые и отсылает на компьютер, где специальное программное обеспечение выявляет костные структуры, лежащие под изменчивыми мягкими тканями, а затем сравнивает их с предварительно обработанными тем же способом фотоснимками преступников, находящихся в розыске. При совпадении установленных черепных характеристик подозрительную личность вежливо просят пройти в участок и ответить на несколько вопросов… Кстати, при первой же экспериментальной проверке системы в крупном аэропорту был опознан и задержан некий маньяк-насильник, несколько лет безуспешно разыскиваемый полицией.

С одной стороны, это хорошее средство в борьбе с преступностью. С другой — любители фантастики без труда назовут десяток книг и фильмов, в которых подобные методы вели к созданию тотального контроля и возникновения полицейского государства.

Элиот Финтушел
ИЗЗИ И ОТЕЦ СТРАХА

Чувствующий себя проколотым

Был прежде пузырем.

Лао-цзы

1. Дырка в сознании

Я тащился по Нью-Мексико с пустыми руками, не зная, куда податься, и случайно повстречался с шаманом по имени Шаман, пробуравившим дырочку у меня в голове. Дырочка была крохотная, но все впускала и выпускала, и вскоре я уже не видел разницы между собой и другими, между собственным телом и остальным миром.

— Не бойся, Мэл, — сказал Шаман. Но мне все равно было очень страшно. Мы сидели в длинной брезентовой палатке, служившей коммуне Космического Народа кухней. Весь прочий Космический Народ задрых. Они подобрали меня под Альбукерке, привезли к себе в пустыню и накормили. Все потому, что я приглянулся Шаману. В те времена случалось, что чиканос, не выносившие хиппи, проникали к ним в коммуны и открывали стрельбу; и хотя сам я смуглый и низкорослый, как мексиканец, они все равно меня подобрали.

В распахнутую с обеих сторон темную палатку заглядывали звезды. В ночи горела тусклая свечка, звенели цикады, завывали души мертвецов. На земляном полу стояла в треснутом стакане ритуальная свеча. На стулья, длинный стол, стены палатки, на нас самих ложились причудливые тени.

— Ты разрушил меня. — Что-то выгибалось и фыркало у меня внутри, точно испуганная кошка. Я ли произнес эти слова?

Шаман решил, что произнес их я.

— Ты — это я.

— Непонятно!

— Расслабься.

Космический Народ мирно спал. Я ушел, покинул Шамана, умевшего убивать и врачевать словом. Или он просверливает дырочку у вас в голове и позволяет истекать кровью или захлебываться в крови, изливающейся из всего мира и проникающей в эту дырочку. Напоследок я увидел отражение огонька свечи в глазах Шамана — два колеблющихся язычка пламени. Я вывалился в пустыню, под звезды, в звон цикад и завывание мертвых.

2. Разговор с деревом Иосии

Я поговорил в темноте с деревом Иосии, коротколистной юккой. Я сказал: «Все хорошо. В Нью-Йорке у меня мать, братья и сестра. Отец нас

бросил, но я его не забыл. Я помню все лица, какие когда-либо видел, всему знаю названия, и никто на Земле никогда не усомнится в моих словах». Но у дерева сомнения были. Ведь я не помнил лицо родной матери. Я стоял вдали от дорог, от Космического Народа, и меня видели только звезды. Кто сказал эти слова? Возможно, я, может быть, дерево или песок.

3. Иззи

Я сидел у дороги и ждал рассвета. Я сам был предрассветным сумраком, я еще не возвысился над низкорослым смуглым человечком, очутившимся посреди пустыни. И плакал. Я был лужей слез, дрожью, рыданием, цикадой, душой умершего, вслушивающейся в вечность. Не знаю, кем я был. Наверное, я был приближающейся машиной, лучом фары, ударившим в залитое слезами лицо, водителем, заметившим в темноте, среди пустыни, безутешного скитальца.

Машина проскочила мимо меня, затормозила, подала назад. Пассажирская дверца распахнулась, наружу высунулся мужчина — худой, лысоватый, с одной бровью — и сказал в нос:

— Залезай. Не вечно же здесь торчать.

Я уловил сладкий жасминовый аромат. Зеркальце заднего вида было украшено кисточкой и слоником. Мои бивни путались в нитях. Я был многорук и в руках сжимал пузырьки, ножи, бриллианты, черепа, побежденных демонов, змей. Голая женщина вскрывала мне ножницами брюхо.

Индус-водитель похлопал меня по спине.

Не исключено также, что заодно я был и этим пакистанцем. Иззи меня разозлил. Не отрываясь от руля, я сказал:

— Лучше бы мы остались в мотеле. Обязательно подбирать каждого встречного?

— Правильно, Сарвадука! — отрезал однобровый. — Он и есть каждый встречный. Верно?

Я мазнул по лицу рукавом, утирая слезы. Машина, полная света и тепла, казалась раем, только я никак не мог найти, чем бы ответить: «Да». Я уже зашевелил губами, но услышал скрип дверцы. Дверца захлопнулась. Я очутился внутри, между дверцей и человеком с одной длинной бровью. «Как вы узнали?» — хотел я спросить, но вместо этого взошло солнце.

4. Реликтовая фоновая радиация

Сарвадука нажал кнопку и устроил Соединенные Штаты Америки: новости музыки, рекламу трактора, помехи, евангелическую проповедь, песенку Джонни Абилена:

Вспышка в южных небесах

Зовется моей любовью к тебе,

И я знаю, него ты ожидаешь

От взрослого мужчи-и-и-ины.

Прости, что оставил тебя грусти-и-и-ить

Под матушкину колыбе-е-е-ельную…

…подержанные автомобили, платные политические объявления, сводки погоды…

— Погоди! — не стерпел Иззи. — Настройся-ка на «Косарей». Любопытная песенка!

— На «Косарей»?

— Не мешай! — Он оттолкнул руку Сарвадуки и стал сам крутить ручку настройки. Возникло ощущение, словно меня дергают за пупок. Рысканье по шкале сопровождалось такими завываниями, что я предпочел бы умереть, только бы не слышать этого. Наконец он отыскал желанную песенку. Судя по некачественному исполнению, транслировался живой концерт:

Рано или поздно я привезу тебя назад,

Ведь я ни в чем не виноват,

На чудеса способен я,

Что называются «оп-ля».

— Оп-ля? — Сарвадука оторвал взгляд от дороги, то есть от меня — плоского черного треугольника, уходящего в пустынную даль, — и хмуро глянул на Иззи. — Кажется, «Косарь» пропел про «оп-ля»?

— Заткнись! Дай послушать.

Внимай отцовскому совету,

Хотя отца давно уж нету:

Из сердца ты меня не изгоняй!

В следующую секунду сработал пейджер Иззи. Я никогда в жизни не видел пейджеров. Их тогда вообще ни у кого не было.

— Плохо дело. — Он снял пищалку с ремня и поднес к глазам. — Четыре градуса по Кельвину. Черт, на целый градус больше. Значит, он попробовал.

— Что попробовал?

— «Оп-ля», что же еще! О чем мы тут болтаем — не о салями же! Кто президент, Сарвадука?

— Маккарти, а что?

— Все еще Маккарти? Какого цвета американский флаг?

— Красно-бело-желтый.

— Значит, все по-прежнему. Не получилось. И Мэл все еще с нами. Ладно, время пока есть. Джонни рыщет. Пускай попробует нас найти! Я посплю.

— Подожди! Какие четыре градуса?

— Реликтовая фоновая радиация. Разве я раньше не объяснял? Словно сигнальная лампочка: вспыхивает всякий раз, когда кто-нибудь делает «оп-ля». На этот раз не сработало. Я посплю.

Иззи выключил радио и сполз пониже.

— Катайся тут с психом, и даже баб нет! — пожаловался Сарвадука.

5. Временное

Мысли валили от меня, как дым.

— Он что, оборотень? — шепотом спросил Сарвадука.

— Дай вздремнуть! — отмахнулся Иззи.

— Ты себе дрыхнешь, Иззи, а где бабы? — проворчал Сарвадука. — Мы делаем только то, что хочется тебе. Теперь еще и парень с нами. А баб как не было, так и нет. Напрасно я не прихватил с собой видео.

— Он извлек конус ладана из-под пепельницы, вложил его в отверстие в спине Ганеши[7] и поджег с помощью карманной зажигалки. Из хобота Ганеши повалил дым.

— Похотливый козел! — проворчал Иззи. — Я же говорю: дождись Мемфиса! Надо бы сперва покончить с парнем, но я слишком устал. Вот заморим червячка — тогда другое дело. Можешь накопать червей?

Я был завитком дыма, ароматом жасмина, тетрахлоридом углерода. Я пополз в сторону от Иззи, наэлектролизованный ужасом. Он зевнул, потянулся. Его рука легла мне на плечо, голова врезалась мне в подбородок. Меня передернуло от прикосновения лысого черепа. Я попытался стать Солнцем — огромным, далеким, всесильным.

В дыру у меня в голове вливались видения: жрецы майя с гомосексуальными наклонностями, хирурги в масках и в перчатках, роющиеся в моих внутренностях, Шаман, качающий головой, Космический Народ, пустыня, мой папаша. Бежать!

— Пожалуйста, выпустите меня! — взмолился я… то есть один из тех, кто был мною.

— Черт! — выругался Иззи. — Я забыл, что так бывает. — И он заткнул пальцем дыру.

КАК ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ? Но он меня не расслышал.

— Останови-ка машину! — приказал однобровый Иззи водителю. Сарвадука закряхтел и бросил через плечо:

— Не будет нам покоя, пока мы не сделаем ему прижигание.

Я чувствовал себя погребенным заживо. Внезапное сжатие Вселенной перекрыло мне кислород, хотя теперь мой мозг принял нормальный объем и снова заработал. Иззи ампутировал мир! Когда машина затормозила, он распахнул дверцу и выпихнул меня наружу. Я упал, он навалился сверху, прижав меня к земле.

— Сарвадука! — заорал он. — Помоги!

— А это законно? — осведомился индус. Я услышал, как распахивается, потом захлопывается дверца. Я судорожно нашаривал что-то — то ли дыхание, то ли собственное имя, которое никак не мог произнести. Имя, недавно бывшее слишком крохотным, чтобы обозначать меня, многоликого, теперь застряло в трахее. Иззи зашивал, заливал гипсом, свинцом дырку, пробуравленную в моей голове Шаманом.

— Это временно, — заверил он.

— Я — Мэл Беллоу! — прохрипел я удивленно. Ведь я только что побывал небом, Солнцем, шакти Ганешей, песком, носимым ветром.

— Да знаем мы, кто ты! — фыркнул Иззи. — Ты удрал из дому на следующий день после того, как США ушли из Вьетнама и президент Маккарти отменил призыв. 6 мая 1970 года, точно? Для меня это тоже одна из вех. Больше не надо было сидеть у почтового ящика и гадать, как сложится судьба. Ба-бах дверью! Кто подсадит паренька? «Иззовидение», если тебе интересно.

— Полегче, Иззи, он в шоке, — раздался голос Сарвадуки.

— Не мудрено! — Я увидел, что он дрожит от усталости, стоя надо мной на четвереньках. Теперь я мог отличить себя от них! — Иззи, — представился он. — А это мистер Сарвадука. Счастливы с тобой познакомиться. А теперь возвращаемся в машину, потому что нам еще надо добраться до места, где можно перекусить.

6. Вытекающая ответственность

— Меня зовут Иззи Молсон, — сообщил он мне за водянистым кофе из кофейного автомата в придорожной закусочной вблизи Амарилло. Сарвадука углубился в журнальчики. — Одни считают меня ясновидящим, другие — психом, а я тебе говорю, что просто умею держать нос по ветру. Сейчас я работаю на заводе Гибсона в Локпорте, штат Нью-Йорк, чиню станки.

— Сочувствую. — Я медленно потягивал кофе, чувствуя, как меня заполняет тепло. Это было, как краска, отмечающая часть Вселенной, именуемой мною.

— Чего там… В общем, я умею заглядывать внутрь предметов — к примеру, вижу насквозь твою кочерыжку, а также прошлое, настоящее и будущее — иногда. Из этого вытекает кое-какая ответственность. Вот почему я трачу свой отпуск, — а у Гибсона я успел заработать только двухнедельный отпуск, — на тебя… Боже, потрясающая способность испохабить простейший кофе! — Он сморщил нос и опрокинул в себя содержимое пластмассовой чашки. Потом раздавил ее и с омерзением отшвырнул.

— Ты тратишь на меня свой отпуск? Что вообще творится? Какой-то тип что-то сделал с моей головой…

— Шаман.

— Он самый. А ты меня починил. Больше я ничего не знаю.

— Не понимаю, как ты умудряешься пить такую дрянь. Можно подумать, что тебе нравится эта бурда! Между прочим, о состоянии цивилизации можно судить по кофе, которым она потчует… Слушай меня внимательно. Шаман, дружище Мэл, хочет употребить тебя в пищу.

— Съесть?!

— Вот именно, Мэл. Но, конечно, в фигуральном смысле. Надоело ему, видишь ли, жить охотой и собирательством. Он уже пять-шесть тысяч лет этим пробавляется, а теперь решил, что настало время осесть, обзавестись семьей. Между нами говоря, он не очень-то соображает, что к чему, но не желает ко мне прислушиваться, и все тут! Я, конечно, человек маленький, но мы можем выставить против него межзвездные силы, потому что они хотят вернуть тебя на Сандулек.

— ?..

— Ты слушай. Сейчас Шаман должен удобрить поле, чтобы на следующий год посеять и еще через год убрать урожай, потому что иначе — зубы на полку. Поэтому я и гроблю целых два отпуска, хотя, видит Бог, мне и без этого есть чем заняться, хотя бы Фэй из Ист-Тонаванды. Сечешь?

— Откуда мне знать, что ты не сумасшедший?

— А кто тебя починил?..

