Пролистывая эту книгу, я уподобляюсь маске Мома: одной стороной лица улыбаюсь, другой плачу. Улыбаюсь потому, что на русском языке появилась книга одного из самых важных и почтенных писателей. А плачу из-за того, что книга могла — и должна была — выйти в России 80 лет назад.
Но вот — вплоть до последнего часа писатель был у нас совершенно неизвестен. Советская власть боялась сказочников, тем более титулованных.
Итак, Эдвард Дансейни, «Рассказы сновидца», выпущенные петербургским издательством «Амфора» в серии «Личная библиотека Борхеса».
Полное имя писателя: Эдвард Джон Мортон Драке Планкетт восемнадцатый барон Дансейни (1878–1957). Он родился в Лондоне, образование получил в Итоне, воевал в англо-бурской и первой мировой войнах. Жил в Ирландии и Англии, титул у него ирландский (в зарубежных изданиях на обложке его книг значится «Лорд Дансейни»). Писать начал довольно поздно: лишь в 1905 году за свой счет выпустил первую книгу — «Боги Пеганы». Но с тех пор, как замечает в предисловии к последнему изданию цикла «Пеганы» в США (1998) С. Т. Джоши, Дансейни «был, возможно, одним из самых широко публикуемых английских писателей, он печатался во всех мыслимых журналах; выпустил 13 романов, 17 сборников рассказов, 41 пьесу, 8 сборников поэзии». Не только по-читательски, но и по-человечески обидно, что мы о нем ничего не знали.
Да, но почему о нем так уж обязательно знать? Дансейни был превосходным писателем с неистощимой выдумкой и богатейшим, прозрачным языком. Это первое. А второе: читая его, мы обнаруживаем, что в начале века он писал настоящую — и прекрасную — фэнтези. Позволю себе напомнить, что явление фэнтези миру связывают с именем Дж. Р. Р. Толкина. После публикации «Властелина колец» этот жанр начал энергично теснить научную фантастику, «отработавшую» к тому времени все мыслимые и немыслимые сюжеты. Резонанс эпопеи о героических хоббитах был так велик потому, что Тол кин сконструировал — сфантазировал целый мир с его историей и даже с историей его творения. Так вот, читая сейчас «Богов Пеганы», я испытал настоящий шок, ибо фантазия лорда Дансейни создала историю сотворения сказочного мира, во многих чертах похожую на историю, рассказанную в 1-й книге «Сильмариллиона». Но доподлинно известно, что Толкин начал сочинять свой мир, минимум, на пять лет позже «Богов Пеганы» — иными словами, можно думать, что эта книга послужила краеугольным камнем огромного замка современной фэнтези.
И еще одно совпадение: в самом конце XIX века Г. Уэллс закладывал основу научной фантастики XX века — и отбросил свой свет на творчество Дансейни. Читая в этой книге рассказ «Чудесное окно»[8], вы услышите за голосом Дансейни неторопливую, ироничную интонацию Уэллса.
Впрочем, X. Л. Борхес писал, что рассказы Дансейни «нельзя свести ни к Эзопу, ни к Г. Дж. Уэллсу». Фантазия Дансейни, его мягкая, пастельная палитра, его взгляд на судьбы людей и богов, то снисходительный, то неожиданно беспощадный, как взгляд самой Судьбы, — все это совершенно своеобразно. Он интересен, но особенным образом и, наверное, не для всех. Не каждый согласится блуждать по лабиринту с феерически изукрашенными, местами полупрозрачными стенами, не ведая, какая картина засияет за поворотом, на каком шагу оборвется лабиринт и стихнет его музыка. Нам, русским читателям, надо встроить этого нового (только для нас!) автора в привычный дом Литературы. Разумеется, в такой ситуации «Рассказы сновидца» — книга пробная. Соответственно и подобран ее состав. В нее вошли вещи, написанные в разное время: «Боги Пеганы» целиком, часть сопредельного сборника «Время и боги», часть сборника «Рассказы сновидца» и роман «Дон Родригес».
Книгу открывает предисловие еще одного из отцов современной фантастики — Хорхе Луиса Борхеса. И составители включили в томик только те вещи, что были упомянуты Борхесом в этом предисловии (добавив, правда, рассказ из «Книги чудес»).
Банк идей
Полгода назад, подводя итоги очередного этапа конкурса, мы предложили читателям новую загадку, опубликовав экспозицию рассказа известной американской писательницы. По нашему мнению, для решения этой задачи требовалось не только знать ее условия, но была необходима сама авторская интонация, образный ряд, атмосфера рассказа. Те, кто желает освежить в памяти текст, могут перевернуть несколько страниц и прочесть начало произведения.
Вопрос был один: ЧТО ПРОИЗОШЛО С ГЕРОИНЕЙ РАССКАЗА ДО ТОГО, КАК ОНА ОКАЗАЛАСЬ В ГОРОДЕ?
На подсказки, хотя и косвенные, мы не поскупились, предложив читателям не заниматься поисками сверхъестественных сил или инопланетного вмешательства, а также не усматривать в происходящем результаты некоего материального эксперимента. Несмотря на это, многие конкурсанты последовательно обошли все наши предостережения. В письмах хватало вампиров, юных богинь и пробудившихся фей; немало поработали также пришельцы из ближнего и дальнего космоса. Ну а что касается материального эксперимента — засекреченной, лаборатории, занимающейся изменением генома человека, либо клонированием, либо проблемами геронтологии, либо искусственным сном — то это оказалась едва ли не самая популярная версия.
Отложим подобные решения для будущих рассказов. Займемся теми версиями, которые укладываются в заданное направление поиска.
I вариант
Может быть, героиня — визитер из ПАРАЛЛЕЛЬНОГО МИРА? Ведь, как известно, провалиться в иную вселенную можно буквально где угодно — было бы желание и соответствующие условия. Ну а какова там, в параллели, продолжительность жизни, доподлинно не известно никому, так что внешне юной Джеделле действительно 65 лет. И кстати, таинственная усадьба в лесу подозрительно смахивает на перевалочную станцию между нашими мирами… Эту версию (с теми или иными нюансами) почему-то особенно охотно разрабатывают москвичи — К. Каленов, М. Селивестров, И. Жуковский, Н. Кулагина.
