— У тебя мое лицо.
— Ты — роль, которую я играю. — Она встала. — Не желаешь ли чаю?
— Давай. — Мне все еще хотелось узнать, почему матушка завещала отцу четыреста тридцать восемь тысяч долларов. Раз он не в состоянии открыть мне причину, быть может, это сделает анд.
Она отправилась на кухню, открыла буфет и извлекла из него совершенно обычную кружку. В крохотной ладошке небольшая посудина казалась ведерком.
— Едва ли ты по-прежнему пьешь «Констант Коммент»?
Его любимый чай. Я-то уже давно перешла на «Рафалло».
— Отлично. — Я вспомнила, что в детстве отец заваривал нам чай одним пакетиком, потому что «Констант Коммент» был весьма дорогим сортом. — Разве эта фирма не закрылась?
— Я смешиваю ингредиенты сама. И мне хотелось бы услышать от тебя, насколько точен рецепт.
— Выходит, ты знаешь мои вкусы?
Она усмехнулась.
— Итак, отец нуждается в деньгах?
Звякнула микроволновая печь.
— Среди актеров богатых немного, — пояснила девчонка. По-моему, микроволновок в шестидесятые годы еще не было, однако на Строберри-Филдс никогда не гонялись за исторической точностью.
— Особенно тех, кто испытывает слабость к Шекспиру.
— Тогда почему он живет здесь, а не в какой-нибудь трущобе? И каким образом он мог позволить себе завести андроида?
Взяв щепотку сахара указательным и большим пальцами, она высыпала ее в чашку. Я так делаю до сих пор, но только когда меня никто не видит. Отвратительная привычка; мама все ругала отца за то, что он научил этому меня.
— Я подарок, — достав пакетик с чаем из банки в виде желудя, она опустила заварку в кипящую воду. — От мамы.
Девчонка предложила мне чашку, и я приняла ее.
— Не может быть.
— Если хочешь, могу солгать. — Отодвинув от стола складной стул, она развернула его ко мне. — Родители не рассказали нам о себе почти ничего, Джен. И я всегда гадала, почему так получилось.
Я чувствовала себя полной дурой. Как будто бы вдруг очнулась после тридцатилетнего сна.
— Она подарила тебя?..
— А кроме того, купила этот дом и оплачивала все его счета.
— Но почему?!
— Тебе лучше знать, — ответил анд. — Я надеялась услышать ответ от тебя.
Я не знала, что говорить и как реагировать. Поскольку в руке была чашка чая, я отпила. На мгновение запах чая и апельсиновой цедры вновь перенес меня к тому дню, когда девочкой я сидела на кухне бабули Фанелли в мокром купальнике и пила «Констант Ком-мент», который отец заварил, чтобы я не выбивала дробь зубами. Сосновые стены тогда глядели на меня карими глазками, а зеленый линолеум сделался скользким — с купальника натекла целая лужица.
— Ну и как?
— Ничего, — заметила я рассеянно и приподняла чашку. — Да нет, отлично, совсем как в детстве.
Она захлопала в ладоши и продолжила:
— А теперь расскажи мне, какой была мама?
Совершенно немыслимый вопрос, и я попыталась не заметить его. Мы замолчали, высматривая друг друга через разверзнувшуюся пропасть пережитого. Вопрос утонул в безмолвии.
Мама умерла всего три месяца назад. Мне вспомнилось, как после развода с отцом она всегда отвечала на мои звонки, если только оказывалась у себя в офисе, даже когда было уже очень поздно; как умело надавливала на воображаемые тормоза, когда я пыталась завезти ее куда-нибудь не туда; как я была благодарна за то, что она не стала устраивать сцену, узнав, что мы с Робом разводимся. Вспомнилось, как в четырнадцать лет она на год отправила меня в Антибу, вспомнился запах ее духов на отцовских премьерах, их вальсы в патио нашего дома в Уолтеме.
Уэст ринулся с мячом вперед…
Набивной пуфик, на котором я сидела, был развернут к окну. За моей спиной — я услышала это — возле книжных полок открылась дверь.
Джонс и Гудрич идет в атаку…
Я оглянулась. Великий Питер Фэнси совершал свой выход на сцену.
Мама когда-то говорила мне, что отец принадлежал к тому типу актеров, в которых просто невозможно не влюбиться. Он пользовался огромным успехом в ролях Стенли Ковальски в «Трамвае…», Ская Мастерсона в «Парнях и куколках» и виконта де Вальмона в «Опасных связях». Годы успели источить его красоту, однако не сумели полностью справиться с ней: издали он по-прежнему был хорош. Коротко стриженные волосы сохранились, только голова стала седой. Прекрасные скулы остались на месте, и подбородок был таким же точеным, как в день первой пробы. Серые глаза смотрели куда-то вдаль — с легкой задумчивостью, — словно внимание их всецело поглощала, скажем, война Алой и Белой Розы.
— Джен, — спросил он, — что здесь творится?
Голос отца сохранил прежнюю мощь и без всякого микрофона добрался бы до любого закоулка второго яруса. На миг мне показалось, что он обращается ко мне.
— У нас гости, папуля, — сказал анд писклявым голоском четырехлетней девочки, полностью заставшим меня врасплох. — Это леди.
— Я прекрасно вижу, что леди, моя милая, — вытащив руку из кармана джинсов, он прикоснулся к пульту на поясе, и экзоноги чопорной поступью перенесли его через комнату. Он представился: — Питер Фэнси.