7. Ферма Шамана

Я не знал о многом из прописей, зато там, где я теперь живу, все все знают. В двухстах тысячах световых лет от моей прежней галактики время течет иначе. Я смотрю на небо Сандулека, успевающего произвести пять оборотов за одну секунду, и вижу истории всех миров, собранных на «оп-ля»…

Шаман избрал для своего появления на свет утробу жительницы Северной Америки XX века. Он выяснил, что вербовать себе сторонников среди египтян слишком трудно, среди индийцев слишком легко, японцы оказались чересчур властными, австралийцы излишне анархичными; зато американская буржуазия пришлась в самый раз. Он гипнотизировал детей, рассказывая им байки про фараонов и инопланетян; причем себя он неизменно помещал в середину — Тутмос[8], потомок Хефрена, сына Великого Сфинкса. Сравните статую Хефрена и Сфинкса: разве не одно и то же лицо? В древности, будучи Тутмосом, он выкопал и оживил человека-льва со звезд.

В доказательство он заставлял сверкать молнии, танцевать звезды, старых делал молодыми. Он калечил и убивал без зазрения совести, твердя, что черпает силы у Отца Страха — Абу-аль-Хаула, Великого Сфинкса. Каждый год он навещал Гизу, обитель Отца Страха. Путешествие было нелегким, и он придумал новый, более надежный путь. Для того и собрал свой Космический Народ, для того и просверлил дыру у меня в мозгу. Он просверлил много дыр во множестве голов, он издырявил весь Космический Народ, и все без толку.

И только на дне дыры, пробитой в моем мозгу, он узрел Абу.

8. Клеверное масло

— Что же мне делать? Что?! Вы же ничего мне не сказали!

Они собрались уезжать, оставив меня на обочине. «Жук» затормозил, обдав меня пылью. Я подбежал к окну Иззи. Сарвадука скрипел зубами и брюзгливо повторял:

— Бабы, бабы! Ты обещал, Иззи. Я хотел посвятить этому отпуск.

— Не обращай на него внимания, — посоветовал мне Иззи. — Что ж, увидимся через годик! Не бойся, доживешь! Я тебя запломбировал — на год должно хватить. Только помни, пломба временная. Если ты начнешь чувствовать давление… что сказать? Попробуй клеверное масло или молитву. У меня связаны руки, парень. Через несколько дней мне надо быть на фабрике, иначе меня вышибут… Кстати, я только что узнал: Северный Вьетнам опрокинул Южный. Полный раз-гром! Все кончено. Не забудь, Мэл, это хорошая точка отсчета. Ничего, на будущий год мы тебя вспашем и посеем соль, чтобы никто не мог собрать на тебе урожай.

Они унеслись прочь. Солнце жгло, как оголтелое, вокруг было белым-бело. Я не знал, что делать, а просто остался стоять, как столб. Я глазел в точку, где недавно находился Иззи, пока у меня не свело шею. Тогда я поплелся к торговым автоматам и туалетам.

9. Утко-кролик

Они вернулись, но не сами по себе, а через музыкальный автомат. Автомат стоял в кафе с противоположной стороны шоссе. Помочившись, я понял, что податься мне больше некуда. Я побрел по стеклянному подвесному переходу, все еще зачарованный волшебным ощущением, когда что-то, хотя бы жидкость, покидает мое тело: здесь целых двенадцать часов я держал в себе ВСЕ.

На каждом столике было по музыкальному автомату. Я сел за ближайший и выудил из кармана невесть откуда взявшийся четвертак. Я сунул монету в прорезь и нажал кнопку А-1 — «Если хочешь пищи для размышлений, выкуси вот это» Джонни Абилена и «Косарей». Через секунду я услышал голос Иззи.

— Эй, приятель, наркотики здесь ни при чем.

Остальные продолжали есть, не обращая внимания на голос Иззи, сочащийся из всех динамиков. Передо мной пил кофе и задумчиво любовался дымом от собственной сигареты худой загорелый водитель-дальнобойщик с блеклыми татуировками на обеих руках. За несколькими столиками устроились многочисленные и говорливые туристские семейки. Толстый старый хиппи в подрезанных обтрепанных джинсах расположился рядом с кассой и рассматривал объявления, людей, водителя и меня. Выходит, слова Иззи были понятны мне одному.

— А ты меня слышишь? — испуганно прошептал я.

— Нет, — ответил он и засмеялся. Из левого динамика донеслось раздраженное бормотание. Я узнал Сарвадуку. — Ладно, ладно, — ответил ему Иззи, — постараюсь. Ну, не удержался… Только что вошел тип, — обратился Иззи ко мне, — вон тот, в шлепанцах на босу ногу, видишь? Он с Сандулека, но на нашей стороне. Главное, не отдавай ему ничего своего. — Помехи. — Я же сказал: в Мемфисе! Дай передохнуть, Вадука: все-таки здесь — межгалактические проблемы. «После того, как ты обвела меня вокруг пальца и сделала беглецом, нечего совать мне в лицо свою любовь!»

Джонни Абилен! Голос Иззи потонул в гитарном вое. Я учуял жасмин Сарвадуки, потом запах пропал. Остались одни «Косари».

Толстяк подвалил к моему столику.

— Не возражаешь, если присяду? — Я пожал плечами. Усаживаясь и пристраивая свое брюхо, он задел соседний столик, за которым восседал татуированный дальнобойщик.

— Эй! — У татуированного расплескался кофе.

— Прошу прощения, — пропищал мой сандулекский связной, виновато оборачиваясь.

— Полегче! — Дальнобойщик накрыл кофейную лужу салфеткой и снова погрузился в созерцание сигаретного дыма.

Хиппи сосредоточился на мне:

— Как тебя зовут? Я Цыган. Дожидаюсь сестру. Она в сортире. Никак не выходит, хоть тресни! Прямо не знаю, почему она столько времени там торчит! Как, говоришь, тебя зовут?

— Мэл, — отозвался я. Перед глазами у меня всплыло какое-то неясное изображение, отказывавшееся фокусироваться. Напрасно я пытался присмотреться, что это такое. Наконец я догадался, что это мысль, чье-то имя на кончике языка, полузабытое лицо, мерцание, за которым ничего нет.

Это осталось во мне от Иззи. Мое подсознание шарило по неясной мысли, как язык шарит по ниточке, застрявшей между зубами, как лейкоциты распознают вирус. В мозгу засело что-то чуждое, но твердое.

— Чего ты таращишься на мою бороду? — осведомился сандулеанин. — В ней что-то застряло?

Я как будто нашел разгадку. В голове сидел мой папаша, Беглый Джо! Его рука дергала изнутри затычку, которую Иззи загнал мне в башку. Папаша пытался ее выбить. Кстати, он сгинул, когда мне было всего два года: пока мы с матерью пропадали в сувенирной лавке у Ниагарского водопада, его и след простыл.

Если поиграть с кнопками видеомагнитофона, то можно различить под фильмом, который вы смотрите, обрывки другого. Он прерывает действие, делает неузнаваемыми лица актеров, портит диалог, превращает лужайку в озеро, семейную комедию в гадкий «ужастик». Получается такой утко-кролик. В бороде Цыгана мне почудилась старая фуражка Беглого Джо.

— Да что у меня там? Фунт масла? Птичка снесла яичко?

— Ничего, простите. Вы с Сандулека?

У Цыгана отвалилась челюсть. Не в переносном смысле, а буквально: она упала бы на пол, если б не его брюхо. Челюсть отскочила от брюха и встала на место. На это ушло секунды две, за которые я успел разглядеть настоящее тело Цыгана. То была желтая шипящая змея. Кто-то из туристов вскрикнул, потом все стихло. Цыган вскочил, задев окороком стол дальнобойщика.

— Чертов жирняк! — Водитель треснул стаканчиком о стол и вскочил.

— Страшно извиняюсь, — пролепетал Цыган. — Видите, какой я толстый? Потому и неуклюжий. Ничего не попишешь.

Лицо татуированного затуманилось. Он не ожидал такой реакции. Он помолчал, нахмурил брови и сказал:

— Хиляк. — Он сел и бросил в лужу еще одну салфетку. — Давай поосторожнее, понял?

— Понял! — обрадовался Цыган. — Большое спасибо.

— Весь чертов Техас мне свидетель, за что здесь благодарить, толстячок?

— А вот и Нора, моя сестра, — еле слышно объявил Цыган. Красивейшая женщина из всех, кого мне доводилось видеть, подошла к нашему столику и встала рядом с Цыганом, заслонив Беглого Джо. Ее вид был мне знаком, но строить догадки было невозможно: недаром Иззи закупорил мне башку.

10. Каково быть ангелом

Дальнобойщик — и тот бросил наводить порядок у себя на столе и вытаращил глаза. У такого братца — эдакая сестричка?! Буквально ничего общего! Как же она была хороша! Очень хороша, причем как-то по-домашнему. На ней были джинсы, заправленные в сапожки, и цветастая майка. Волосы — каштановая лавина с редкими серебряными нитями — падали ей на спину. Большой рот, полные губы, темные глаза. Лицо ее было умыто печалью, подобно тому, как камень становится благородным от плеснувшей на него волны. От нее так и веяло состраданием. В этом и заключался секрет ее красоты.

Походка Норы, движение ее глаз, лишенное аффекта и сладострастия, — все превращало меня в ее поклонника. Это было именно то лицо, которое я выбрал бы из миллиона. Я тотчас в нее влюбился.

Даже Беглый Джо на время оставил в покое пробку у меня в черепушке. По кафе пробежала волна прохлады. Туристы прекратили свой треп, водитель затушил сигарету.

Цыган выдвинул для Норы стул, дождался, когда она сядет, тоже сел, на этот раз — аккуратно.

— Он знает, — предупредил Цыган сестру.

Наши глаза встретились. Мы дышали в унисон. Она чуть замету кивнула, и я понял, что она признает наше родство.

— Откуда? — спросила она. — Пожалуйста, ответь мне, откуда знаешь о нас.

Ее голос меня поражал и одновременно умиротворял. «Вот что значит быть ангелом!» — подумал я.

— Знаю, — ответил я.

Нора чуть заметно наморщила лоб. Озабоченно вздохнула; ее рука скользнула по столу и легла на мою руку. Я едва не зарыдал.

— Расскажи, — попросила она. — Расскажи мне, Мэл. Все.

11. Докладываю

— Мне двадцать три года. Я из… — Так и не вспомнил, откуда я родом. — Я снялся с места, потому что хотел… увидеть тебя, Нора. Она смотрела на меня невозмутимо, как спокойная океанская гладь, как закат, как мать, как луна. — Я хотел увидеть тебя, но тебя не было там, где… Неважно. Тогда я начал бродяжничать. Моя мать… — При чем тут мать? — Себе самому я, конечно, не признавался, что ищу тебя. Мой путь лежал на Юкатан — поглядеть на затмение, в Атланту — посетить фабрику «Кока-Колы», в Британскую Колумбию, чтобы стать земледельцем, в Большой Каньон, чтобы изучить образ жизни индейцев гавасупаи. Так все и шло. Помню, как-то раз… — Я заехал в тупик: у фразы не было концовки. — Одним словом, я тебя люблю. Когда меня подобрал Шаман…

Беглый Джо тужился, пытаясь вырвать из скважины затычку, но пока безуспешно. Я догадался, что отходы этой его деятельности засоряют мой мозг. Попутно он причинял мне мелкие повреждения, создававшие лакуны и белые пятна.

— Продолжай, — молвила Нора.

Я сосредоточился.

— Значит, Космический Народ подобрал меня, дал поесть, привел к себе в лагерь. Это просто палатки, козы и куры где-то в Нью… Не' важно. То ли Нью-Йорк, то ли Нью-Гемпшир, то ли Нью-Мексико, то ли Новый Орлеан. Я уже говорил, что хотел соединиться с тобой, полностью и навсегда?

Она кивнула.

— Вот. Потом я остался наедине с…

— С Шаманом, — подсказал Цыган.

— Благодарю. С Шаманом. Он произнес какие-то слова, продырявившие мне черепушку. Но Иззи залатал дыру.

— Иззи! — Это слово вырвалось изо рта Цыгана, как воздух из продырявленной камеры. Он вскочил, и его челюсть опять отвалилась. На сей раз она долетела до колен. В теле от шеи до пупа появилась дыра, и я увидел желтую лоснящуюся змею, которая извивалась за человеческим фасадом, как кишка, пытающаяся распрямиться. Нора недовольно нахмурилась, ее рука потянулась за подбородком Цыгана. Он пристыженно закрыл рот. Все это было доступно только нашему взору. Косясь на беспечных туристов, расплачивающихся у кассы, я думал о том, сколько еще диковин пропустил просто из-за невнимательности.

Подбородок встал на положенное место. Цыган заправил рубаху и уселся.

— Расскажи нам о своем знакомстве с Иззи, Мэл, — попросила Нора.

— Он и Сарвадука… — Я опасливо покосился на Цыгана, но тот не пошевелился. — Они подобрали меня в этом Нью… Неважно. В общем, усадили меня к себе в вертолет, в машину, в поезд. Внутри у них был слон. С жасмином. Иззи заделал пробитую Шаманом дыру. Теперь мне гораздо лучше, только вот здесь будто засела шрапнель…

От улыбки Норы, адресованной мне, сердце превратилось в тягучий мед.

— Ты ничего не хочешь нам отдать, Мэл? — спросила она.

— Как будто нет. К тому же Иззи предупреждал об осторожности.

— Все, конец! — гаркнул Цыган, ударяя по столу кулаком. Кулак расплющился и оторвался от руки. Я увидел вместо крови серое осми-ножье щупальце. — Всюду он сует свой чертов нос! Я его убью, Нора! В клочья разорву паразита! Мы пропутешествовали почти двести тысяч световых лет, добрались до этой захолустной системы — и нате! Иззи! Все-то ему неймется, все-то он делает по-своему! Нет, Нора! Нет, нет и нет! Хватит!