II вариант
А вот жители поселков и небольших городов, также соглашаясь с тем, что героине вполне может быть 65 лет, видят ответ в ОБЩЕНИИ С ПРИРОДОЙ. О. Загудаев (п. Пышма, Свердловская обл.) в доказательство приводит известный тезис: «Вы больны настолько, насколько далеки от природы» и вспоминает библейских патриархов. Возможно, Джеделла — член закрытой общины, издревле поселившейся в лесу вдали от людских соблазнов и пороков. Благотворное влияние природы усматривают Ю. Индюков (г. Задонск, Липецкая обл.), Л. Степанова (г. Верея, Московская обл.), Р. Туров (г. Железноводск, Ставропольский край).
III вариант
Ну, раз нельзя про фей и вампиров, то можно про КИБОРГОВ и АНДРОИДОВ. Героиня уж очень похожа на персонаж из этой братии. Она, правда, ест и пьет, но знатоки полагают, что для многих моделей это естественно. Различные типы искусственных созданий, сбежавших из закрытого института в лесу или появившихся из будущего, конструируют Д. Уткин (Рязань), В. Голубев (С.-Петербург), Н. Короленко (Киев), В. Пузанов (г. Токмак, Запорожская обл.) и другие читатели.
IV вариант
Путаница с годами, на которые выглядит и которые присваивает себе девушка, естественным образом приводит к решению, связанному с проблемой ВРЕМЕНИ. Вполне возможно, перед нами заблудившаяся в веках путешественница. Эта идея захватила воображение А. Макаровой (Москва), Т. Калюжного (Краснодар), Д. Лодкина (Казань) и других конкурсантов.
V вариант
С проблемой времени, точнее, с теорией относительности, связана КОСМИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ, предложенная рядом читателей: Б. Груздевым (Новосибирск), Г. Треплевым (С.-Петербург), М. Осмоловой (Самара) и другими. А вдруг где-то неподалеку приземлился корабль, и девушка — единственный выживший член экипажа. Взрослые погибли, об окружающем мире она знает немногое и упрямо пытается втолковать жителям города, что ей 65 лет (по земному исчислению), хотя субъективно ей всего лишь 18.
VI вариант
Несколько читателей предложили ЗЕРКАЛЬНУЮ версию происходящего, выбрав в качестве источника беспокойства не героиню, а сам город. Наиболее подробно и основательно эта версия разработана в письме А. Михалько (г. Новокубанск, Краснодарский край). Перед нами мир будущего, в котором люди достигли практического бессмертия, а город — своеобразный заповедник, жестокий аттракцион для тех, кто не желает жить вечно, и для тех «туристов», кто из «егерского дома» (усадьбы) наблюдает за ними. Героиня рассказа — журналист, ведущий расследование этого страшноватого полу подпольного шоу… В подобной логике рассуждают Д. Кононов (С.-Петербург) и В. Томилин (Нижний Новгород).
Назовем имена двух из пяти победителей конкурса, чьи версии показались нам наиболее интересными и близкими — эмоционально — к авторскому замыслу. Правда, и в первой, и во второй версии есть оттенок фэнтезийности, но не будем педантами.
Постоянный участник «Банка идей» П. Хныкин из Екатеринбурга предложил поэтическое решение задачи. Для конкурсанта «ключом» послужило то, что герой, писатель, от лица которого ведется повествование, называет Джеделлу своей музой.
Представьте себе общину молодых писателей и художников, укрытую, от мира в лесной усадьбе. По уставу, им не важны признание, почести и слава — сам процесс творчества является высшей наградой. (Попытки создания подобных литературных сообществ предпринимались неоднократно — вспомним, например, наиболее ярых последователей «Озерной школы» или японскую традицию смены имени и ухода из мира.) Но для творчества нужна Муза, и веселые «серапионовы братья» выбирают вполне реальную девушку, «назначая» ее вдохновительницей собственного творчества.
Для них это своего рода игра, по крайней мере поначалу, но сама девушка, ощущая направленные на нее энергетику, ожидания творческого озарения, преклонение и восторг, начинает действительно чувствовать себя музой. Молодые творцы взрослеют и, утомившись игрой, возвращаются в мир; их место занимают новые поэты — но музы, как известно, не стареют. Роль становится сутью, и психологическая задача оказывается сильнее физиологии.
Решение другого постоянного конкурсанта Б. Артемьева из г. Жердевка Тамбовской обл. близко к нашему «зеркальному» варианту. Читатель обратил внимание на возраст героини — 65 лет, то есть среднестатистический возраст жителей городка. В таком случае Джеделла — материализованный фантом, возникший в результате подспудных желаний жителей заброшенного города. Ведь само это местечко мало чем отличается от таинственной усадьбы: оно существует словно вне времени и пространства, по каким-то своим внутренним законам. Итак, каждый из жителей видит в ней нечто свое: Люк — прекрасную, но недоступную женщину, Абигайль — жертву, беглянку, Кросс — музу, старики — символ юности… И Джеделла выглядит той, которую ждут.
И наконец, три победителя, разгадавшие неожиданное решение автора. Это ветеран конкурса И. Пинк из Тулы, Н. Осояну из Кишинева, второй раз принимающая участие в «Банке идей», и, кажется, новое для нас лицо — В. Лунин из Таганрога. Кстати, Наталья Осояну, сообщив о том, что она студентка юридического факультета, не сообщила обратный адрес. Если будущий юрист участвует в конкурсе лишь из любви к интеллектуальной игре, то мы это только приветствуем, но если отсутствие адреса вызвано забывчивостью — приз ждет лауреата.
А читателей ждет рассказ. И ключевая фраза в экспозиции, которую заметили победители, — мы набрали ее курсивом.
Танит Ли
ДЖЕДЕЛЛА-ПРИЗРАК
Тем осенним утром Люк Бейнс, ночевавший у бабушки на холме, возвращался в город через лес. Прошло около часа после восхода солнца, и ровный мягкий свет пронизывал багряно-красную и медово-желтую листву. Пели птицы, белки перебегали через тропинку. Выйдя на высокий речной берег, Люк взглянул на долину. Поднимался туман, тронутый солнцем, похожий на фату невесты, и он увидел девушку. Она шла со стороны реки в этом тумане, словно призрак. Он сразу понял, что девушка чужая в наших местах, и была она молодой, бледной и худой, в старомодном длинном темном платье. Волосы у нее тоже были темными и длинными, они спускались по спине, как у ребенка. Когда она подошла ближе, он увидел, что ей не больше восемнадцати. Она взглянула прямо на него — не дерзко или вызывающе, а с живым интересом. Люк снял шляпу и произнес: «С добрым утром». А девушка, кивнув, спросила: «Здесь есть где-нибудь поблизости дом?»
