— Как по-твоему, нам повезло, Роджер? — спросила она. — Только говори честно.
— Конечно, мама, в худшем случае — блок-переход.
— Разве это не чудесно? Уверена, Гарри справится. Как в тот раз в Рейкьявике, помнишь? Я уже готова была умереть! — Она нагнулась к зеркалу на туалетном столике и принялась подкрашивать ресницы. — Ты будешь смотреть по Со-Ви?
— Конечно.
Миссис Герцгейм критическим взором окинула свое отражение и вздохнула:
— Ну, девушка, как ни старайся, лучше не выйдет. Из овцы ягненка не сделаешь. Как я выгляжу, малыш?
— Просто великолепно.
— Спасибо, дорогой, — положив кисточку на место, она застегнула молнию на косметичке. — Ну, а теперь пожелай мне удачи, милый.
— Удачи тебе, мама.
Она подошла к постели, где лежал сын, и поцеловала его.
— Я прошмыгну мышкой и не разбужу тебя.
Роджер с улыбкой кивнул, и мать вышла, послав ему с порога воздушный поцелуй.
Он полежал на месте несколько минут, подложив под голову переплетенные пальцы и глядя в потолок. А потом встал с постели матери и отправился к себе в комнату. Там, достав из шкафчика магнитофон, прокрутил запись назад и начал слушать письмо отцу, которое надиктовал вчера. Добавив описание своей прогулки в гавань, Роджер уже собрался перейти к встрече с Анной Гендерсон, когда вдруг передумал. Отключив магнитофон, мальчик вернулся в комнату матери и извлек микомикон. Вставив на место кассету с «Титусом», он надел наушники. Лег на кровать, протянул руку к кнопке и надвинул на глаза визо-очки.
И вновь началось знакомое волшебство. Сотканные из молочно-белого тумана призраки разлетелись в обе стороны, корявые силуэты древних деревьев возникли и побрели мимо него, приноравливаясь к медленному шагу коня; он услышал звон уздечки и шепот водяных капель, барабанивших по кучам мертвых и гниющих листьев. Вот-вот он окажется наверху склона и, поглядев вниз, в болезненном свете торопливой луны увидит колоссального каменного зверя — замок Горменгаст. А потом словно какая-то огромная и безмолвная ночная птица нырнет в воздушную пустоту, стремясь к крошечной искорке света наверху заросшей плющем стены, и заглянет за оконную решетку, внутрь освещенной свечой комнаты Фуксии… Захрустел под копытами предательский гравий, и туманная завеса превратилась в тонкое полотно. Он добрался до края леса. Конь осторожно шагнул вперед и замер, ожидая приказа. Он наклонился вперед, собираясь заглянуть в Долину-которой-никогда-не-было, и вдруг видение померкло, через какой-то миг превратившись в полную тьму.
Роджер стащил очки и поднял аппарат с пола возле кровати. Рубиновый огонек «включено» горел, как раздутая ветром искра. Мальчик нажал кнопку, и огонек погас. Он мрачно поглядел на едва заметную нить, включил механизм перемотки и достал из гнезда узкую кассету. Быть может, в городе найдется ремонтная мастерская? Отключив наушники, он вернул их в мягкое гнездо возле очков и закрыл контрольную панель. А потом вышел в коридор и спустился на лифте вниз — в холл.
Роджер приободрился, узнав у регистратора, что в городе есть магазин «Универсал электронике». Роджер поблагодарил дежурного и уже собрался было отправиться к лоджии, где находился Со-Ви, когда, повинуясь внезапному порыву, передумал и вышел на террасу.
Солнце закатилось уже четверть часа назад, однако на западе над горизонтом еще горел бледно-фиолетовый ореол, сгущавшийся в индиго. Прямо над головой мальчика трепетали экваториальные звезды, подобные каплям на ветвях незримого дерева. Подойдя к бассейну, Роджер принялся рассматривать дрожащее у ног отражение незнакомых созвездий. Ласковый и теплый воздух благоухал пряными ароматами. Где-то на темном склоне внизу играла гитара, пел девичий голос. Завороженный мальчик вдруг неожиданным образом обнаружил себя в тисках смутной печали, особенно горькой оттого, что он не мог определить причину. Непривычные слезы защипали глаза; он вслепую направился к спасительному парапету, отделявшему бассейн от крутых, засаженных цветущими растениями террас.
Ступеньки, затянутые побегами какого-то мелкого ползучего растения, вели вниз — к каменной скамье, где утром ему удалось заметить гревшуюся на солнце зеленую ящерку. Спустившись в утешительный сумрак, мальчик обогнул куст жасмина; ступая осторожно, потому что глаза его еще не приспособились к темноте, он пробирался вперед. Скамья оказалась занятой.
Неожиданное открытие заморозило рвущийся из груди всхлип. Сердце болезненно подпрыгнуло в груди, и Роджер с открытым ртом уставился на внезапно обнаружившийся перед ним рдеющий кончик сигары. Из тени донесся басовитый смешок, и густой голос проговорил:
— Здравствуй, сынок. Роджер, кажется?
Проглотив комок, мальчик выдохнул:
— Простите, сэр. Я не знал…
— Конечно. С чего бы вдруг. Так что садись рядом, сынок. И не задень бутылку.
Помедлив мгновение, Роджер осторожно продвинулся вперед и присел на самый краешек скамьи.
— Не тебя ли я видел за завтраком? — проговорил голос и, как бы поясняя, добавил: — Кстати, моя фамилия Гендерсон.