Тут Цыган вспомнил, где находится, и застыл. Сильно скосив глаза, он попытался оценить обстановку. Туристы и кассир смотрели в нашу сторону. Татуированный дальнобойщик отлучился, но теперь возвращался. Он приближался к нашему столику со свежей красной розой, зажатой в кулаке. Подмигнув Цыгану, он повернулся к Норе.

— Это вам, мэм. Вот, купил в подарочной лавке. Такой красотки, как вы, я не видывал на этом шоссе с 1957 года.

12. Взлет

Уверен, я не говорил этого вслух. Я только подумал: «Помоги, Беглый Джо! Пожалуйста, не исчезай! Помоги мне! Я не знаю, чего от меня хотят. Все так странно…»

В трудных ситуациях я частенько взывал к Беглому Джо. Так было, когда я оказался в школьной раздевалке нос к носу с защитником бейсбольной команды, пожелавшим меня отлупить: ведь я правильно назвал столицу Массачусетса после того, как он осрамился, вякнув: «Айдахо». В другой раз так было, когда я остался в шестнадцать лет наедине со сверстницей. В обоих случаях Беглый Джо советовал мне одно и то же, а я внимал совету. «Беги!» — говорил он.

Правда, теперь ситуация была иной, ибо Беглый Джо вцепился в мой рассудок ногтями. Еще немного — и он меня покинет. «Не приставай, сынок», — пробурчал он. Из меня уже торчала его рука от локтя до кисти. Я смотрел на мир сквозь его манжету. Беглый Джо норовил от меня удрать.

— Бедняга Мэл! — мягко произнесла Нора. — Ты такой храбрец! Мы знаем о твоих терзаниях. Мы для того и явились, чтобы это прекратить, чтобы тебе помочь. Куда это годится? Шаман — дурной человек. Дурной, но могущественный. Как тебе вообще удалось от него улизнуть, Мэл? — Ее рука лежала на моей, большой палец щекотал внутреннюю сторону локтя.

— Просто ушел.

— Он тебя не пытался догнать?

— Нет.

— Не нравится мне это, — проворчал Цыган.

— Ты прав, — ответила ему Нора. — Нам пора. Неизвестно, что у Шамана на уме. Избавься от другого. Мэла мы прихватим с собой.

— Момент. — Цыган сбросил одежду вместе с кожей, подлетел к кассиру, разинул чудовищную змеиную пасть и проглотил беднягу вместе с башмаками.

— Все в порядке, — проворковала Нора, заставляя меня с ней согласиться.

Кассир встал у Цыгана в глотке комом. Цыган заскользил к двери, лизнул щели между створками, запаяв их. Отовсюду, где побывал его язык, повалил дым. Раздался рев двигателей. Мы стартовали.

— Лопух! — обругал меня Беглый Джо. — Говорил тебе Иззи: ничего не отдавать! Теперь они перенесут к себе на Сандулек твою паршивую задницу. — Я все еще видел Беглого Джо в глазах Норы.

Цыган вернулся к столику и снова залез в человечью шкуру, как аквалангист, натягивающий мокрый костюм. Кассир уже почти не был заметен: у Цыгана оказалось ураганное пищеварение.

— Прости, что мы обошлись без обратного отсчета, — сказал он, когда у него снова появился рот. Пол у нас под ногами ходил волнами. — Проклятый Иззи Молсон! Ничего, рано или поздно он окажется у меня вот здесь! — он похлопал себя по раздувшемуся брюху.

Нора укоризненно покачала головой. Я переводил взгляд с нее на Цыгана.

— Иззи сказал, что вы на нашей стороне…

— Так и есть. — Земля за окошком превратилась в дымный шарик, потом в точку, потом стала невидимой в сиянии Солнца. Само Солнце уменьшалось на глазах.

13. Техасские виды

Чего только не увидишь из кафе на шоссе, особенно в таком местечке, как Техас, где люди оттягиваются вовсю! Это первое, что замечаешь, когда направляешься на Запад: на Западе люди ни на что не обращают внимания, они сами себе хозяева. Им начхать, если вы увидите, как они чешут себе пупок, поправляют ширинку, сплевывают, утирают пот между грудей. Подумаешь! К западу от Сент-Луиса места хоть отбавляй, здесь нечего стесняться. Не нравится — ступай куда подальше, места хватает. Послушайте западную музыку — хотя бы Джонни Абилена с его «Косарями». Они на всех плевать хотели: и на начальство, и на девушек, и на отцов, и на детей… Выкуси вот это!

Однажды я попивал какао в придорожном кафе в северном отростке штата и увидел, как подрались в кузове своего грузовичка мужчина и женщина. Никогда еще не пробовал такого вкусного какао! Драка не привела к тяжким телесным повреждениям, хотя пятеро детишек — бледные, перепуганные — не знали, куда деваться от страха. В Нью-Йорке людям достаточно обменяться угрожающими взглядами, а их детям расстроиться — и они в центре внимания. Стоит кому-то повысить голос — и на него уставится весь ресторан, а кто-то уже набирает «911». В Техасе извольте сперва устроить побоище, и, как минимум, с тремя обязательными трупами.

Чего там только не увидишь!

14. Про Сфинкса

Речь шла обо мне.

— Видишь? — говорил Цыган. — У него паралич. Он больше ни на что не способен. Все попадает внутрь, а наружу ничего не выходит. Он даже не знает, кто такой. Не помнит ничего более серьезного, чем Млечный Путь.

— Тсс! — отозвалась Нора. — Вдруг он услышит?

— Ну и что? Какая разница? Ты только на него взгляни! Его здесь вообще нет.

— Бедный мальчик! Зато Шаману поделом. Второй раз у него это не пройдет! Мэл — его пищевая скважина. Вот и пускай голодает там, внизу. Можешь вернуть Мэла на Санди. Пусть ходит героем.

— Какой еще герой? Вокруг него возведут мавзолей. Его засунут в стеклянный футляр. Он не знает, кто он такой, Нора! Там, внутри, никого нет.

— А все из-за Шамана. Он выбил из Мэла рассудок. Он теперь, как Сфинкс до Тутмоса: наполовину занесен песком.

— Какой еще рассудок? — возмутился Цыган. — Держу пари, он сам его отсек себе еще в детстве, подобно тому, как лиса, угодив в силки, отгрызает себе лапу. Может, на Земле таким не житье? Потому Шаману и не составило труда пробуравить в нем дыру.

— Иззи попробовал ее залатать. Взгляни!

Они склонились к моему лицу, как хирурги. Цыган пощелкал у меня перед глазами своими маскарадными пальцами. Я находился в оцепенении. Пока что мне не хотелось на них реагировать. Я предпочитал размышлять о сценах, подсмотренных на западных шоссе. То есть на Земле.

— Временная заплатка, — заключил Цыган.

— Да, сработано неряшливо.

— Черт бы побрал Иззи Молсона! — не выдержал Цыган. — Ну-ка, что это у нас? — Я почувствовал, как палец Цыгана проникает мне в глаз и прикасается к чему-то рядом с пломбой.

— Беглый Джо, — определила Нора. — Надо же, какой типчик живет у Мэла в голове. Кажется, ему хочется выйти вон.

— Обыкновенная история. Урон, конечно, немалый, но сам жилец крохотный, поэтому в памяти лишь небольшие провалы, ничего страшного. А вот затычка Иззи продержится считанные месяцы. Хочешь что-нибудь туда ввести, пользуясь возможностью?

— Что ты! Личность неприкосновенна, Цыган!

— Какая еще личность? Так, оторванная конечность. Дыра Абу-аль-Хаула. Личность Мэла Беллоу — это всего лишь помехи, тень на телеэкране. Не забывай, Нора, через него питается Шаман. Этот парень — словно вена наркомана.

— Теперь ты сам рассуждаешь, как Шаман. Гляди, он приходит в себя. Немедленно вынь руку!

Я действительно стал оживать. Спешить мне было некуда. Кому охота плюхнуться на вулкан? У меня в голове оставалось достаточно топлива, мне было о чем подумать, чем восхититься. Я не считал себя обязанным присоединяться к Цыгану и Норе в их невероятной действительности. Но стоило мне услышать, как Нора за меня вступилась, вспомнив о неприкосновенности личности, как мне полегчало.

Я появился на сцене с банальными вопросами:

— Где мы? Что происходит? Почему здесь так темно? — Для начала я изображал балбеса, чтобы успеть привыкнуть к обстановке. Резкие рывки очень вредны для самосознания.

Цыган глянул на наручные часы — если только это были часы, да и если то, на чем они располагались, было рукой.

— Пятнадцать минут. Значит, мы преодолели порядка ста миллионов миль.

— Беги! — посоветовал Беглый Джо.

— Мне здесь не нравится, — признался я. Это почему-то привело Цыгана в ярость. Он метнулся в закуток и перевернул там тележку с посудой.

— Сию минуту! Сейчас развернемся и доставим тебя назад к Шаману. Может, он сперва украсит тебя пучком петрушки? Надо же позаботиться о внешнем виде блюда.

— Осторожно, Цыган, не сбейся с курса, — молвила Нора, словно няня, приводящая в чувство капризного малыша. — Мы долетели до Магелланова Облака?

— Еще нет. — Цыган смотрел на меня зверем. О его ярости говорил полный яда тон.

— Давай-ка совершим «оп-ля», Цыган. Надо сделать так, чтобы Шаман нас не догнал. Ступай в кухню и включи посудомоечную машину.

— Нора…

— «Оп-ля», Цыган!

Цыган развернулся, толкнул плечом дверь кухни и пропал из виду.

— Со мной тебе ничто не угрожает, Мэл, — сказала Нора. — Сам знаешь, как поступил бы с тобой на Земле Шаман. Иззи тебе об этом говорил?

— Через год Иззи вернется, — ответил я. — Вот что он мне сказал! В следующий отпуск. У него короткий трудовой стаж.

Без Цыгана я чувствовал себя лучше. Я огляделся. Если не считать разгрома, устроенного Цыганом, и нескольких неубранных столиков, все выглядело сносно. Неподалеку на стене висела карта автострады номер 40 с лампочками в местах мотелей и пересечений дорог; наше кафе горело красным. На стенах были намалеваны длиннорогие быки и кактусы. Над нашим столиком красовалось изображение походного костра, окруженного пьянчугами; у одного из пьянчуг лежала на коленях гитара. У моего локтя, рядом с солонками и перечницами, стояло объявление с приглашением стать владельцем коллекции западных пейзажей. Все было прекрасно. Вот только за окном…

— Мэл! — сказала Нора.

Как назвать мгновение, когда мужчина начинает видеть не только женское лицо, а всю женщину — целиком? Когда его глаза превращаются в органы осязания? Когда ее дыхание согревает воздух между ними?

— Нора, у тебя внутри то же самое, что у него? Змея или еще какая-нибудь пакость?

— Иззи тебе не рассказывал?

— Нет.

— Беги! — завопил Беглый Джо.

Нас клонило друг к другу, как листочки на ветру. Наши колени соприкасались.

— Мэл, почему же ты не знаешь, кто ты такой? — Ее нос прикоснулся к моему. Мы потерлись носами. Я застонал.

— Шаман хочет меня сожрать, — сказал я. — Откуда мне знать: а вдруг и ты хочешь того же?

— Я тебя люблю, Мэл. — Она поцеловала меня. По залу пронесся пурпурный ураган, окрасив все в один цвет. Стены, столы, картины, музыкальные автоматы, тележки, раздаточные столики со специями, касса — все слилось, съежилось, приняло цилиндрические формы. Ее поцелуй отдался у меня в животе, в пальцах ног.

Она медленно оторвала губы от моего рта. Я был готов прослезиться. Мы находились в космическом корабле, я оказался за сотню миллионов миль от дома. Ничто здесь не должно было вызывать у меня доверие. Я стал озираться. Как только прекратился Норин поцелуй, космический корабль снова стал смахивать на придорожное кафе.

— Я ехал на попутках… — начал я.

— Как Сфинкс, — сказала она.

15. Твоя мать никогда не делала этого с моим ремнем

Беглый Джо был наполовину занесен песком. Он уже добрался до прокола, сделанного Шаманом, и каким-то образом высунул наружу кончик ногтя, хотя и не сдвинул затычку Иззи. Из меня торчал ноготь его правого безымянного пальца, который появлялся и исчезал в поле моего зрения, как кривой ятаган, как полумесяц, как блик на воде — наполовину видение, наполовину реальность. Я то и дело прижимался к Норе, моя пылающая щека скользила по ее щеке, я терялся в гуще ее волос. Тогда я открывал глаза, словно с их помощью можно дышать, ибо воздух вокруг становился непригодным для дыхания. Я недоуменно косился на окно, за которым расплылась мгла, испрещенная звездами и сполохами света, и замечал там Луну Беглого Джо: она принадлежала всей Вселенной и путешествовала со мной заодно, подобно тому, как луна сопровождает путника на Земле. Казалось, несмотря на свою величину, она осталась невообразимо далеко; в действительности Луна была мала и висела совсем рядом.

Ноготь Беглого Джо царапал все, что попадалось, в том числе гладкий Норин бок. Ей это как будто нравилось. Она даже издала слабый крик, вонзившийся мне в грудь. Мы завибрировали вместе. Нора сидела на своем стуле, а я на ней верхом, как слон Ганеша. Я пил ее, как вино, я прикасался грудью к ее груди, животом к ее животу; на мне уже не было рубашки. Мой язык шарил по ее небу, ее — по моему. Я снял с нее через голову майку; несколько секунд, пока лицо Норы оставалось под майкой, длилось затмение, и я уже сходил с ума от страха, что больше ее не увижу. Без ее глаз я переставал жить. Обнимая ее, я пытался прикоснуться к ней всем телом, поглотить без остатка. Меня бесило, что она остается снаружи. Она в ответ томно стонала и целовала меня.

Беглый Джо требовал Нору себе. Он накладывался на нее, подобно лепесткам на тело купальщицы. Стоило ей улыбнуться, как одно ее веко стало ртом Беглого Джо, и он крикнул: «Беги!».

— Что? — переспросила она.