Люк ответил, что, следуя прямо по дороге, девушка выйдет в город. Она снова кивнула и поблагодарила. У нее оказался замечательный голос — музыкальный и уносящийся ввысь. Девушка присела на пень, оставшийся от спиленного дерева. Теперь она смотрела не на Люка, а вверх, на ветки деревьев, как будто говорить было уже не о чем. Он спросил, не может ли ей чем-то помочь. Она быстро ответила: «Нет, спасибо». И Люк ушел, хотя не был уверен, что поступает правильно. Но она не казалась расстроенной или обиженной.
— Престранные были у нее глаза, — заметил Люк, рассказывая мне о встрече.
— Глаза? — удивился я. Люк не принадлежал к числу людей, обращающих внимание на глаза кого бы то ни было.
— Глубокие, как сам лес.
А потом мы пошли к Милли пить кофе с пирожками.
Я не сомневался, что Люк действительно видел ту девушку, но думал, что, возможно, он несколько приукрасил встречу. Поскольку я писатель, люди иногда пытаются говорить со мной в таком духе: «О, Джон Кросс, вас непременно это должно заинтересовать». А у меня довольно и своих идей.
Около десяти я вернулся домой, сел за работу и не выходил до трех.
А потом я тоже увидел эту девушку. Она стояла на площади под старыми мшистыми деревьями и смотрела на белую колокольню церкви, вслушиваясь в бой часов. Прохожие поглядывали на нее с любопытством, и даже старики, сидевшие на скамейке у конюшни, рассматривали ее. Она была грациозна, как лилия.
Когда часы перестали бить, она повернулась и огляделась по сторонам. Кто еще мог так смотреть? Люди озираются тревожно, подозрительно или, напротив, самоуверенно. Она же смотрела, как ребенок — открыто и, возможно, не вполне спокойно, но без настороженности. А потом она увидела — да, она явно увидела — стариков на скамейке: Уилла Маркса, Хоумера Айвори и Ната Уоррена. Она замерла, вперившись в них взглядом. Те забеспокоились, а Нат, которому перевалило за девяносто, возмущенно отвернулся.
Я пересек площадь и встал между нею и стариками.
— Добро пожаловать в наш город. Меня зовут Джон Кросс.
— А меня Джеделла.
— Счастлив познакомиться. Чем могу вам помочь?
— Я потерялась, — сказала она.
Я не сразу нашелся с ответом. Заблудившиеся говорят не так.
Джеделла произнесла:
— Видите ли, я всю жизнь прожила в одном месте, а вот теперь я здесь.
— У вас здесь родственники?
— Родственники? — переспросила она. — У меня нет родственников.
— Простите, но, может быть, кто-то…
— Нет, — сказала она. — Ах, я устала. Я хотела бы попить. И посидеть.
Я отвел ее прямо к Милли и усадил за стол в большой комнате. Когда принесли кофе, девушка его выпила. Казалось, кофе ее устраивает, и это меня удивило, поскольку я начал подозревать, что ей незнакомы блага цивилизации.
Ханна вернулась, чтобы налить нам еще кофе. От еды Джеделла отказалась. Когда Ханна уходила, Джеделла проводила ее взглядом. Глаза Джеделлы были, как реки Аида — печальные и темные.
— Что с ней? — спросила девушка.
— С кем?
— С женщиной, которая принесла кофе.
Ханна была сорокалетней женщиной плотного сложения, женой Абеля Сорренсена и матерью пятерых детей, розовощеких и горластых. Хорошая, счастливая женщина. Я никогда не видал ее ни больной, ни усталой.
— С ней все в порядке.
— Но… — начала Джеделла. Она взглянула на меня, потом ее глаза расширились и стали неподвижными. — О-о, а эти мужчины на улице…
— Старики на скамейке? — переспросил я.
Джеделла сказала:
— Простите, я не хотела быть дерзкой.
Расправив плечи, я произнес:
— Я думаю, вам следует поговорить с доктором Макайвором. Он, наверное, знает, с чего надо начать.
У меня сложилось впечатление, что она немного не в себе. Мне было любопытно, что она ответит на замечание о враче.
Но Джеделла улыбнулась мне, и улыбка сделала ее красавицей. На мгновение я увидел в ней свою музу. Я подумал: а что если я влюблюсь и стану питать ее тайной свое творчество. Писатели часто бывают эгоистичны. Но в свое оправдание могу сказать: я сразу понял, что передо мною нечто редкое, бесценное — и странное.
— Конечно, я поговорю с ним, — ответила она. — Мне не к кому и некуда идти. Вы очень добры.
Что происходит, когда заболевает врач? Конечно, песенка старовата. Но доктор Макайвор уехал в другой город к племяннице, ожидавшей появления на свет первенца. Это знали все, кроме меня. Но тогда я прожил в городе только пять лет.
Признаться, мне очень не хотелось отдавать Джеделлу с ее летейскими глазами и божественной улыбкой в руки закона, поэтому я отвел ее в пансион, где жил сам, и нам навстречу выплыла Абигайль Эн-кор в своем пурпурном платье.
— Я могу поселить ее в той маленькой комнате в западном крыле, — проговорила Абигайль. — Эта девушка — беглянка. Я знаю.
— Вы так думаете? — спросил я.
— О-о, уверена. У нее, наверное, жестокий отец. Может, хочет выдать ее замуж насильно. Хотя не мне судить. Разумеется, мистер Кросс, вы знаете больше, чем говорите.
— Я не знаю ничего, миссис Энкор.
— Что ж, дело ваше, мистер Кросс.
Этим же вечером мы встретились с Люком Бейнсом в таверне.
Мы пили пиво. Глядя на меня, он усмехался.
— В городе идут разговоры. Твоя милая остановилась у мамаши Энкор.
— Твоя и моя. Ты ее первым увидел.
Люк спросил:
— Ты что-нибудь о ней знаешь?
— Ничего. Абигайль приютила ее исключительно по доброте душевной. Ее имя Джеделла.
— Мне кажется, — проговорил Люк, — она ненастоящая. Она, наверное, призрак.
— Я держал ее за руку, — возразил я. — Она не менее настоящая, чем ты или я.
— Тогда что с ней?