— Это миссис из Строберри-Филдс, — выглянув из-за отца, анд метнул в меня взгляд, полностью определивший условия моего дальнейшего пребывания здесь: если я разрушу иллюзию, меня выставят.
— Она зашла проверить, все ли в порядке у нас дома.
Я поднялась с пуфика, и отец наделил меня игривой улыбкой, из тех, что были превосходно мне знакомы.
— А как у этой миссис насчет имени? — Должно быть, он только что побрился: когда отец подошел ближе, я заметила парочку свежих царапин. Возле уха остался клочок седой щетины.
— Ее зовут миссис Джонсон, — объяснил анд. Фамилия моего бывшего мужа, но я никогда не становилась Дженифер Джонсон.
— Вот что, миссис Джонсон, — сказал он, зацепив карманы брюк большими пальцами. — В нашем туалете идет ржавая вода.
— Я… э… постараюсь, чтобы это исправили. — Я уже не знала, что говорить дальше, когда меня вдруг осенило. — На самом деле я пришла совсем по другому поводу.
Андроид заметно напрягся.
— Не знаю, видали вы когда-нибудь наш местный бюллетень «Вчера»… Дело в том, что я переговорила с вашей соседкой, миссис Чизли, и она рассказала мне, что раньше вы были актером. Нельзя ли получить у вас интервью? Несколько вопросов, если у вас найдется время. Я подумала, что вашим соседям…
— Был?! — переспросил он, сразу подтянувшись. — Когда-то?.. Мадам, я остаюсь актером и всегда буду им.
— Мой папочка — знаменитость, — вставил анд.
Меня чуть не перекосило: именно так я и говорила когда-то. Отец прищурился:
— Так как, вы сказали, вас зовут?
— Джонсон, — ответила я, — Джейн Джонсон.
— Значит, вы репортер? Скажите, а вы точно не критик?
— Не имею к этой братии ни малейшего отношения.
Отец казался довольным.
— Питер Фэнси, — он протянул руку. Покрытая пятнами костлявая старческая ладонь трепетала, как отражение в озере. Те чары — или искусство хирурга, — что сохранили лицо моего отца, явно не распространяли своего действия на его руки. Их дряхлость настолько смутила меня, что, задержав в своей руке холодную ладонь, я три или четыре раза пожала ее. Кожа была суха, как листы мертвых книг. Он махнул в сторону пуфа.
— Присаживайтесь, — попросил он. — Располагайтесь.
Когда я устроилась, он прикоснулся к пульту и подошел к разрисованному окну.
— Барбара Чизли — сломленная старая женщина. И я не стал бы обедать с ней ни при каких обстоятельствах.
Сказав это, он принялся разглядывать улицу.
— Да, папочка, — вякнул анд.
— По-моему, она голосовала за Клинтона, так что теперь нечего жаловаться. — Очевидно, удовлетворившись тем, что подслушивающих соседей вблизи не оказалось, он прислонился к подоконнику, обратившись ко мне лицом.
— Миссис Томпсон, сегодняшний день может оказаться удачным для нас обоих. Я хочу сделать заявление. — Он сделал эффектную паузу. — Я подумываю о роли Лира!
Анд опустился на один из небольших стульчиков.
— О, папочка, это великолепно!
— Единственная роль из большой четверки, которую я не сыграл. В 99-ом мы должны были сниматься в Стратфорде, штат Онтарио; Корделию предстояло играть Полли Мэтьюз. Вот это была актриса, умела растрогать даже камень. Но тут у моей жены Ханны настала очередная плохая пора, и мне пришлось взять на себя Джен. И мы вдвоем засели в домике моей матери, на Мысе; весь сезон я утюжил пляж. А когда Ханна вышла из клиники, она решила, что больше не хочет жить с безработным актером. Тогда-то и мне пришлось затянуть ремень. Впрочем, наверное, это к лучшему. Мне было тогда только сорок восемь. Для Гамлета слишком стар, а для Лира слишком молод. Как вы знаете, моего Гамлета приняли отлично. Ребята с Пи-Би-Эс уже делали заходы относительно записи, но тут Би-Би-Си р'ешила выпустить шекспировский сериал этого доктора… как там его звали?.. Ах да, Джонатан Миллер. И поэтому вместо Питера Фэнси мы получили Дерека Якоби, не придумавшего ничего лучшего, чем кататься по сцене, с пеной у рта выкашливая строчки, словно взбесившийся енот! Можно подумать, он увидел инопланетянина, а не призрак собственного отца… Вот вам и еще одна упущенная возможность, хотя, конечно, я был тогда слишком молод. Опыт — важная штука, правда? Поэтому мне еще нужно сыграть Лира. Неоконченная работа… Мое возвращение…
Он поклонился, потом торжественно повернулся, так что я увидела его профиль в рамке окна.
— Где был я раньше? Где я нахожусь? Что это, солнце? — он поднял трясущуюся руку и заморгал, не узнавая ее. — Что ответить? Моя ль это рука? Не поручусь.
Внезапно анд вскочил на ноги.
— О, сэр, взгляните на меня, — прозвучал ее детский голосок. — Благословите.
— Не смейся надо мной, — отец мой креп на глазах в потоке утреннего света. — Я старый дурень восьмидесяти с лишним лет. Боюсь, я не в своем уме.[8]
Он украдкой бросил взгляд в мою сторону, проверяя реакцию на импровизированное представление. Строгий взгляд остановил бы его, неосторожное слово могло раздавить. Возможно, мне стоило заговорить, но я боялась, что он вновь заведет речь о маме, открывая мне то, чего я знать не хочу. И я смотрела на него, прикованная к месту.