— Ничего, — поспешно ответил я. — Я люблю тебя, Нора! Я всегда любил тебя.

Беглому Джо, засевшему у меня внутри, я заявил:

— Прекрати! Заткнись! Убирайся!

— Ты свихнулся, — гнул он свое. — Эта штучка — дрянь, каких мало! Видел ее братца? Внутри у нее свернулась змея, желтая змея! Не говоря уже о том, что она затащила тебя в глубокий космос. Она тебя использует и выбросит, как кожуру!

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.

— Тебя что-то беспокоит? — осведомилась Нора. Она уже расстегивала мой брючный ремень.

— Убей ее! Задуши! Сбеги! Задави этого боа-констриктора в кухне и поверни домой с помощью посудомоечной машины. Недаром она обмолвилась о посудомоечной машине. Знаешь, как ей пользоваться?

— Отец…

— Не называй меня так! Чего это она возится с твоим ремнем?.. Эй, не забывайся, слушай, что я тебе говорю! Не упускай ситуацию из-под контроля. Да натяни ты штаны, будь оно все проклято! И она пусть прикроется. Что ей надо от твоего ремня? Твоя мать никогда не возилась с моим ремнем! Учти, Мэл, если ты все это не прекратишь и не дашь деру, я награжу тебя такой головной болью, от которой ты рехнешься!

Внезапно Нора дернулась. Я сидел на ней верхом, поэтому тоже дернулся.

— Палец в воздухе! — завизжала она. — Он указывает на меня!

16. Водружаю флаг

— Прошу тебя, отец, вернись на место, — громко произнес я.

— Прекрати меня так называть! — раздалось у меня внутри. Его палец тем временем вылез наружу целиком, до самого основания. Ближе к основанию палец был волосатым. Еще он был мозолистым, как подобает пальцу трудящегося человека.

Палец не торчал у меня из башки. Собственно, он нигде не кончался, просто я смотрел на окружающее сквозь него. Он вообще не относился к объемному миру, а присутствовал в пространстве сам по себе — реальный, но непостижимый. Палец Беглого Джо торчал у меня не из головы, а прямо из сознания.

— Что это, Цыган? — раздался крик Норы. Мы уже успели свалиться вместе со стулом на пол.

Цыган просунул голову в кухонную дверь. Это была человеческая голова, с глазами и волосами.

— Беглый Джо! — определил он и стал приближаться. Дверь, которую он распахнул, зловеще заскрипела на петлях. — Чертов Иззи! Надо же было так напортачить! Теперь из сознания паренька лезет тот, другой.

— Мэл, Мэл… — повторяла Нора, сжимая мое лицо ладонями. — Люби меня, Мэл! Люби немедленно, здесь!

Палец затеял вокруг ее головы опасную игру в «ножички». Она изо всех сил старалась уклониться.

— Не нужен тебе Беглый Джо, Мэл! — твердила она. — И Иззи не нужен. Тебе никто не нужен, кроме меня, Мэл!

— Вот-вот! — подхватил Цыган. — Ты же единственный землянин на полтриллиона миль! Водружай свой флаг, Мэл!

Показалась кисть Беглого Джо, потом рука, локоть, плечо, шея, подбородок, физиономия — сморщенная, как у новорожденного.

— Беги!

Нора, по-прежнему не отпуская меня, отбросила стул могучим движением бедер. Беглый Джо находился в непосредственной близости, у нас на пути, но еще не превратился в непреодолимое препятствие. Мне не хватало воздуху. Все мои органы чувств били тревогу, словно я нанюхался нашатыря. Но, запрокинув голову, чтобы глотнуть воздуха, я увидел над нашим столиком окно, в которое лился розовый божественный свет.

— Черт! — прохрипел Цыган. — Шаман!

17. С услужливой улыбкой

У Шамана был елейный голос. Он проникал в нас без задержки. Сами слова не имели значения. Они словно волочились сзади, словно были цепочкой следов, оставляемых чем-то невообразимым, значительным и одновременно крохотным. От Шамана разбегались волны смысла. Обрушиваясь на наше сознание, волны затвердевали, превращаясь в слова.

— Он мой. Вам это известно.

Беглый Джо вылез уже по грудь и твердил свое:

— Беги!

Он отталкивался обеими руками от краев моего сознания. Его плечи никак не могли пролезть в отверстие, зато голова уже вырвалась и тянула за собой остальное тело.

Цыган очумело скакал по столам, подпрыгивая до потолка и тщетно пытаясь заслонить меня от Беглого Джо. Стоило ему сделать резкое движение, как в нем появлялась новая прореха. Но он не обращал внимания на такие мелочи: для него было важнее, чтобы я не отвлекался на Беглого Джо. Цель состояла в том, чтобы я не забывал про Нору.

— Ты ведь меня любишь? — прижималась ко мне она.

— Да! — Меня уже было не оторвать. Пол, правда, оказался холодный и жесткий, колени болели, хоть плачь.

Шаман стал виден отчетливее.

— Прекратить! — распорядился он.

— Прекратить! — собезьянничал Беглый Джо. Во мне оставались теперь только его ноги до колен. На нем был синий комбинезон механика с табличкой на нагрудном кармане. В центре таблички было написано большими буквами: «ДЖО», а вокруг — «Обслуживание с улыбкой». В кармане лежала ручка — сувенир из Ниагара-Фолз. В ручке плавала взад-вперед картинка водопада Конское Копыто.

Шаман сохранял спокойствие. Можно было подумать, что это специалист по спасению самоубийц, вылезающих на подоконник. Я слышал его спокойную речь кожей, кровью, легкими — в промежутках между толчками, приколачивающими Нору к линолеуму:

— Цыган, Нора, уймитесь. Вы сами знаете, что пора остановиться. Землянин принадлежит теперь моему Космическому Народу. Он — часть меня. Лучше не становитесь поперек дороги, сандулеане, иначе поплатитесь!

Нора затеяла непонятную возню. Она поглаживала что-то у меня в душе, какую-то невидимую мне часть — подобно тому, как нос невидим для глаз. Так ласкают собаку, когда хотят, чтобы она выпустила мячик. Какой мячик она вознамерилась у меня отнять?

— Знает ли землянин, кто ты, Нора? Здесь все-таки не Сандулек. В этой галактике вам подобное с рук не сойдет.

Цыган выпустил облако красного пара. Его кожа превратилась в пузырь, похожий на раздувшееся бычье брюхо, и лопнула. Мокрые ошметки полетели во все стороны. Он все-таки оказался змеей, вернее, гигантским желтым нервом — раздутым внизу и с серыми щупальцами, вроде волос Медузы Горгоны, в головной части.

— Беги! — неизобретательно крикнул Беглый Джо, уже освободившийся целиком.

На этот раз я его послушался. Я все равно не мог больше оставаться с Норой: слишком съежились мое тело и душа. Нора разочарованно заворчала и ушла из моего сознания, оставив «мячик» на месте. Беглый Джо бросил взгляд на Цыгана и скрылся в кухне.

— Достала? — спросил Цыган. Языком ему служило теперь все пресмыкающееся тело.

— Нет, — ответила она.

— А я что говорил! — злорадствовал Шаман. — Мальчик не похож на вас, сандулеан. Он гораздо крепче.

— Вот черт! Как ты тут оказался, Шаман? — крикнул Цыган. — Я же знаю, на «оп-ля» ты не способен.

— Мне это без надобности, — раздалось как будто из кухни. В двери, где только что находился Беглый Джо, теперь стоял Шаман. У меня на глазах он превратился из Беглого Джо в того, кого я видел в Нью-Мексико, в палатке, при свете свечи. Казалось, из мыльной воды вынырнула старенькая резиновая уточка.

— Я сидел в нем. Удачная контрабанда, не правда ли? Я догадывался, что кто-то, вроде вас, попробует испортить мне праздник. Ваша карта бита, сандулеане. Спасибо, что подвез, Мэл.

— Ты мой отец? — спросил я.

— Я — это ты.

18. Ты — мое сладкое буррито (только не врать!)

Много лет спустя на Сандулеке, успевшем превратиться в нейтронную звезду, пульсар в Большом Магеллановом Облаке, мне довелось услышать одну песенку Джонни Абилена и его «Косарей». Любимейший тамошний стиль — бибоп, но станция, на которую я настроился, то и дело прерывала трансляцию «миллиона хитов» ради стареньких штучек в стиле «кантри-вестерн», особенно тех, что имеют отношение ко мне: все-таки я герой галактики или, скорее, талисман.

Сандулеане — забавный народец, все равно что знатоки Библии на Земле, которых хлебом не корми, дай приправить любую ерундовую сделку библейской цитаткой:

«Ты только представь, Этел! За пару паршивых спортивных носок с меня содрали три с полтиной!»

«Кесарю кесарево, Джорджетт».

На Сандулеке все похоже. Там говорят: «Сидит прочно, как Беглый Джо у Иззи на запоре». Когда кто-то чего-то очень хочет, но в последний момент упускает из рук, все сразу вспоминают «про Мэла и Нору в Техасе».

Ведущий объявил песенку «Ты — мое сладкое буррито (только не врать!)». На нейтронной звезде все происходит быстро. Сначала передали песенку, потом сводку новостей.

Кстати, в песенке была упомянута «Космическая шляпа» — головной убор, ставший популярным благодаря Абу-аль-Хаулу, Великому Сфинксу из Гизы. Это что-то типа межзвездной тюбетейки, с помощью которой он совершал свои «оп-ля». Во времена Пятой египетской династии (около 2500 г. до н. э.) она вошла в моду у землян, живших неподалеку от места его посадки. На Сандулеке к ней по-прежнему относятся, как к диковине.

19. Лингва франка

— Будем же людьми! — предложил Шаман. — У тебя наверняка найдется запасное тело, Цыган?

Здоровенный желтый нерв добрался, как гусеница, до кассового аппарата и выбил на дисплее «Не работает». Потом он выдвинул ящичек, в котором обычно держат крупные купюры, извлек оттуда комок резины, похожий на спущенный пляжный мяч, и стал натягивать резину на себя, как штаны. В итоге он превратился в пожилого хиппи в потертых джинсах и майке, какого запросто можно встретить на дороге.

Нора сжала мне руку и устремилась в туалет для дам, чтобы привести себя в порядок.

— Ты молодец, Мэл, — подбодрила она меня по пути. — Ничего, мы это переживем… Вы меня подождете? — обратилась она к Шаману.

— Валяй, — великодушно согласился Шаман.

— Я мигом. Вернусь — и все обсудим. Ты его не тронешь?

— Что ты, Нора! За кого ты меня принимаешь? — На нем был комбинезон Беглого Джо, на кармане по-прежнему было написано «ДЖО» и «Обслуживание с улыбкой».

— Прекрати! — сказал Цыган Шаману. — То, что она с Земли, еще не означает, будто Нора полная дура. Когда мы ее нанимали, ей подробно растолковали, что к чему. Она все про тебя знает, старый плут.

Цыган подал мне «руку», помог встать с пола и сел рядом со мной за стол. Шаман тоже уселся.

Нора оставалась в туалете. Она пропадала там, когда я только появился в этом кафе, когда увидел Цыгана, когда музыкальный автомат играл «…выкуси вот это». Чего она там торчит? Уж не меняет ли личину, как Цыган? Я все еще изнывал по ней. Но я был мелким смуглым ничтожеством. Зато Шаман был рослым, мускулистым, с сильным точеным лицом, квадратным подбородком, ясными голубыми глазами, аккуратно причесанными волосами — черными и густыми. Теперь на нем оказался белый кафтан и свободные белые штаны; на одной штанине еще оставались пятна — это не успели испариться мои мысли. Да, Шаман мог запросто овладеть Норой и закончить начатое мной. В голове у меня кружилась кровавая муть; моему скольжению вниз не было конца.

Я слушал Шамана так, как радиоприемник «слушает» трансляцию: его голос вибрировал у меня в кишках. Мне бы заплакать, но сколько я ни таращил глаза, в них никак не появлялись слезы.

20. Прививка

— Иззи Молсон тебе не помощник, Мэл, — заявил Шаман. Цыган знай себе вертел пальцами да покрякивал. — Я — это ты. А ты не тот, кем себя считаешь, Мэл. Ты — это я. Нора хотела, чтобы ты взорвался в ней и исторг не только семя. Ты — это я.

Я чувствовал себя коровой в процессе дойки, с безнадежной тупостью жующей жвачку. Шаман сдавливал мое вымя, его пальцы были белы от моего молока. Струйка молока била в его ведерко. Давление у меня внутри становилось все слабее. Я жевал все задумчивее.

Потом Шаман зашептал:

— Я — это ты, Мэл. Они хотят протащить Сфинкса сквозь твой рассудок, как детеныша гориллы через задницу тли, чтобы водрузить его у себя в Магеллановом Облаке. Ты — это я. Ты этого хочешь, Мэл?

— Смех! — не выдержал Цыган. — Вот зазнался! Ты что, решил, что сможешь впиявиться в него прямо тут, у меня под носом?

— Я уже это делаю. Он мой, старина Цыган. Я победил по очкам. Взгляни только на этого жалкого червя! Даже если ты затащишь его на Санди, Абу из него все равно не сделать. Это я над тобой смеюсь, сандулеанин.

— Учти, Шаман, единственная причина, почему я позволил тебе зайти так далеко, — это чтобы ты сделал ему прививку против себя. Теперь он поймет, что ты за птица.

С этими словами Цыган залепил мне звонкую пощечину. У меня вспыхнула щека и зазвенело в ушах. Я внезапно осознал, что надо мной совершается другое, гораздо более грубое насилие, и грозно глянул на Шамана. В этот момент я казался себе богатырем, размахивающим палицей.

Он испуганно отпрянул. В его глазах мелькнул страх, но тут же погас, как луна, заслоненная дымом. Шаман тотчас стал самим собой. От его безжалостной улыбки я мигом сник.

— Понятно, — сказал Шаман Цыгану. — Хочешь лишить меня моих угодий?