— Я думаю, она не в своем уме. Слегка помешанная. Возможно, скоро кто-нибудь за ней приедет. Она не могла забраться далеко.
— Но она замечательная, — сказал Люк.
— Да. Недоступные женщины всегда замечательны.
— Больно уж ты умный, — проговорил Люк. — Я намерен приударить за ней.
— Не вздумай. — Я хмуро уставился на дно своей кружки. — Не вздумай.
Прошло две недели, и Джеделла все еще жила в западном крыле пансиона миссис Энкор. Она не причиняла никаких хлопот, а я договорился с Абигайль о плате. Абигайль помогла Джеделле со всеми необходимыми вещами, и вскоре мне представили счет. Мое ремесло приносило мне некоторый доход, так что я не возражал.
С другой стороны, я не видел причин вмешиваться в жизнь Дже-деллы. От Абигайль я узнал, что девушка не особенно стремится выходить из дому, но, казалось, ей было неплохо. Пищу она принимала у себя и пользовалась всеми услугами, которые предоставлял пансион. Время от времени я замечал Джеделлу у окна, она глядела на улицу. Однажды я помахал ей, но она не ответила.
Разумеется, в городе шли разговоры о неизвестной молодой женщине. Ко мне тоже приставали, но что же я мог ответить?
Люди сошлись на том, что Джеделла сбежала из усадьбы в лесу, о которой никто ничего толком не знал, но слышали о ней даже наши старожилы, так что, казалось, она была в лесу вечно. Девушка лишь раз в разговоре со мной обмолвилась о каком-то «доме», где все время менялись люди, а потом внезапно «все ушли».
Пытался ли я выяснить что-нибудь еще? Нет, скорее, я сторонился Джеделлы. Реальная жизнь часто разочаровывает. И с другой стороны, если кто-то узнает чужую тайну, имеет ли он право на предательство, облекая ее в литературную форму? Я предпочитаю вымысел.
Люк попробовал познакомиться с девушкой. Однажды он принес ей цветы, в другой раз — коробку конфет. Но Джеделлу это лишь удивило. Он был разочарован — к большому облегчению двух или трех молодых дам, возлагавших на него надежды.
В пятницу второй недели, как раз когда я закончил длинный рассказ, сидя у Милли, я узнал о том, что Хоумер Айвори скончался у себя в постели. Ему должно было вскоре исполниться восемьдесят (для нашего города этот возраст не считался критическим), и его дочь, казалось, пребывала в трансе, потому что любила его и уже планировала юбилейный обед.
Все собирались на похороны, которые были назначены на вторник. Я с чувством печали и утраты глядел на свой черный костюм. Отец однажды предупреждал меня: «Джон, ты никогда не почувствуешь смерти, не осознаешь ее как следует, пока не ощутишь, что твоя собственная не так уж далека». Ему было пятьдесят, когда он это сказал, а два года спустя он умер, так что я не мог оспаривать его утверждение. Но мне казалось, что смерть Хоумера — вопиющая несправедливость по отношению к нему и его дочери, которой самой исполнилось шестьдесят и у которой десять месяцев назад лихорадка унесла мужа.
В понедельник вечером я сидел дома и просматривал книги, прибывшие с почтой, когда раздался легкий стук в дверь.
Это, очевидно, была не Абигайль, которая стучала оглушительно, и не Люк, который просто врывался. Открыв дверь, я узрел видение по имени Джеделла — все в том же темном платье. Волосы у нее были уложены.
— Добрый вечер, мисс Джеделла. Чем могу служить?
— Мистер Кросс, — сказала она. — Завтра должно что-то произойти?
— Завтра? Вы имеете в виду похороны бедного Хоумера?
— Да, — проговорила она, — миссис Абигайль называет это так.
— А как же еще это называть? — удивился я. — Похороны, погребение.
Она посмотрела мне прямо в глаза. Потом произнесла спокойно и тихо:
— Что это такое?
У Абигайль были свои правила, но ведь сейчас еще не стемнело. Я впустил Джеделлу в комнату, оставив дверь слегка приоткрытой.
Я усадил девушку в самое удобное кресло — свое.
— Что вы имеете в виду, мисс Джеделла?
На мгновение она как будто растерялась, но потом ее бледное лицо приняло обычное выражение.
— Они говорят: тот человек — умер.
— Так и есть.
— Он один из тех трех мужчин, которых я видела на площади? — Да.
— У него какая-то ужасная болезнь? — Она рассеянно оглядела комнату. — Я права?
Это меня взволновало: я ничего не мог понять. Я вспомнил, что счел ее слегка помешанной, и тихо сказал:
— К несчастью, он был стар. Но прошу вас, поверьте, он не страдал никаким серьезным недугом. Насколько мне известно, он мирно отошел во сне.
— Но что это значит? — спросила она.
— Он мертв, — ответил я, — это иногда случается. — Я намеревался быть ироничным, но она взглянула на меня с такой болью, что я устыдился, словно оскорбил ее. Я не знал, что сказать. Она заговорила первой:
— А похороны — что это?
— Джеделла, — твердо произнес я, — вы хотите сказать, будто не знаете, что такое похороны?
— Нет, — ответила она, — не знаю.
Будь я года на три моложе, то, пожалуй, подумал бы, что меня разыгрывают. Но в моем возрасте изумление — редкий гость.
Я пересел в другое кресло.
— Когда человек умирает, мы укрываем его землей.
— Землей, — произнесла она. — Но как же он может встать? Это такое наказание?
— Он мертв, — ответил я с каменной твердостью. — Он не знает, что оказался в земле.
— Разве он может не знать?
В окне начал меркнуть свет дня. И мне вдруг почудилось, как бывало иногда в детстве, что, возможно, это конец и Солнце никогда не вернется.
Через десять минут мальчик, прислуживающий Абигайль на кухне, должен был ударить в гонг, чтобы все собрались к столу. Джеделла к общему столу не выходила.
— Джеделла, — сказал я, — я не могу вам помочь. Наверное, нужно попросить священника зайти к вам?
— Почему?
— Возможно, он тот человек, который вам необходим.
Она проговорила, глядя на меня с выражением сострадания и недоумения, словно вдруг поняла, что я и весь мир сумасшедшие:
— Ваш город — ужасное место. Я хотела бы вам помочь, да не знаю как. Неужели вы способны, мистер Кросс, быть свидетелем подобных страданий?