— Да, сэр, — отозвался Роджер. — Я знаю. Вы Мастер.
— Ага, — задумчиво молвил голос и после долгой паузы добавил: — А теперь скажи мне, почему ты бродишь один по ночам?
Роджер промолчал.
— Ну а я вышел поглядеть на звезды, — проговорил старик. — Как ты думаешь, нелепое занятие?
— Нет, сэр.
Сигара пыхнула ярко-алым цветом и поблекла.
— Многие считают иначе, — голос снова стал бестелесным.
— Только не я, — сообщил Роджер, удивившись своей уверенной интонации.
Рядом звякнуло стекло о стекло, булькнул глоток.
— Вина не хочешь?
— Нет, спасибо, сэр.
Последовало молчание, звякнул о камень бокал.
— Кажется, сегодня днем ты разговаривал с Анной?
— Да, сэр.
— Она тебе понравилась?
— Да, сэр.
— Прекрасна, правда?
Роджер не сказал ничего, отчасти потому, что не мог найти нужных слов, отчасти потому, что вдруг понял: именно прикосновение к прогретому солнцем плечу Анны явилось основной причиной его внезапного одиночества.
— Прекрасна, сынок, — повторил Мастер. — И позволь мне заверить тебя, что я знаю, о чем говорю.
— Я ведь не спорю, — пробормотал Роджер, гадая, где сейчас может находиться Анна.
— Но, красота, мальчик, это не только форма. Это еще и дух. Сладостная гармония. Ты знаешь это?
— Я… я не совсем понимаю вас, сэр.
— Ладно, обратимся к Игре. Какой у тебя разряд, Роджер?
— Тридцать второй, сэр.
— А в центральную звезду когда-нибудь попадал?
— Однажды… Почти попал. Около года назад.
— Ну и как? Что ты почувствовал?
— Не знаю, сэр. Просто это случилось. Я даже не думал…
— Конечно. Все происходит само собой. Ты растворяешься в игре. В этом и заключается ее тайна, мальчик. В том, что ты теряешь себя.
— Кончик сигары выписал в воздухе розовую ароматную арабеску и остановился, указывая в небо. — Вон там, за Эриданом, я понял это. Можно было и не отправляться так далеко.
Бокал вновь звякнул.
— Сколько тебе лет, сынок?
Роджер ответил.
— А знаешь, сколько мне?
— Нет, сэр.
— Так догадайся.
Роджер попробовал.
— Шестьдесят.
Мастер коротко и пренебрежительно хохотнул.
— Ну, Роджер, скажу тебе: польщен! А говорят ли тебе что-нибудь фамилии Армстронг и Олдрин?
— Нет, сэр.
Мастер вздохнул.
— Действительно, с какой стати? Но когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, на всей планете не знали более знаменитых людей. Это произошло в шестьдесят восьмом — и тогда все мальчишки в нашей округе за одну ночь выросли на десять футов.
Он еще раз безрадостно фыркнул.
— И мы, Роджер, именно мы воплотили в жизнь эту проклятую мечту… мечту о звездах: всю, целиком, от хвостало ушей. И в конце концов, кое-кто из нас там и остался. Стадо избранных. Отборные экземпляры. А знаешь, как нас называли? Рыцари Грааля!
Старик сплюнул во тьму, и мгновение спустя крошечное пятнышко сигары вспыхнуло ярким и сердитым огоньком — собеседник глубоко затянулся.
— Как сэра Ланселота и сэра Гавейна? — робким голосом предположил Роджер.
— Наверное, — ответил Мастер. — Я знаю только то, что нам предложили осуществить извечную мечту человечества за его счет. И мы поверили. Парень, мне было тогда тридцать девять лет, и я попался на крючок! Ну не дураки ли мы были?
Какая-то мелкая зверушка хрустнула сухой веткой под жасминовым кустом и снова затихла. Где-то внизу, в тени, шалью окутавшей склон горы между отелем и мерцающими огоньками городком, вновь послышался девичий голос, которому со сладкой печалью вторил гитарный перебор.
Роджер спросил:
— А как было на самом деле, сэр?
Последовала столь долгая пауза, что мальчик уже засомневался, услышал ли собеседник его вопрос.
— Есть первое мгновение истины, когда ты не можешь отличить солнце от остальных звезд — даже ради жизни своей. Тогда-то и лопается ниточка, и ты попадаешь прямо к Богу. Но если тебя хорошо учили или же тебе просто везет, ты проходишь сквозь это и выныриваешь с другой стороны. Только с тобой уже что-то случилось. Ты просто не знаешь теперь, что на свете реально. Ты начинаешь раздумывать о природе времени и о том, сколько же тебе лет на самом деле. Ты сомневаешься во всем. И ни в чем. А в конце концов, если ты такой человек, как я, ты понимаешь: тебя одурачили. И в этом второе мгновение истины.
— Одурачили?
— Да, сынок. Одурачили. Надули. Околпачили. Погляди-ка. — Вынув изо рта сигару, он принялся дуть на тлеющий пепельный конус, пока тот не зардел. — Какого цвета огонь?
— Конечно, красного.
— Нет, ты ошибаешься. Я говорю тебе, что синего. Ярко-синего.
— Но ведь это не так, — возразил Роджер.
— Что «не так»? — спросил Мастер. — Ты говоришь, будто огонь красный, лишь потому, что тебе объяснили, каков красный цвет. А синий цвет, с твоей точки зрения, что-то другое. Но если наберется достаточно людей, которые скажут, что твое красное — это синее, то подобный цвет будут называть синим. Правильно?