Нора бочком приблизилась к столу и встала над Шаманом. Ее шея, руки, грудь были выпачканы кровью.

— Все-таки ты им занялся! Кто обещал, что не станет?

— Шаман пытался его муштровать — прямо здесь, на моих глазах! Но Мэл его выпихнул. Смеху-то, Нора! Ты бы это видела! Мэл отвесил ему хороший пинок!

— Землянин тут ни при чем! — окрысился Шаман. — Это он, Цыган, вертит парнем, как куклой. А парень мой! У него нет воли. Он себя не сознает. Ноль без палочки! Он попросту моя соломинка с шоколадным вкусом, которую я вставил в мозг Абу. Это не касается ни вас, ни Сандулека, ни всего Магелланова Облака.

— Ошибаешься, Шаман, — возразила Нора. — Абу и нам приходится отцом. Нечего притворяться, будто тебе это невдомек.

— Я не угрожаю вашим галактикам. Почему вы не можете жить сами и давать жить другим?

Шаман вскочил из-за стола и кинулся к тому, что было прежде стеклянной дверью, ведущей в подвесной переход. Там он застыл, уставившись в черную пустоту. Цыган насмешливо зааплодировал: Шаман вел себя, как актер из драмы Шекспира.

— Нора, — пролепетал я, — ты вся в крови!

— Это татуированный — ну, тот, он еще подарил мне цветок. Во время взлета он оказался в мужском туалете. Спрятался, видать. Я услышала его через стену…

21. Если, только если

Вампиры!

В башке у меня тарахтела испорченная сушилка. Пощечина Цыгана взбаламутила сор, оставшийся от заплаты Иззи. Моим мыслям губительно не хватало связности. Я убежал за салат-бар и занял позицию за прозрачным щитком, готовясь обстрелять недругов салатными заправками.

(Теперь, встречаясь с Иззи, я покорно выслушиваю от него выговор по поводу этого позорного эпизода. Он называет это Межгалактической Битвой на Жратве.)

Русской заправки осталось кот наплакал, но я уповал на «рокфор» и особенно на итальянский майонез (входящий в его состав уксус должен был вызвать у моих недругов временную слепоту). Куски сыра, запущенные в противника, были призваны замедлить его наступление. Потом я бы метнулся к посудомоечной машине и повернул домой, отстреливаясь черпаками, топорами для рубки мяса и прочим кухонным инвентарем.

Впрочем, сорт сыра вызвал у меня сомнения. Не хватало только погибнуть в межзвездном пространстве по вине жуликоватых владельцев придорожного ресторана!

— Поберегитесь, вампиры! — выкрикнул я.

(Сокращение от «Межгалактической Битвы на Жратве» — МБЖ. Но мне нравится другое — «ЕТЕ», «Если, только если». Я был обречен на страдания и чудовищное невежество только ради того, чтобы Абу-аль-Хаул попал домой, а Джонни Абилен смог взойти на трон в Малом Магеллановом Облаке; я должен был добиться сдвижения крупных пластов, сделав все предначертанные мне мелкие глупости. «ЕТЕ»! Иззи все предвидел наперед.)

— Назад, вампиры!

— Интересно! — процедил Цыган.

Нора не спеша двинулась ко мне.

— Доверяй мне, Мэл.

— Нет. — Я схватил и угрожающе занес миску с мелко нарезанной свеклой. — Ты убила дальнобойщика, Нора. Наверное, ты его съела? Цыган слопал кассира. Теперь вы оспариваете друг у друга право закусить мной.

— Зря ты ему врезал, Цыган! — засмеялся Шаман. — Ты его разбудил.

— Мэл… — Нора продолжала наступать, не боясь свеклы. — Напрасно ты огорчаешься из-за какой-то крови. Тело ничего не значит. Ты забыл, как мы с тобой чуть не перенеслись ТУДА?

— Больше никакой любви! — предостерег Шаман. — Учти, Нора, я тоже могу совершить «оп-ля». Тебе не понравится, как тебя встретят там, где ты окажешься.

— Не посмеешь, — отмахнулась она, не сводя с меня взгляда. — Ты не знаешь, как это делается, Шаман. Смотри, не выверни мир наизнанку! Тебе самому придет конец.

Сейчас она была даже красивее, чем прежде. Меня почему-то даже перестало пугать зрелище крови. Я жаждал ее. Она приближалась.

— Что я должен помнить, Нора? — Сейчас она станет моей.

— Вспомни Сфинкса по имени Абу-аль-Хаул! — закричал Шаман.

— Вспомни создателя Хефрена. Сфинкс все еще в ожидании. Сандулеане не смогли его забрать за многие тысячи лет. Так что стой на месте, Нора. Как бы тебе не очутиться надолго в безводном месте, лишенном сортира.

Цыган исторг пламя.

— Я — это ты, Шаман! — сообщил он.

— Держи карман шире! — Шаман выбросил вперед руку, как пожарный шланг, и пламя померкло.

— А я-то кто? — спросил я, роняя миску со свеклой.

22. Я — это ты

— Ты — Абу-аль-Хаул, — ответила мне Нора, — Отец Страха Ра-Харахти[9], Бог-Солнце Обоих Горизонтов. А я — царица Пунта созданная из ладана и чистого желания. Цыган — мой слуга, а Шаман — низкий кладбищенский вор. Абу-аль-Хаул, тебе ведомо все! Абу. аль-Хаул, душа великого Сфинкса, к тебе я взываю!

Нора смотрела на меня, но я не верил, что она обращается ко мне, Она говорила в меня, как в телефонную трубку. Шаман корчился у нее за спиной от смеха и, чтобы не упасть, держался за дверной косяк.

— Лучше признайся пареньку, чем ты любишь заниматься в сортирах, о, дородная царица Пунта! — Он добрался до нас, спотыкаясь и сгибаясь от хохота. Встав между нами, он положил одну руку на стеклянный козырек салат-бара, другую — на окровавленное Норино плечо. Цыган встал. — Расскажи ему, как любуешься водой, устремляющейся в сток унитаза или раковины, как балдеешь от водоворотов и всякой уходящей вниз воды, о, царица сортиров!

— Ты называешь это туалетом, — ответила Нора, лица которой я теперь не видел, потому что ее загораживал от меня Шаман. — По-твоему, это звучит оскорбительно. А я говорю тебе, Шаман, что это — явление Абу-аль-Хаула, чья обитель — на Сандулеке, среди звезд, но сам он пронизывает все мысли и все предметы. Все, что уходит в вихре, уходит к нему. Он не проводит различия между нечистотами и ладаном. Тот, кто отворачивается от чего-то одного, отворачивается сразу от всего.

Шаман обернулся ко мне.

— Я — это ты, — пророкотал он. — Ты — это я. Я — это ты.

Меня охватило прежнее чувство: я был тупой, беспомощной скотиной, терпящей от хозяина и ласку, и побои.

— Вспомни, Мэл, — не унималась Нора. — Вспомни пустыню. Не Нью-Мексико, не Нью-Неизвестно-Что, а Египет. Это было не день и не два, а пять тысяч лет назад.

Цыган, пытаясь удержать на скользком змеином туловище искусственную плоть, поплелся к нам, не сводя с Шамана своих пристальных маленьких глазок. Я заморгал и попытался ухватить мысль, казавшуюся недосягаемой. Я узрел пирамиды, высящиеся в песках, рабов-нубийцев, густые толпы, долбящие гранит и выкладывающий известковые глыбы. Это происходило где-то между Альбукерке и Эспаньолой, недалеко от Саккары, вблизи Абу-Сира, Каира или Санта-Фе…

— Я — это ты, — нудил Шаман. Позади него показалась зевающая морда Цыгана, покрытая сукровицей. До меня донеслось его смрадное дыхание. Видал я Хефрена на 25-й автостраде с ликом в точности, как у меня, как у Сфинкса. Все, что понаписали историки и археологи о гизейском Сфинксе, — чушь. Я вспомнил — сам не знаю, как! — что не фараон Хефрен придал лицу Абу-аль-Хаула сходство с собой: все было с точностью до наоборот…

Цыган сомкнул клыки, ухватив Шамана, но я успел опрокинуть салат-бар вместе с дымящимися супами и полными мисками и принялся метать вилки, ножи и ложки, метя Цыгану в язык и в небо. Обслюнявленный Цыганом Шаман широко улыбнулся.

— Я — это ты, — гнул он свою линию. — Ты — это я. Я — это ты.

Нора в страхе удрала от него и от меня. Цыган рухнул.

Да, все было именно так: я, Сфинкс, изваял Хефрена по своему образу и подобию — а не наоборот! Точно так же я слепил Мэла и миллион прочих воплощений моего Ка[10] — священного Ка Абу-аль-Хаула.

23. Абу-аль-Хаул

У меня было все необходимое: дорожные карты, музыка, еда, санузел, даже забавные произведения искусства на стенах. В сувенирной лавке было навалом игр, книжонок, всяких мелочей, даже маечек с моим ликом — усталым, иссеченным несчетными песчаными ураганами и винтовочными пулями, с наляпанными реставраторами заплатами из цемента на древнем тесаном камне, даже в космической шляпе. У меня ни в чем не было недостатка для длительного перехода из царства жизни. Главная погребальная камера завершалась двумя рядами священных фонтанов — за двумя дверями, обозначенными соответственно: «мужчины» и «женщины». Стоит нажать там на посеребренный рычаг — и извергнется водопад, символ преданности Изиды Осирису, царицы Пунта — мне. Я вошел в Течение, в разреженный водородный поток, льющийся под воздействием приливных сил между Магеллановым Облаком и Млечным Путем.

Куда бы ни упал мой взор — да будет почва плодородна, — вот что я смекнул: существа тянутся ко мне. Мысли их — что пена на волнах моей мысли. Любое крохотное создание — это дверь, ведущая в меня, ибо создания ищут свою подлинность. Провозглашая мое имя, они находят успокоение во мне.

Так приди же, царица Пунта, обвей мои чресла, вбери мое семя. Я раскроюсь в тебя.

Я пополз к Норе через склизкие останки Цыгана. По пути я подмял Шамана.

— Я — это ты! — напомнил он тонким, сдавленным голоском. Норин цветок раскрылся вокруг меня, как шакти Ганеша. — Дай уничтожить тебя изнутри!

— Тело ничего не значит, — стонала Нора.

— Мое тело — тот самый водоворот, которого ты искала. — Я хлынул в нее. — Тебе не удержать меня на Сандулеке. И на Магеллановом Облаке не удержать. Моя жизнь неизмеримо больше.

Цыган закашлялся. Шаман с трудом выполз из-под меня.

— Ты по-прежнему там, в Гизе, ты все еще на Земле, — сказал он мне. — Я — это ты. Я задержал тебя там, Абу-аль-Хаул. Ты — это я. Я задержал тебя, как человек задерживает кусок вилкой, чтобы нарезать его и съесть. Я — это ты. Это существо — всего лишь жалкий осколок твоей иссушенной плоти, листок, дрожащий на твоем ветру. Ты — это я. Это существо — Мэл, безвольный Мэл, кочующий на попутках по Нью-Мексико. Я — это ты. Я проложил через него свой трубопровод. Я обращаюсь к тебе, Сфинкс, стараюсь докричаться, как кричат в жерло пещеры, обращаясь к захоронению среди камней. Тебя нет здесь.

Солнце жжет мне спину. Полдень в пустыне. Я сижу в огромной известковой канаве. Между моими передними лапами, там, где прежде высился обелиск Тутмоса, кишат крохотные создания. Они таращатся на меня, и я чувствую давление от их мыслей на своей каменной коже. Двумя тысячелетиями раньше я внушил Тутмосу (теперь это Шаман) собственную мысль: «Открой меня, о, благородный! Разгреби песок, что занес меня. За это я сделаю тебя царем». Он раскопал меня, и я сделал его фараоном. Потом он изменил мне, приковал меня к этому месту, где я мучаюсь от однообразия, прибегнув к силе, которую я же в него вдохнул. Нет больше его обелиска, само место, где он высился, затоптано, но сам Тутмос жив.

Это он обращался ко мне комариным голоском с невообразимого расстояния:

— Я обращаюсь к тебе, Сфинкс, стараюсь докричаться, как кричат в жерло пещеры, обращаясь к захоронению среди камней. Тебя здесь нет.

Людишки шаркали себе, лепетали, щелкали затворами камер в тени моего головного убора. Я догадался, что Тутмос, должно быть, в тысячный раз сменил имя. Выброшенные им имена засоряют историю, как сброшенная змеиная кожа, как оболочка саранчи, повисшая на древесной коре. Теперь он именовался «Шаманом».

— Я — это ты, — вещал Шаман. Огромный камень зашатался и выпал из моего плеча. Туристы бросились врассыпную. — Сандулек не смог бы тебя удержать, но Земле это по силам. Ты вовсе не в Космосе, о, Великий — ты находишься в пустыне, вблизи Назлет-аль-Семмана. Это Цыган с Норой кладбищенские воры, а не я. Они хотят забрать тебя в галактику Цыгана, но ты, Абу-аль-Хаул, совершенно счастлив среди песков! Это такое счастье для тебя — быть моим солнцем, моей кровью, моим свечением, вечным источником меня! Смуглый коротышка, который терзает Нору на космическом корабле, — всего лишь Мэл, а не ты. Ребенок, который родится от их соития, будет чудовищем, о, Великий, а не порождением твоего гения, не вместилищем твоей силы, не сосудом, полным твоего свечения. Все это — мираж. Ты — это я, Тутмос. Твой сосуд — Шаман. Я — это ты.

Я страшно отяжелел и не мог шелохнуться. Меня медленно осушали, и это было даже хорошо: вдруг мне полегчает? Я наблюдал за толпой человечков, испугавшихся осколков от вывалившегося из меня камня. Они в ужасе улепетывали к своим туристическим автобусам. Лишь один не сбежал, а остался стоять там, где прежде был обелиск. Я с усилием пригляделся к фигурке между моими лапами. На нем была майка с моим розовым изображением, позади которого высились пирамиды Хеопса и Хефрена, почему-то синие. На нем были цветастые шорты и шутовской головной убор араба. В руке у него был пакет с надписью «Рынок Нефертити».