Я криво улыбнулся.
— Согласен, это нелегко. Но дело в том, что все мы, в конце концов, приходим к этому.
Она сказала:
— К чему?
Прозвонил гонг. Может быть, немного рано, или мне так показалось… Я проговорил:
— Джеделла, вы еще очень молоды. — Некоторый отзвук слов моего отца.
Но Джеделла продолжала смотреть на меня своими летейскими глазами. Без выражения она произнесла:
— Что это значит?
— Ну, это уже глупо. Почему вы все время меня спрашиваете? Я просто сказал, что вы молоды. Наверное, вам шестнадцать.
Признаюсь, я пытался польстить, дав ей немного меньше. С женским возрастом всегда надо обращаться осторожно. В те дни пограничной чертой было шестнадцать, теперь стало побольше — двадцать.
Но Джеделла, которую Люк считал призраком, взглянула на меня с удивлением. Мои слова ей не польстили.
— Конечно, нет.
— Шестнадцать, восемнадцать, что-нибудь в этом роде.
За дверью постояльцы пансиона уже начали спускаться к ужину. Они наверняка услышат наши голоса и поймут, что у Джона Кросса в комнате женщина.
Джеделла встала. Последние лучи света как бы обволакивали ее, и поэтому она вдруг показалась изможденной. Должно быть, именно Абигайль убедила ее зачесывать волосы наверх. Она казалась тенью, и сквозь эту тень я вдруг словно увидел кого-то другого. Но кого?
— Мне шестьдесят пять лет, — произнесла она.
Я рассмеялся, но то был смех испуга. Словно вместо нее я действительно мог увидеть пожилую женщину, на пять лет старше дочери Хоумера.
— Я иду ужинать, Джеделла. Хотите присоединиться?
— Нет, — ответила она.
Она повернулась и сделала шаг вперед — из коридора на нее упал свет лампы. Ей было восемнадцать. Она вышла на площадку и стала подниматься по лестнице.
Не имею представления, что мы ели в тот вечер. Кто-то — Кларк, я думаю, — развлекал нас шутками, и все хихикали, кроме мисс Пим и Абигайль, которые его шуток не одобряли. Я тоже посмеивался, Бог знает, почему. Я даже не слышал, что говорили за столом.
В конце ужина мы вспомнили: завтра Хоумер ляжет в могилу, и, тогда воцарилась тишина. Я помню, как Абигайль зажгла свечу в окне — трогательный жест, старое суеверие, но доброе и милое — чтобы привести душу к дому.
Я никому не рассказывал, что услышал от Джеделлы, и никто не отважился спросить у меня, о чем мы с ней говорили.
Придя домой, я долго бродил по комнате, потом зажег лампу, принес книги и отложил их в сторону.
В западном крыле дома была она — эта темноволосая девушка, появившаяся, словно призрак из утреннего тумана.
Ради Бога, о чем она говорила? Чего она хотела?
Наконец я добрался до постели и лежал в темноте, в мягком уединении своего убежища. Однако сон не шел. Она сказала, что не знает, что такое похороны, она спрашивала, как вынесет Хоумер, когда его зароют в землю. Она сказала, что ей шестьдесят пять лет.
Она была безумна. Она вышла из реки, и она была безумна.
Мне приснилось, что я на похоронах своего отца, но там больше никого не было, кроме Джеделлы. Она смотрела в темноту могилы и говорила мне: «Неужели ты оставишь его там?»
Я проснулся в слезах. Я не хотел оставлять его там, моего отца, такого хорошего и любящего, который многое мне дал. Но разве там, внизу, во тьме, лежал мой отец?
Пришел рассвет, я поднялся с постели и сел у окна. Город был спокоен и тих, пели птицы. Далеко за сосновым лесом над очертаниями гор я отчетливо видел прозрачное сияние зари.
В половине десятого утра я постучал в дверь Джеделлы и, когда она открыла ее, спросил:
— Не пойдете ли погулять со мной? — Я больше не хотел тайных встреч в доме.
Похороны назначили на два. Улицы казались необычно пустыми. Листва на деревьях светилась всеми красками осени. Лавки были открыты, одна-две собаки бежали по улице, принюхиваясь к земле. Джеделла смотрела на все это молча и печально. Она напоминала мне вдову.
Мы вышли на площадь, сели на пустую скамью под раскидистым деревом.
— Джеделла, я хочу, чтобы вы мне открыли, откуда вы пришли. Если захотите.
— Из-за леса. Там, в горах среди сосен был дом.
— Как далеко отсюда? — Я был обескуражен.
— Не знаю. Мне потребовался день, чтобы добраться до этого города. День и предыдущая ночь.
— Почему вы пришли сюда?
— Мне больше некуда было идти. У меня не было цели, я просто шла.
— Почему вы оставили дом — дом в соснах?
— Они все ушли, — ответила она. На мгновение в ее глазах мелькнуло выражение, какое бывает у людей только перед лицом величайшего несчастья — крушения поезда, ужасов войны. То, о чем она говорила, вызывало в ней беспредельный страх, он причинял ей невыразимую боль, но в нем не было логики.
— Кто ушел?
— Люди, которые были со мной. Правда, они часто уходили, но не все одновременно. Я отчаялась и увидела, что в доме пусто.
— Расскажите мне о доме.
Тогда она улыбнулась. Это была чудесная лучезарная улыбка. Воспоминание сделало ее счастливой.
— Я была там всегда.
Она сидела на скамейке, и я отстранено осознал, что в своем старомодном платье она чем-то похожа на пожилую даму — дочь Хоумера или Элси Бейнс, словом, на любую немолодую женщину из нашего города. Воздух был прохладен и прян, и лето умерло. Я попросил:
— Хотелось бы послушать.
— Это большой белый дом, — начала она, — и в нем много комнат. Я обычно бывала наверху, хотя и вниз тоже спускалась. Вокруг стояла высокая белая стена, но из-за нее виднелись верхушки деревьев. Внутри, в саду, тоже росли деревья, и я каждый день гуляла, даже зимой. Зимой лежал снег, и было очень холодно.
— А кто жил в доме с вами?
— Много людей. О-о, масса людей, мистер Кросс. Они присматривали за мной.
Я с любопытством спросил, словно приободряя ребенка:
— Кого вы любили больше всех?