Глаза и половину лба скрывали огромные темные очки. Он сорвал их, и я увидел бровь — одну бровь на оба глаза, да еще приподнятую.

— Понял? — крикнул он. — Я же сказал, что мы через год увидимся! Привет, Мэл, дружище! Ох, и летит же время!

24. Не тот Мемфис, что в Теннесси

— У тебя появилась перхоть? — Иззи пнул мои осколки. — А мне, например, не мешало бы побриться. Зато сам я выныриваю, как пробка, после всех опаснейших космических приключений.

Он несколько раз щелкнул фотоаппаратом, утер лоб, попил водички. Вода забулькала в его фляжке, когда он наконец оторвал ее от губ.

Солдаты, вооруженные дубинками, удерживали толпу туристов на почтительном расстоянии. Мимо шелестели тысячелетия: песок, ветер, солнце…

— Ну, как тебе здесь нравится? Сарвадука отводит душу в лавках и в борделях. Я сказал ему, что он не подцепит заразу и не наделает детей — все мое иззовидение! — вот у него и закружилась голова. Он распсиховался, когда узнал, что Мемфис, в котором я наобещал ему баб, находится вовсе не в штате Теннесси, так что я был вынужден его успокоить.

Отлично смотрится эта метеостанция на твоем огузке! «Институт Гетти», кажется? Ничего, можешь не отвечать, я обойдусь. Главное, лежи смирно, парень, не то туристов хватит кондрашка. С них достаточно вывалившегося из тебя куска и психа, который точит с тобой лясы.

Ты особенно не переживай. Шаман только болтает, но поделать пока ничего не может. Ночью я вернусь. Все, не прощайся, не благодари меня, вообще ничего не говори, Великий и Ужасный.

Усатый солдат в хаки, в берете и с «Калашниковым» на плече схватил Иззи за локоть и поволок из-за загородки со Сфинксом, из выемки, которая образовалась вокруг меня, когда я впервые плюхнулся на Землю и создал людей. Длительный же это был, доложу я вам, и утомительный процесс: соединять нуклеотиды, управлять эволюцией, чтобы было, через кого передавать свои мысли, вести дело к рождению Тутмоса IV, претендующего на мое доверие… Но человек разумный получился себе на уме, вот я и лежу здесь в просторном одеянии, которое унес с родных звезд, и нахожусь в полной зависимости от хитроумия рабочего из Локпорта, штат Нью-Йорк.

Ветер доносил до меня писк мотылька: «Я — это ты, ты — это я!» До чего же я устал!

25. Загадки монофиситов

Этой ночью Иззи не вернулся, потому что угодил в египетскую каталажку. Об этом мне поведал Сарвадука. Ему пришлось заплатить каирской проститутке здоровенный бакшиш, чтобы она согласилась провезти его на верблюде через Назлет-эль-Семман и западный погребальный комплекс к моей загородке. Сарвадука по пути чуть не рехнулся от страха.

Провожатая Сарвадуки оказалась христианкой коптской веры по имени Лила Кодзи, любительницей комментировать загадочную религию монофиситов в самые неподходящие моменты.

Сарвадука и его провожатая подобрались ко мне сбоку. Пирамиды Хеопса, Хефрена и меня, траченного временем, освещали яркие лучи прожекторов. Приближалось к завершению пятничное светомузыкальное шоу на немецком языке. Видимо, на души с человеческими телами и с глазами такие шоу производят впечатление, но сообщаемая в них информация — ложь от начала до конца: я же говорю, это я создал Хефрена, а не наоборот!

26. Что можно почерпнуть из сора

Самое лучшее средство, как обзавестись чувством перспективы, — это проваляться несколько тысячелетий в песке. Что-то внутри меня смягчилось за тысячелетия, истекшие после моих приключений в Нью-Мексико, каковые, как я теперь понимаю, имели место еще до Четвертой древнеегипетской династии — хотя, с другой стороны, гораздо позже ее. Главное, не позволять датам вас дурачить.

Если Иззи чему-то меня научил, так это истине, что время на часах — совсем не то, за что мы его принимаем. Иногда пять часов вечера отделяет от шести часов неделя, а то и две, а иногда они наступают одновременно. Так называемая исключенная середина — настоящие джунгли, кишащие бесчисленными вариантами. Причинность — это, вопреки Канту и Хьюму, вовсе не прямая линия, а дикое верчение сора в водовороте.

Скажем, на Сандулеке, где я сейчас обитаю, температура поверхности в триста-четыреста раз выше, чем на Земле или на Марсе. Как-никак, наш Санди превратился в сверхновую и скукожился в нейтронную звезду, так что здесь вся тысяча по Кельвину — и это в тени! Поэтому события разворачиваются здесь быстро. По земным меркам, жизнь достойного гражданина Сандулека длится квадриллионную долю секунды, но здесь это очень долго. Вы скажете, что такая пропасть не может быть преодолена, что землянам и сандулеанам друг с другом не общаться, — и будете правы, только надо учесть, что в нашей Вселенной нет абсолютных стандартов. У нас скользящая шкала. И до чего скользкая!

Правильно сказал землянин Протагор: «Человек есть мера всех вещей». Ну, не сам человек — зачем такой антропоцентризм? — а Разум. Все эти шкалы, числа, научные законы — всего лишь выражение чего-то такого, что в действительности принадлежит к сфере Сознания. Оно все это создало, а теперь взвешивает, сравнивает, подгоняет, объясняет, меняет. Вот вам и объяснение «оп-ля». Поэтому Шаман — такая страшная угроза даже на расстоянии пары сотен миллионов миль; скорость света не является предельной скоростью во Вселенной, если вам под силу сделать «оп-ля». Природа гораздо гибче, уверяю вас.

Взгляните на сор в водовороте.

27. Дуализм

— Мэл! Это ты, Мэл? Абу-аль-Хаул? — Шепот Сарвадуки долетал до меня откуда-то сбоку. За спиной у него высилась пирамида Хефрена, а также Лила Кодзи и два верблюда, привязанные к камню. — Прямо не верится, что я вез тебя в своем «фольксвагене» по сороковой автостраде. Так это ты? Иззи называет тебя Отцом Страха, предшественником самих фараонов. Говорит, будто это ты выделил ДНК из первичного бульона и довел нас до теперешнего состояния. Мол, ты прародитель всей жизни на Земле. Иззовидение, понимаешь! Это правда? В Нью-Мексико и Техасе ты показался мне не таким. Надеюсь, я не оскорбил тебя своими речами и делами, о, Великий!

— Вы обращаетесь к большому камню, сэр, — сказала Лила. Сарвадука проигнорировал ее.

— Сам Иззи не смог приехать, о, Ужасный! Его задержали местные власти. Они приняли его за террориста, но он сказал, что беспокоиться не о чем. Он попросил передать тебе следующее, Великий, Древний и Невыразимый! Во-первых, он приносит извинения, что все сработало не совсем так, как он предполагал…

— Во-первых, во-вторых! — Лила Кодзи хлопнула Сарвадуку по плечу. — С самого Каира репетирует: во-первых, во-вторых…

— Цыц! — прошипел Сарвадука. Лила недовольно заворчала. — Во-первых, — продолжил он, — Иззи хотел, чтобы сандулеане спасли тебя от Шамана, а не забрасывали далеко-далеко от Земли. Тут вышла накладка. Он приносит тебе свои извинения, Величайший.

— Куда ж ему деваться? — опять вмешалась Лила. — А в каком смысле «далеко-далеко»? Вот еще дуалист на мою голову!

— Никакой я не дуалист. Я твой работодатель. Сама не знаешь, что болтаешь, Лила. Мэл Беллоу находится сейчас в межзвездном пространстве.

— А я думала, что ты называешь его Сфинксом.

— Да и нет.

— Дуализм!

— Цыц, дура! — рявкнул Сарвадука и тут же перешел на елейный тон. — Во-вторых, Иззи просит, чтобы ты употребил свою огромную силу и перенес в Эль-Гизу Джонни Абилена с его «Косарями». Это единственный способ спасти тебя от вечного рабства у Шамана, по совместительству — Тутмоса IV.

— Опять дуализм.

— Милостивый и Всемогущий Абу-аль-Хаул, умоляю, заставь эту шлюху заткнуться!

28. Кто я?

Я встрепенулся, как будто меня разбудили среди ночи.

— Кто я?

Напротив меня сидел Цыган — банан с наполовину спущенной кожурой, уродливый человеческий торс с торчащим наружу клубком щупалец, напоминающим глистов в бычьем брюхе. Цыган не двигался, Нора, молча сидевшая рядом, тоже. Ее рот был слегка приоткрыт, она тупо смотрела мимо меня. Нора была обнажена, она сохранила человеческий облик, ее длинные волосы закрывали лицо, плечи, грудь. Я дотронулся до ее руки. Она была холодной.

Из кухни доносились разнообразные звуки, издаваемые посудомоечной машиной; иногда к ним добавлялся стук, как в засоренной водопроводной трубе; после стука все кафе сотрясалось. Всякий раз пейзаж за окном менялся: звезды начинали мерцать под другими углами, сгущались или, наоборот, рассеивались, образовывали кольца или располагались слоями, как ингредиенты коктейля. Мы пролетали мимо мерцающих сгустков, похожих на замерзшую слизь, из яркого света ныряли в смоляные потемки.

Среди звяканья приборов можно было расслышать глухое ворчание Шамана.

— Нора, — позвал я.

Шум в кухне внезапно стих, и в двери появился Шаман. Его белые штаны были теперь покрыты жирными пятнами. Он сжимал в кулаке гаечный ключ и имел усталый вид.

— Ты — это я, паршивец.

Я опять упал на стул. Он сделал несколько шагов в моем направлении и пролаял:

— Тебя здесь нет, понял?

Я сразу пропал. В Сахаре была ночь. Краем глаза я успел увидеть, как Шаман подходит ближе и прикасается к затычке у меня в башке чем-то вроде пестика для колки льда. Он сделал это без всякого воодушевления, словно уже дюжину раз пытался и потерял всякую надежду на успех. Потом он похлопал Нору и Цыгана (не знаю уж, по какому месту он похлопал Цыгана), чтобы проверить, сохранили ли они чувствительность. Результат был отрицательным. Тогда он в полнейшем унынии вернулся в кухню, к посудомоечной машине.

— Придется самому сделать «оп-ля», раз эта дрянь не работает, — проворчал он.

29. Оп-ля

— «Кто я»… Ты слышала, Лила Кодзи? Сфинкс заговорил. — Сарвадука поежился.

— Это, наверное, один из верблюдов. Скорее всего, Хамад.

— Не сомневайся, о, Великий, я передам твой вопрос Иззи! — забубнил Сарвадука. — «Кто я?» Сам я — всего лишь бедный маленький человечек, работник гостиничной отрасли. Владею двумя-тремя мотелями, да и то на паях с родственниками, хотя они ничего не делают, а знай себе пялятся в ящик да хлещут спиртные напитки. Я спрошу у Иззи, он знает много всякого такого. А ты перенесешь Джонни Абилена, о, Дивный? Иззи спрашивает, сделаешь ли ты это честь по чести? Он бы сам этим занялся, но ему сейчас недосуг.

— Может, Абу подаст нам знак? — предположила Лила.

— Именно — знак. Только помолчи, Лила. Я сам этим занимаюсь.

О, Великий, подай знак!

Мое сознание пребывало в смятении. Ко мне обращались существа, чье изготовление я сам начал примерно семьсот миллионов лет тому назад в попытке оторваться от Млечного Пути, где я сидел на мели. Одновременно я находился в кафе, унесенном с техасской автострады в космос, почти что в Магелланово Облако. К тому же я представлял собой местную достопримечательность.

Шаман хотел меня сожрать, я хотел домой. Я не мог нашарить свой центр. Где моя Архимедова точка опоры, без которой бессильна душа?

— Знак, о, Великий! Подай нам знак!

Попробуйте сесть, когда у вас нет спины. От отчаяния я все больше погружался в смятение, все меньше думал, все меньше чувствовал. Я уходил на дно, и даже отчаяние покидало меня, поднимаясь вверх, как пузырьки воздуха, выпускаемые ныряльщиком.

Я щурился, пытаясь пронзить взором темень и муть, — так щурится художник, стараясь увидеть за частностями целое. Взгляд то и дело натыкался на рыбешек и водоросли, замутняющие сознание: все это, не имеющее ни названия, ни привязи, находилось в процессе непрерывного самопоедания и одновременно пыталось расшириться. Но то были не помои, хлынувшие из дыры Шамана, ибо ныряльщиком теперь был я сам, и найденный жемчуг мог принадлежать только мне.

Но потом слово «я» стало стремительно терять содержание. Оно превратилось в знак препинания, кавычки, между которыми зияла пустота.

Голос Шамана («Я — это ты!»), Сарвадуки, Лилы Кодзи, свето-звуковое шоу, бодрое и насквозь лживое, — все слилось в один поток без начала и конца. Завывание ветра, атомная бомба, ностальгия, планета Марс, «в-третьих», я сам, Африка — все пропало.

Не вздумай заниматься этим дома!

Не стало ни места действия, ни последовательности, ни времени. Не стало ни мыслей, ни предметов для размышления. «Я» погружалось все глубже, не противясь поглощению, расплывалось в темную бесформенную массу, достойную именоваться разве что «дном». Примитивные морские обитатели меняли очертания на глазах и прекращали существование, стоило отвести от них взгляд.

Неясное копошение не прекращалось ни на секунду. То был далеко не мистический туман. Зовите это зудом, «дао», «принципом исключения Паули», изгнанием сжимающегося мира из собственного пупка… «Какие бы слова ни использовать, они не абсолютны», — говорил об этом зародышевом состоянии Лао-цзы.

«Я» невольно совершило «оп-ля». Сейчас я находился в самой его сердцевине. «Я» нашло точку опоры и получило безраздельную свободу. Теперь оно было способно на все.

Я облегченно перевел дух. Только что было холодно, но теперь мне стало жарко. Весь «я» был там — маленький и большой, как раньше: Мэл и Абу-аль-Хаул, один — пленник безнадежной ситуации, другой — занесенный в чужую галактику, и все по милости Шамана. Да, все они существовали на самом деле: и Шаман, и Цыган с Норой в Магеллановом Облаке, и Иззи в своей кутузке, и Сарвадука с Лилой Кодзи, и шарахающиеся верблюды, и туристы…

Я увидел свою точку опоры, даже нашел ей применение. Я стал свидетелем рождения мира «из ничего» со мной посредине. «Оп-ля»! Непонятно… Посмотрим, что это такое.

Кое-что, между прочим, изменилось. Я был теперь в курсе, словно услыхал или прочел, что умер Гамаль Абдель Нассер (до «оп-ля» он был жив). Вьетнамская война продолжалась при активном участии американской армии.

Президента звали не Юджин Маккарти. Благодаря «оп-ля» я побывал в Овальном кабинете. Вернее, не я сам, а часть моего сознания. Согласно принципу, именуемому магелланянами «непроизвольным исцелением», требующему локального сохранения причинно-следственной связи, в кресле материализовался человек вместе со своим прошлым, настоящим и будущим, школьными учителями и гробовщиком; звали человека Ричард Никсон. Изменилось и еще кое-что. Скажем, американский флаг стал красно-бело-синим (к тому же выяснилось, что он был таким всегда!).

О различиях было ведомо одному мне: моя новая вселенная возникла сразу, с полной историей и соответствующими воспоминаниями. Разве что Иззи мог бы мне посочувствовать.

Я сообразил, что произошла еще одна перемена. Тип в ковбойских сапогах со шпорами, в огромной широкополой шляпе и с гитарой под мышкой, торопился к загородке со Сфинксом, где гримасничали Сарвадука и Лила Кодзи.

— Мэл! — приветствовал меня тип с гитарой. — Это ты, сынок? Неужто и впрямь ты?

— Беглый Джо! Отец! — каким-то образом откликнулся я.

А он каким-то образом меня услышал. Не обращая внимания на миазмы, он подбежал к моей каменной заднице, обнял холодеющий, грубый камень, прижался ко мне, стал меня целовать и плакать от радости.

30. Фотография на паспорт

— Вы настоящий Джонни Абилен? — восхитилась Лила Кодзи. — Я собрала все ваши пластинки. Обожаю вашу музыку.

Сарвадука истерически дрожал, пытаясь сообразить, каким образом на сцене появился Джонни Абилен. Видимо, у Сарвадуки непроизвольное исцеление произошло не полностью. Он грубо оттащил Лилу Кодзи.

— Увези меня в Каир! Задание Иззи выполнено. Свето-звуковое шоу близится к концу. Не хочу, чтобы меня здесь поймали, когда начнется уборка… Здесь все еще воняет. Что это за вонь?

Она оттолкнула его.

— А как же «в-третьих»?

Сарвадука хлопнул себя по лбу.

— Совсем забыл. Фотография на паспорт! Давай «Кодак».

— Это «Полароид».

— А ты дай мне «Кодак».

Ему пришлось довольствоваться «Полароидом». Ничего не поделаешь, «оп-ля». Он недоуменно заморгал, но аппарат взял, чтобы запрыгать передо мной в гуще туристов и запечатлеть меня анфас, в профиль, вместе с головным убором и со всем прочим. Потом, дрожа крупной дрожью, он вернулся к Лиле и лошадям — теперь это были не верблюды, а лошади. «Оп-ля!»

Он оторвал Лилу от Джонни Абилена, не обращавшего внимания на ее заигрывания: гитарист обнимал меня и продолжал шептать. Не прекращая спорить, Сарвадука с Лилой сели на лошадей и затрусили прочь, нацелившись в пространство между пирамидами Хеопса и Хефрена.

31. Норе не понять

Вот какие слова шептал мне Джонни Абилен:

— Наконец-то получилось, сынок! Провалиться мне на этом месте, если ты не одно целое с Абу-аль-Хаулом! Я знал, что у нас получится! Ты уж прости меня, что оставил тебя и твою мамочку, ладно, Мэл? Ты ведь уже знаешь, что я не землянин. Значит, вы с Абу — наполовину магелланяне. Ничего, теперь я доставлю вас обратно на Облако, ваше место там. Ты ведь не откажешься? Жаль, что мы не сможем захватить туда твою матушку, но она — землянка. Поверь мне, Мэл, Норе просто не понять.

И в Магеллановом Облаке, и в Сахаре у меня встали дыбом мозги.

— Ты сказал «Нора»?

32. Не понимаешь ты истории, землянин

Джонни Абилен был поражен, узнав, что Нора к тому же — сандулеанский агент. Вернее, она была землянкой, нанятой сандулеанами с целью возвращения Абу-аль-Хаула на Магелланово Облако. Магелланов император, который вместе со своим Объединенным конгрессом мелких и крупных облаков затащил все Магелланово Облако на орбиту вокруг Млечного Пути и превратил Сандулек в «сверхновую», чтобы переправить Джонни Абилена на Землю, нашел Нору с помощью «оп-ля» и приставил тайной надзирательницей к Абилену.

«В таких делах никому нельзя доверять», — сказал мне много позже сам император. Один Иззи знал в то время все подробности, но сейчас на Санди эта история отражена в песне «Брак — это когда двое чужих прячутся друг от друга», занявшей в списке 432-е место: так, по крайней мере, обстояли дела, когда я слышал ее последний раз — одну миллиардную секунды назад.

Путем осеменения землянина и смешивания Магеллановой и млечной ветвей великой семьи Абу император и мой папаша (а также, втайне от них, Нора) собирались создать Мессию-Сфинкса. «Но всякий раз, когда мы пытались достучаться до Абу, ответ гласил: «Адресат неизвестен», — сказал мне как-то раз император за нейронным коктейлем. — Сам понимаешь, тут того и гляди станешь агностиком. Вот мы и решили прибегнуть к психологии».

Но они все равно не знали, как воспользоваться мной, чтобы добраться до Абу. Тайный агент «Джонни Абилен», посол доброй воли, путешествующий по миру под личиной музыканта, ставший моим отцом, бросил Нору и меня, чтобы заняться поиском ключа. Но всюду, куда он совался, уже кишели египтологи или астрофизики.

Никто — ни император, ни Джонни, ни Нора — не мог сообразить, как добраться до Абу через Мэла, пока Шаман по небрежности не показал им путь. Дальше началась гонка на опережение: земной Шаман, преследуя собственные эгоистические цели, угрожал сорвать все их планы. Магелланов император послал Цыгана в корабле-кафе на помощь Норе. Этому, естественно, предшествовала подготовка: американская дорожная сеть была усеяна кафе, похожими на корабль, чтобы кафе Цыгана смогло незаметно приземлиться.

Кстати, если все это, по-вашему, менее достоверная информация, чем сведения о битве при Гастингсе или изобретение хлопкового джина, которые то и дело пересматривались из-за «оп-ля» или в угоду политическому ревизионизму, — то вы ничего не понимаете в истории.

Джонни Абилен был сильно удивлен. А представьте себе мое изумление! Нора, моя мать, снова была беременна, теперь уже моим ребенком… Не знаю только, что теперь входило в понятие «мой».

33. После смерти Нассера

В суматохе, последовавшей за смертью Нассера, Иззи был вызволен из тюрьмы. Погребальный комплекс в Гизе был закрыт для туристов. Лила Кодзи привезла Иззи на лошади в сопровождении Сарвадуки, Джонни Абилена и одного из «Косарей», только что прилетевши го «Люфтганзой» из другого Мемфиса. Их никто не остановил. Я наблюдал за ними сверху и со спины, слушал, как в подземных погребальных камерах отзывается стук конских копыт, смотрел на них, крохотных, с высоты миллионов миль. Еще я ощущал их изнутри, причем это было не хаотическое созерцание, которым меня наделил Шаман, продырявив мне голову, а вполне ясное, уверенное: недаром я был Абу-аль-Хаулом.

Иззи помахал маленькой синей книжечкой.

— Готово, Мэл, бродяга! Это твой паспорт. Теперь мы смоемся из Сахары. — Они въехали ко мне в загородку. — Слава «Полароиду»! Сарвадука — герой, ты тоже молодец. Теперь при нас Джонни Абилен, значит, дело в шляпе.

Иззи слез с лошади и показал мне паспорт. Лила тоже спрыгнула и повисла на его руке.

— Мой однобровый красавчик, ты полный псих! Интересно, как ты протащишь Великого Сфинкса через таможню?

Мой папаша обнял могучей рукой Сарвадуку. Сарвадука был бледен и хмур, как труп. Это снаружи. Изнутри он готов был взорваться.

«Все у него получается! — доносились до меня его мысли. — И бабы на нем виснут, и мой «фольксваген» он гоняет в хвост и в гриву… А что имею с этого я? Только мозоли от седла».

— Тут такое дело, — стал объяснять Иззи. — Если мы доберемся туда через час после заката, то таможенник его пропустит. Он подумает, конечно, что творится что-то забавное, но не поймет, что к чему. Хорошо усекли?

— Зачем тебе вообще его трогать? — спросил Сарвадука и мысленно добавил: «Тупой развратник, провалиться тебе на этом месте!»

— Последнюю часть мы опустим. На вопрос отвечу так: мне надо заняться им в мастерской. Здесь, в Сахаре, я не сумею защитить его от Шамана. У меня слишком бледная кожа.

— Не стану спрашивать, как ты собираешься переместить известковую статую высотой в шестьдесят пять футов через пустыню, протащить ее через таможню, поднять по трапу в самолет, да еще убедить окружающих, что это простой менеджер «Кока-Колы». Кстати, в длину он насчитывает все двести сорок футов!

— Ты внимательно следил за свето-звуковым шоу, — похвалил Иззи. — Но забыл, что я провозил в самолетах и не такое.

Они стояли у меня под подбородком, там, где прежде свисала моя бородка, создававшая тень Тутмосу, когда он выкапывал меня из песка. Мой папаша, Джонни Абилен, угощал присутствующих водой из своей фляжки — видавшего виды сосуда, подобранного в Долине Смерти.

— Я долго ждал этого момента, Ваше Величество, — сказал он Иззи.

— Не называй меня так при НЕМ, — прошипел Иззи.

34. Уменьшенный Сфинкс

— Ты знаешь, что делать, Джонни А., — сказал Иззи.

«Косарь» достал гавайскую гитару и стал что-то наигрывать, а Джонни напрягся. При этом он поджал губы и прищурился. Небо сначала почернело, а потом засияло так ярко, что всем пришлось прищуриться и прикрыть глаза. Откуда-то снизу раздалось глухое урчание.

— Сейчас этот громила станет у нас карликом, — прохрипел Джонни. — Будет расхаживать среди нас, как обычный человек. Главное, не смотреть на него слишком пристально. Я постараюсь сделать так, чтобы никто не мог к нему приглядываться, пока он не окажется в мастерской у Иззи.

На Сарвадуку это не произвело впечатления.

— А самолет? — спросил он. — Самолет не выдержит такой невероятной тяжести.

— Все, что соприкоснется со стариной Абу после того, как я его уменьшу, тоже «прищурится».

— За дело, ковбой! — распорядился Иззи, обливаясь потом под полуденным солнцем.

Джонни поднатужился еще раз.

— Йэ-эх!

Ничто вроде бы не изменилось, но все вдруг стали смотреть на меня по-другому, не задирая голов. Я был уже не Сфинксом, а соринкой в уголке глаза. Я превратился в иллюзию. Джонни небрежно похлопал меня по каменному плечу и чмокнул в щеку. Все залезли на лошадей и поехали.

35. Космический Народ

прокатился по пустыне, как полчище саранчи. На головах у них болтались «духоуловители» — такие антеннки.

Мы покинули загородку Сфинкса. Отец дал мне темные очки и белый синтетический костюм, Иззи сунул мне в лапу кейс и сказал, что мой головной убор сойдет за туристскую придурь. По какой-то неведомой причине именно головной убор, в отличие от моего гигантского роста, землистого цвета лица, отсутствия половых признаков И львиного телосложения, не удалось скрыть. Я шествовал в середине, охраняемый по бокам Джонни и другим «косарем» — баритоном в косо повязанном галстуке; впереди шагали Иззи и Лила Кодзи; Сарвадука обеспечивал тылы.

Отец и «косарь» исполняли дурацкую песенку. Тут налетел Шаманов Космический Народ — человек двенадцать в каких-то перекрученных простынях. Целью им служили мы. Отец с «косарем» заткнулись, у Иззи подал голос пейджер.

— Нет! — Иззи уставился на прибор. — Три с половиной, явный рост! Черт, Шаман пытается совершить «оп-ля»!

В воздухе заходили горячие волны. Космический Народ надвигался на нас среди сияющего песка — точь-в-точь Большое Соленое озеро. Потом мираж растаял, и за спинами людей в простынях, но ближе к нам, чем рынок в Назлет-эль-Семмане, появился большой сервисный комплекс, которого не было всего мгновение назад; впрочем, все, кроме Иззи, Джонни, меня, а также Шамана, отлично помнили, что его место — здесь.

На высоком шесте висел, дожидаясь ветра, техасский флаг. Вход в комплекс был внизу, а также на втором этаже — стеклянная дверь, открывающаяся в пустоту. Очень похоже на придорожное кафе с ампутированным подвесным переходом.

— Лила, — сказал Иззи, — как там дела с вьетнамской войной?

— С чем?

— Война во Вьетнаме. Это важно.

— Насколько я знаю, Вьетконг удерживает Вашингтон и большую часть Восточного побережья США, но правительство в Мемфисе не дает им легко продвигаться внутрь территории. А что?

36. План В

— А президент кто? Колись, Лила, детка, мне нужно узнать счет, прежде чем Шаман отойдет от посудомоечной машины.