— Мне все нравились, но видите ли, они не оставались там надолго. Никто никогда не оставался. — Она снова погрустнела, но теперь в ее печали сквозили нежность и мягкость. Она действительно была, как ребенок. Вот что я наконец увидел — ребенок в платье пожилой женщины, которое ему идет. — Когда я была девочкой, — произнесла она, странным образом уловив мои мысли, — я часто из-за этого грустила. Из-за того, что они уходили. Но потом я просто знала, что так должно быть.
— Почему так должно было быть? — в недоумении спросил я.
— Так они жили. Но я оставалась. У меня была другая жизнь.
— Расскажите еще о доме, — попросил я.
— Ну, просто дом. Я там жила. Некоторые комнаты были огромными, а некоторые маленькими, например, моя спальня.
— А что вы там делали?
— Я читала, рисовала. И я играла на пианино. Всегда находились занятия.
— А ваши отец и мать? — спросил я.
Джеделла взглянула на меня с удивлением.
— Что вы имеете в виду?
Солнце согревало мне лицо и руки, но воздух уже был холодным. От церковной колокольни на землю падала синяя тень. Теперь меня что-то удерживало, я решил вернуться немного назад. И сказал:
— Ну что ж, расскажите теперь о том, что вам больше всего нравилось делать?
Она засмеялась — прелестным, юным, искренним смехом.
— Очень многое. Обычно я воображала всякие места, где никогда не бывала — города с башнями, реки и моря — все из книжек. И конечно, зверей. Ведь есть медведи, и львы, и тигры, правда?
— Конечно, есть.
— Вот и я так думаю. Вы когда-нибудь их видели?
— В клетках, — признался я.
На миг она забеспокоилась, но затем отбросила от себя эту мысль, словно опавший лист.
— Я так хотела их увидеть, а они говорили «когда-нибудь».
— Они не говорили, когда?
— Нет, я думаю, предполагалось, что сейчас. После того, как я покинула дом.
— Они говорили, что вы когда-нибудь покинете дом?
— О, нет. Но когда они все ушли, двери остались открытыми. И большая дверь в стене тоже.
Теперь я изо всех сил старался не спугнуть ее каким-нибудь вопросом или замечанием. Я вспомнил, что когда я заговорил о ее рождении, Джеделла приняла вид гостя на вечере, который не понимает, о чем вы говорите, но из вежливости не возражает.
— А раньше дверь никогда не открывалась?
— Никогда.
— А вы не спрашивали, почему?
— Нет, не спрашивала, я ведь так жила. Мне больше ничего не было нужно.
Она была молода — впрочем, действительно ли молода? — и ею должны были владеть какие-нибудь желания, например, — увидеть зверей из книжек. Неясная мысль мелькнула у меня в голове, и я спросил:
— Вы видели в книгах картинки, на которых изображены львята?
— О, конечно, — проговорила она.
— А когда были ребенком?
— Конечно.
Над головой у нас начали бить часы. Наверное, они уже били раньше. Сейчас был полдень.
Джеделла огляделась вокруг.
— Здесь есть что-то очень неправильное. Вы не можете сказать, что?
— Это наша жизнь, мы так живем.
Она вздохнула, заговорила, и в ее голосе чувствовалось нечто, наполнившее меня первобытным страхом.
— И так везде?
Я ответил:
— Да, Джеделла.
Потом она сказала:
— Абигайль Энкор дала мне несколько книг. Она хочет мне добра. Но я их не понимаю.
— Что именно?
— То, что происходит в этих книгах… Ведь этого не бывает.
Я мог бы заметить, что это справедливо по отношению ко всей плохой литературе. Но ясно, что она подразумевала другое.
— У вас в доме были книги, — сказал я. — Вы все в них понимали?
— Там некоторые части были вырезаны, — сказала она. Я промолчал, но, словно в ответ на мои слова, она добавила: — Я часто спрашивала, куда делись эти куски, но мне отвечали только, что книги здесь очень давно, и все.
Так же, как раньше, почти наугад я спросил:
— Например, там шла речь о львятах, и они выросли во взрослых львов, но вы не знали, откуда взялись львята? — Она молчала. Я продолжал: — И сколько живут львы, Джеделла? В книгах об этом говорилось?
Джеделла-призрак обратила на меня темные глаза. Она больше не пробуждала во мне желания, мне больше не хотелось видеть в ней свою музу. Она произнесла:
— Всегда, конечно. Жить значит жить.
— Вечно?
Она не ответила и не пошевелилась. Я чувствовал, что мое сердце бьется в бешеном ритме, и вдруг эта мирная площадь, этот город, где я ощущал такое спокойствие, стали разваливаться на куски. Потом все кончилось. Сердце успокоилось.
— Вы пойдете, — спросил я, — на похороны Хоумера?
— Если вы думаете, что мне следует.
Я встал и предложил ей руку.
— Мы позавтракаем у Милли, а потом пойдем.
Ее рука почти ничего не весила, как жухлый лист.
Она была тиха и неподвижна в продолжение всей церемонии, и хотя взглянула на старое, морщинистое, отрешенное лицо, прежде чем закрыли крышку гроба, не проявила никаких чувств.
Однако когда все было кончено и мы стояли одни на дорожке, она сказала:
— Я часто наблюдала за белками, как они играют в деревьях. Это были черные белки. Я бросала им кусочки бисквита. Однажды я увидела белку, лежавшую на траве в саду. Она не шевелилась, и я даже погладила ее по спинке. Тут из дома кто-то вышел, кажется, это был Орлен. Он поднял белку и сказал мне: «Бедняжка, она упала и теперь оглушена. Иногда с белками это случается. Не расстраивайся, Джеделла. Я отнесу ее к дереву, и она поправится».
По газону шла дочь Хоумера, опираясь на руку сына. Она утирала глаза, сердито бормоча что-то насчет мясных блюд и сладкого пирога, которые собиралась стряпать к отцовскому дню рождения. Ее сын шел, прижав шляпу к груди и склонив голову, озабоченный, как мы часто бываем озабочены горем, которому не в силах помочь.
— Так белка была оглушена? — переспросил я.
— Да, а потом он показал ее мне, когда она скакала с ветки на ветку.
— Та же самая белка?
— Он так сказал.
— И теперь вы думаете, что Хоумер просто оглушен, а его положили в землю и сейчас зароют, так что он не сможет выйти.
Со стороны мы просто стояли и разговаривали — двое приличных, хорошо воспитанных людей. Но один из нас готовился принять то, что отрицало все его существование.
— Джеделла, вы можете мне описать со всеми подробностями путь, который проделали от дома в соснах?
— Если хотите…
— Это может нам очень помочь, — проговорил я. — Я хочу туда поехать.
— Я не могу вернуться, — ответила она.
Мне подумалось, что она, как Ева, изгнанная из Рая за то, что отведала запретный плод.
— Нет, я не собираюсь заставлять вас возвращаться. Но я хочу поехать сам. Я должен найти какую-то разгадку всему этому.
Она не спорила со мной. Она начала осознавать свое полное отличие от других людей, свое поражение. Она, как и я, стала догадываться, что с ней что-то произошло.
Когда я впервые приехал сюда, то часто гулял или ездил верхом в этих лесистых местах. Потом я засел за работу и почти прекратил прогулки. Для меня не было наказанием выехать из дому этим холодным ясным утром, хотя я чувствовал некоторое напряжение, и, как предполагал, вскоре должен был ощутить еще большее. Ехал я на красивой кобыле, которую звали Мэй. Мы тщательно следовали по пути, описанному Джеделлой. Она даже нарисовала — девушка явно умела обращаться с карандашом — приметы, которые могли бы мне помочь. Когда дорога кончилась, мы въехали в лес, взобрались на холм под названием Сахарная Головка и углубились в сосновый бор.
К вечеру мы поднялись достаточно высоко, чтобы почувствовать дуновение ветра с отдаленных гор, покрытых снегом. Разбивая лагерь, я думал, что услышу перекличку волков на вершинах, но здесь не было ничего, кроме тишины и роя звезд. Эти места отмечены печатью великого покоя. Некоторые люди могут жить только здесь, но, что касается меня, я чувствовал бы себя затерянным. День или два такой близости к небу, и с меня довольно. На рассвете мы снова тронулись в путь.
Раз или два я видел своих знакомых — траппера с ружьем и еще одного человека гораздо дальше, у реки. Оба заметили меня и помахали мне, а я им. Из остальных — диких — обитателей леса мы встречали дикобраза, оленя, птиц и насекомых. Мэй мягко перебирала копытами, а ее шерсть сияла, как пламя. Бремя от времени я с ней разговаривал и спел ей несколько песен.
Я без труда нашел дом после полудня этого второго дня. Либо Джеделла шла быстрее меня, либо она потеряла счет времени.
Отсюда горы были видны очень хорошо, гигантские белые укрепления, вздымавшиеся над рядами сосен. Но здесь лес был таким густым, что нам приходилось через него продираться. Дом стоял на поляне, как и говорила Джеделла, окруженный со всех сторон высокой белой стеной. Выглядел он довольно странно, как будто строитель не руководствовался никаким стилем. Такой дом соорудил бы из кубиков ребенок, но ребенок, лишенный воображения.
Ворота были открыты. Солнечный свет проникал вниз сквозь деревья, и в его лучах я увидел человека, стоявшего на дорожке. На незнакомце был белый костюм, и он курил сигарету. В своем городе я привык к трубкам да жевательному табаку. Во мне шевельнулось смутное предчувствие. Я заметил, что это глубокий старик, но держался он прямо, был стройным, с густой гривой седых волос и черными, как уголь, бровями.
Заметив меня, он поднял руку. То не был небрежный приветственный жест траппера или человека с реки. Я видел, что он ждал меня или кого-то еще. Может быть, он нарочно вышел меня встречать?
Я спешился и подошел к незнакомцу.
— Джеделла живет в нашем городе, — начал я.
— Не думал, что она сможет далеко уйти, — безразлично сказал старик.
— Я надеялся, — проговорил я, — что вы приедете и заберете ее.
— Нет, я не могу этого сделать. У меня уже нет времени. Это должно кончиться, и теперь ей надо во всем разобраться самой. В любом случае она бы меня даже не узнала. Она видела меня в течение пяти или шести лет, когда была ребенком, а мне тогда было едва за двадцать.
— Это делает ее довольно старой.
— Ей шестьдесят пять.
— Так она говорит.
— И конечно, — заметил он, — это невозможно, потому что ей восемнадцать или девятнадцать, совсем девочка.
За моей спиной Мэй замотала янтарной головой, как бы о чем-то предупреждая, и мимо ствола дерева промелькнула птица.
— Я приехал сюда, — сказал я, — чтобы все это выяснить.
— Да, я знаю. И я скажу вам. Я Джедайя Гесте, и теперь этот дом мой. Не желаете ли зайти?
Я пошел за ним по дорожке, ведя в поводу Мэй, которую привязал потом на солнечном месте. Внутри ограды росли деревья. Деревья, в которых резвились черные белки. Я был поражен его именем — скандинав, наверное, и созвучием его имени с именем Джеделлы. Джедайя — имя отца и феминизированная форма от него — имя дочери, Джеделла. Неужели все так просто? Да, если ему тогда было за двадцать, сейчас старику почти девяносто, а ей должно быть шестьдесят пять.
Он привел меня в просторную комнату с белыми стенами, довольно приятную, с картинами и украшениями, а также с большим камином, в котором горело несколько коряг и пней. На столе стоял горячий кофе. Неужели он знал час моего приезда? Нет, это было бы слишком фантастично. Во мне шевельнулось подозрение, что сейчас я должен быть не менее внимательным, чем когда пробирался через нагромождения поваленных сосен.
Из комнаты широкая лестница вела наверх, на галерею. Я заметил, что там стоит еще один человек. Джедайя Гесте сделал ему знак рукой, и тот ушел.
— Мой слуга. Он нам не помешает.
— Это Орлен? — спросил я.
— О, нет, Орлен давно ушел. Но, я помню, Орлен был любимцем Джеделлы, когда она еще не вышла из детского возраста. Жаль, что им всем приходилось ее покидать. Сначала она плакала. Она плакала, когда я ее покинул. Но мне говорили, что позднее она научилась относиться к этому философски. Она привыкла.
Я в свою очередь ему представился, а он воспользовался привилегией своего возраста и сразу стал называть меня Джон. Мы уселись в большие бархатные кресла, я стал пить кофе, горячий, сладкий и крепкий.
Он проговорил:
— Я вернулся сюда умирать. Мне здесь удобно, здесь есть все, что мне нужно. Несколько месяцев, не более того.
— И вы не хотите провести их вместе с ней? — спросил я.