— Какой еще президент? — вмешался Сарвадука. — Последним президентом был Кеннеди. После 1963 года установилась монархия. Ты окончательно сбрендил, чертов развратник?

— В общем, так, братцы, — сказал Иззи, — переходим к плану В. Кажется, нам все равно не добраться до таможни к полуночи. Кстати, как у нас с полночью? Куда подевался баритон? — Лошадь «косаря» испуганно храпела, седло пустовало. Под копытом лошади валялась дохлая гадюка с плохо завязанным галстуком, съехавшим на глаза.

— Проклятье! — сказал Джонни. — Вот она, судьба лучшего земного баритона!

Сарвадука сплюнул и тронул свою лошадь пятками.

— Кому пришло в голову сажать в седло эту гадюку?

Космический Народ столпился в двухстах ярдах от нас. За дверями кафе кто-то замаячил.

— Это Цыган, точно, — сказал Джонни. — Я не видел его с тех пор, как мы вместе тусовались в Магеллановом Облаке.

Цыган монотонно барабанил по стеклянной двери. Через некоторое время он сполз на пол, оставив на стекле гнойный след. Позади него появилась высокая фигура в белом.

— А это, видать, Шаман! — испуганно воскликнул Джонни.

«Где Нора?» — подумал я. Потом я — Мэл — закрыл глаза и чуть не ударился лбом о столик.

— Что с ней сделается? — сказал Иззи, путешественник по пустыне. — Она бьет в «яблочко», зато у нас проблемы. Не нравится мне улыбочка Шамана.

Джонни Абилен расстегивал свою человечью кожу. И это мой отец!.. Широкополая шляпа съехала ему на щупальца. Сапоги вместе со шпорами и ногами упали в песок. Обезумевшая лошадь, на которой только что восседал Джонни, помчалась в сторону пирамиды Хеопса. Джонни немного повисел в воздухе, а потом упал со скоростью, не достигающей 32 футов в секунду в квадрате.

Лилу Кодзи несильно стошнило. Сарвадука спешился, подбежал к Иззи и рухнул на колени.

— Нам ничего не угрожает, Иззи? Космический Народ нас не тронет? У тебя есть план В? Что это за план, Иззи?

Иззи шлепнул лошадь «косаря» по крупу и проводил ее взглядом. Лошадь поскакала к Космическому Народу. За ней устремилась лошадь Сарвадуки.

— Дай подумать, — сказал Иззи.

37. Пьяный буравчик

— Нора! — прохрипел я, словно собираясь проститься с жизнью.

Я оторвал голову от стола. Моя щека была мокрой — не иначе, я распустил слюни. Нора была холодной и неподвижной. Шаман стоял у стеклянной двери, у его ног валялся Цыган. От останков Цыгана поднимался едкий пар.

— Нора?..

— Я — это ты, — изрек Шаман. Он глядел на пустыню, а не на меля. Он дырявил меня без всякого воодушевления, как пьяный, не обращая внимания, что сверло со времени моего «оп-ля» сильно затупилось. — Ты — это я!..

До чего же мне надоела эта волынка. Масло масляное… Я уже видел свою точку опоры, я подглядел краем глаза, кто я такой; правда, я очень устал.

Шаман наклонил голову под противоестественным углом и стал смотреть на команду Иззи. Космический Народ ему не мешал.

— Уменьшение… — пробормотал он. — Хитрая бестия!

Он оглянулся на меня и дернул подбородком. Я знал, что он манит меня к себе, хочет, чтобы я встал рядом. Мое тело налилось свинцом, пульс застучал во рту. Я должен был оставить Нору и подойти к нему. Он обнял меня за плечи.

Внизу Космический Народ тянулся к нам, как гелиотропы к Солнцу. Сарвадука цеплялся за седельные сумки Иззи. Лила закрывала ладонью глаза и втягивала голову в плечи, как черепаха, прячущая голову в панцирь. Силой Шамановой мысли Джонни Абилен был повержен в песок. Стоя за стеклом, Шаман обращался ко всем сразу. Его голос раздавался во всех головах.

— Это моя собственность. Он — это я. Он — мой ручей, мой древний источник. Я — это он. Его глубокие воды оплодотворяли и ласкали меня, пока я не порвал пуповину и не проклял Абу ради собственной забавы. Он — это я. Абу навечно останется на Земле. Абу — это я, моя вечная жизнь.

— Дело в том, Шаман, — возразил я, — что я не ты.

38. Вывод сотрудника полиции Доминго

Иззи рылся в своих седельных сумках, словно там был спрятан загадочный план В. Лила слезла с лошади и сидела на песке, стукаясь головой о Сарвадуку, который по-прежнему стоял на коленях перед Иззи и умолял того что-нибудь сделать. Джимми, поблескивая на песке худосочным тельцем, пытался подняться.

— У меня появилось ощущение… — сообщил Иззи, выбрасывая из сумки заплесневевшие бисквиты, карты, лосьон для загара, авиабилеты, астрономические таблицы и прочую заваль. — Сильное ощущение!

Я, Абу, многое пережил. При мне расцветали и угасали цивилизации. Космический Народ мог бы оставить от Иззи и всех остальных мокрое место, а я и глазом бы не повел. Но я, Мэл, был в этом мире сущим новичком, всего-то двадцати четырех лет от роду, и для меня мельчайший трепет материи был откровением. Действуй, Иззи!

— Вот! — Иззи достал брошюру для путешественников, которую прихватил в американском посольстве в Каире, и стал ее листать, по. ка не нашел место, что было там всегда, еще до «оп-ля» Шамана. Он почуял его своим «иззовидением». — Взгляни, Сарвадука!

Он сунул брошюру Сарвадуке под нос.

— Ну и что? — не понял тот.

— Мотельный бизнес вконец замутил тебе мозги. — Сказав это, Иззи побежал к Космическому Народу, размахивая над головой своей книжицей. — Эй! А вот это видали? Это вам Шаман показывал?

Космический Народ пытался разглядеть Шамана через стекло. Иззи пришлось одергивать каждого, чтобы заставить взглянуть на заветное место. У одних это вызывало ужас и оцепенение, у других — злость, отторжение и желание дать Иззи пинка, третьи принимались спорить с Иззи и друг с другом.

Нора пошевелилась. Я подбежал к ней.

— Мама!

— Ты — это я! — запротестовал Шаман. Я не обратил на него внимания.

— Я всего лишь дальний потомок созданного тобой Хефрена, — ответила мне Нора. На ее лице опять появилась краска, глаза ожили.

— Нет. — Я поцеловал ее в лоб. — Ты царица Пунта, земли благовоний, моя возлюбленная супруга. Хефрена я не создавал. Я вообще не имею к нему отношения.

Шаман вскипел.

— Хефрен явился мне во сне и велел откопать тебя, неблагодарный червь! Ты отрекаешься от Хефрена?

— Это твое «оп-ля» все изменило, Шаман, — сказал я.

Внизу Иззи торжественно зачитывал, чтобы было слышно всем:

— Вот что тут написано черным по белому, ребята: «Посетителям Долины Царей будет любопытно узнать, что, вопреки прежним предположениям, Сфинкс не имеет отношения к Хефрену. Фрэнк Доминго, старший судмедэксперт управления полиции Нью-Йорка, заключил на основании пристальных наблюдений и подробных исследований, что между лицом гизейского Сфинкса и статуей Хефрена, прежде считавшейся моделью для него, отсутствует какое-либо сходство». И наоборот. Вот так-то, мальчики и девочки. Ваш ощипанный предводитель вешал вам лапшу на уши.

— Я тебя предупреждала, Шаман, — сказала Нора. — «Оп-ля» тебе не по зубам. Теперь ты ноль без палочки. Сфинкс вовсе не прародитель нашей расы. Мы сами народились из грязи. Сфинкс ни при чем. Ты такой же человек, как я.

Космический Народ взялся обстреливать стеклянную дверь камнями. Шаман мысленно приказал им прекратить, но без всякого толку.

39. Гибель Цыгана

Пестик для колки льда, с которым на меня накинулся Шаман, был смертельным оружием, при всей своей нематериальности. Он вонзил его в затычку, поставленную Иззи. Мысли хлынули из меня с шипением, как горячий пар, но затычка устояла.

— Ты спал с собственной матерью! — крикнул он. — Теперь тебе осталось только покончить с собой.

— Ты забыл, что я человек лишь наполовину, — возразил я. — У нас, магелланян, все по-другому.

Стекло разбилось, обсыпав Шамана осколками. Космический Народ стал штурмовать кафе. Иззи проник туда на плечах у Джонни Абилена — так можно было бы сказать, если бы тот сохранил земную шкуру. Космический Народ схватил Шамана за руки, Джонни завладел его рассудком.

Я стоял подле Норы, наблюдая за происходящим.

Еще я стоял внизу, в пустыне, за спинами Лилы Кодзи и Сарвадуки. Я рвался из темных очков и костюма: уменьшение сходило на нет, и я снова превращался в гигантский монолит, упавший со звезд.

Джонни Абилен опустился на колени рядом с Цыганом, своим сандулекским собратом.

— Тело — это пустое, — напомнил тот, а потом увидел Иззи. — Ваше Величество!

Космический Народ привязал Шамана к стойке со специями. Иззи дотронулся до останков Цыгана.

— Ты говорил обо мне гадости, Цыган. Иззовидение!

— Почему вы мне не доверяли, Ваше Величество? Вы послали меня сюда с заданием, а потом явились сами и не сообщили мне об этом.

— Я не знал, что все произойдет так быстро. Мне пришлось поспешно устроить «оп-ля», когда Космический Народ убил Шамана.

— Шаман жив.

— У нас тут получилась мешанина из прошлого и будущего. Ничего, мы еще поговорим, прежде чем все случится. Дай только выкроить минутку.

— Ненавижу тебя, Иззи, — заявил Цыган и поцеловал его по-магеллански, то есть потерся об него своими останками, после чего испустил дух у него на руках.

Джонни пошевелил щупальцами.

— Что ж, мой господин, вот и скончался лучший сандулеанский агент.

Иззи скорбно вздохнул.

— Когда мы вернемся, я назову в его честь парочку недель.

— Я думал, вы не захотите, чтобы я покидал Землю. Я думал, что вы работаете на фабрике Гибсона в Локпорте, — сказал я.

— Там я занят неполный рабочий день, — объяснил Иззи. — По совместительству я — император Магелланова Облака.

40. Посрамление Эдипа

— Но это все равно не основание для того, чтобы не явиться в понедельник в восемь тридцать утра к проходной фабрики, — продолжил Иззи. — Иначе меня уволят, а на черта мне увольнение?

— Дуализм! — возмутилась Лила Кодзи. Она и Сарвадука отошли от основания придорожного кафе, служившего одновременно космическим кораблем: Сарвадука был слишком напуган, чтобы и дальше оставаться в моей тени. — Дуализм! Ты не можешь быть одновременно здесь и там, лжец! Если ты император, то не можешь быть одновременно токарем-наладчиком, как ты утверждал в нашей супружеской постели в отеле «Кейро-Хан». Иззи Молсон, я отрекаюсь от всех прежних отношений с тобой!

— Это меня устраивает, — ответил Иззи. — Все равно у меня есть еще Фэй из Тонаванды.

— Жулик! — Она отвернулась, схватила Сарвадуку за нижнюю челюсть и влепила ему поцелуй. Сначала он визжал, потом перестал визжать и тоже стал целоваться.

Я посмотрел на Нору — и мир перестал существовать. Пускай Космический Народ раздирает на части Шамана, Иззи усаживает Джонни Абилена на один из тронов в империи Магелланова Облака, а сам владеет императорским скипетром всех галактик и вкалывает по совместительству на свой фабричонке в Локпорте, Сарвадука дорывается до баб, а Лила талдычит о дуализме. Цыган мертв, но тело — пустяк. Нассер тоже мертв.

— Нора… — сказал я.

— Это невозможно, Мэл, — ответила она.

— Почему? Мы отправимся вместе на Сандулек и будем жить там вечно — Абу-аль-Хаул и царица Пунта, Мэл и Нора Беллоу.

— Ты сам знаешь, что это невозможно, даже путем «оп-ля». Ты должен вернуться на Санди, освободить Абу, возвратиться, снова статьим на нейтронной звезде. Ты наполовину магелланянин, а я землянка. К тому же я беременна.

— Я люблю тебя, Нора.

— Я буду растить наше дитя, твоего внука и брата.

— Я не смогу зажмуриться, Нора.

— Я не прошу тебя об этом. Живи с раскрытыми глазами. Широко раскрытыми.

— Хорошо… Эй! — Кафе затряслось, как огонек на ветру. У Иззи опять запищал пейджер.

— Кто делает «оп-ля» на этот раз, Иззи?

— Я сам, Мэл. Тут многое происходит не так. Скажем, мне не нравятся монархии и вьетнамские войска в Америке — по крайней мере, пока. К тому же это придорожное кафе относится к Техасу, а Абу, то есть ты, должен прямо сейчас убраться подобру-поздорову на Магелланово Облако. Главное, чтобы у меня хватило времени поставить тебе постоянную заплатку и позавтракать кофе с плюшками перед утренней сменой. Так что не дрейфь. Десять, девять, восемь…

— Держи, сынок! — Джонни бросил мне гитару.

Реликтовая фоновая радиация подскочила до трех целых восьми десятых, потом снова упала до трех. Мы отправились в путь.

Эпилог

В тот момент, когда Иззи устроил «оп-ля», Нора стояла между цуккини и помидорами позади домика, который выстроил ей Джонни Абилен на севере штата Нью-Йорк. Каким-то образом пролетел целый год, и ее рот наполнился прищепками. Она уже развешивала пеленки, глядя на юго-запад, на розовые пальцы заката. Из ее полушария Магелланова Облака не разглядеть, зато я видел и ее, и малыша, спавшего в плетеной колыбельке рядом с Нориной кроватью. Иззовидение!

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Сергей Лукьяненко