— Строго говоря, ей был предоставлен выбор. Она могла остаться, хотя, я думаю, этого бы не захотела. Если бы, вернувшись, я нашел ее здесь, то, скорее всего, притворился бы кем-то другим. Хотя даже тогда шок…
— От вашего возраста, — перебил я. — Но причина, по которой ей позволили выйти отсюда — ваша смерть?
— Да. Я не могу больше управляться со всеми этими делами. Эксперимент окончен.
— Эксперимент, — повторил я.
— Ну, давайте же, Джон, — подбодрил меня хозяин, я уверен, вы уже уловили суть.
— Я довольно много читал, — начал я. — Несколько лет назад я наткнулся на легенду о Будде. — Гесте скрестил руки на груди и улыбнулся, показав еще крепкие зубы. — Будда был рожден принцем, — продолжал я, — и его решили держать в неведении обо всех безобразных вещах — о нищете, болезнях, старости и смерти. Он видел только красоту. Но в один прекрасный день что-то пошло не так, и он узнал правду.
Джедайя Гесте сказал:
— Видите ли, Джон, я начал задумываться об этом еще в молодости. С самого начала, даже когда нам лгут, факты все равно стоят у нас перед глазами. И наступает момент, когда мы их осознаем. Старая дама в лиловом платье с руками, скрюченными ревматизмом. Мертвая собака, которую переехала повозка. Дичь, убитая для стола. В средние века в Европе над дверью церкви вешали человеческий череп. А под черепом было написано: «Помни, и ты станешь таким, как я». — Он откинулся на спинку кресла. Глаза у него были темные, как у нее, но бледнее, подернутые дымкой старости. — Как учится ребенок? — продолжал он. — Он подражает звукам, которые становятся языком. Жестам, превращающимся в манеры. Суждениям, которые он позднее принимает или отвергает. Он постигает то, что солнце встает и заходит, и то, что с течением лет он взрослеет, меняется. Все вокруг учит нас тому, что мы достигаем расцвета, но потом наступает упадок. С этой вершины дорога ведет только вниз. К слабости и болезням, к первым морщинам и складкам, к дряхлости и немощи. Вниз, к согбенной спине, потере зубов, зрения и слуха. Вниз, в могилу, и это ждет нас всех. Помни, и ты станешь таким, как я. Нас учат этому с самого начала, напоминают снова и снова.
— И Джеделле, — проговорил я, — никогда не говорили о старости и смерти. О болезни по некоторым причинам упоминалось, но как о чем-то уже не существующем. Из книг вырезали страницы. В доме всегда были только молодые и здоровые люди, а когда они начинали стариться, их отсылали. Когда под окном умерла белка, Орлен сказал ей, что она оглушена, а потом показал ей другую белку, прыгающую в ветвях.
— В городе ко мне приходила девушка, — сказал Джедайя Гесте. — К ее ужасу, она от меня забеременела. Она не хотела этого ребенка, поэтому ей заплатили, а ребенка я взял себе. Это и была Джеделла. Совсем дитя, моложе Будды, которому, как мне кажется, было двенадцать. Слишком маленькая, чтобы что-ни-будь знать. Джон, ничего лучше и пожелать было нельзя, а я располагал средствами. Я привез ее сюда и на эти первые годы стал ей другом. А потом в силу необходимости я ушел, и мою работу продолжали другие. Они были умны, им хорошо платили. Ни одной ошибки. Она выросла в мире, где никто не болел, не старился и не умирал. Где ничто не умирало. Она не принимала в пищу убитых животных. Даже листья на деревьях оставались вечно живыми.
Это было правдой, она видела только сосны — обновление, но не очевидное старение. А потом она вышла через открытую дверь и спустилась в осенний лес, где рубиновая, желтая и бурая смерть слетает с каждого дерева.
— Но теперь она это видит, — сказал я. — И считает чем-то, не имеющим смысла. Мистер Гесте, она уже постигает ужасный факт, что все в мире смертно.
— Вспомните, — возразил он, — ей шестьдесят пять лет, а она девочка. Слишком много уроков ей давали, можно ли было их не усвоить.
Я встал. Я не чувствовал злости. Я не знаю, как назвать то, что я испытывал. Но я не мог больше ни сидеть в кресле перед камином, ни пить душистый кофе, ни смотреть в это старческое лицо, где читались такие сила и уверенность.
— Вы разыгрывали из себя Бога, мистер Гесте.
— Неужели? Разве нам дано знать, как поступал Бог или как Он намеревался поступить?
— Вы полагаете, что дали ей вечную юность. Думаете, что сделали ее бессмертной.
— Может быть, — произнес он.
Я ответил ему:
— В этом мире, где все приходит к концу, что с нею будет?
Теперь вы станете о ней заботиться, — непринужденно и мягко проговорил он. Ваш тихий маленький городок. Хорошие люди. Добрые люди.
— Но боль! — воскликнул я. — Ее боль!
Джедайя Гесте посмотрел на меня ее глазами. Он был так же невинен, как была невинна она. Против такой наивности невозможно бороться.
— Боль, я думаю, несомненная юрисдикция Господа. Никогда не поверю, что человечество при всех его грехах могло изобрести такую страшную и сложную вещь.
— Она никогда не задавала вопросов? — спросил я.
— Вопросы порождаются сомнениями. Теперь она, наверное, спрашивает.
В огне треснуло полено. Я ощутил небольшую ломоту в спине, которой еще год назад не чувствовал.
— Джон, я был бы счастлив, если бы вы согласились провести ночь у меня в доме.
Я поблагодарил его и отказался под благовидным предлогом. Даже тогда, даже там правила вежливости, которым меня научил отец, мне не изменили. Эти первые уроки.
У дверей Джедайя Гесте сказал мне на прощание:
— Я рад, что она нашла к вам дорогу.
Но она не нашла дороги ни ко мне, ни к кому-либо еще. Она не нашла своей дороги.
Проходят годы, и наш город остается верен Джеделле. Мы оберегаем ее от всего, как только можем. Она живет в собственном маленьком доме за церковью, у нее есть пианино, которое мы привезли ей из большого города, краски, книги — теперь разные книги. Она читает целыми днями, читает своими чистыми темными глазами. Иногда она читает мне, когда даже очки не помогают мне справиться с мелким шрифтом.
С годами в городе появляется все больше чужих людей, и для них Джеделла остается загадкой, к которой они, в основном, безразличны. Эти создания нового мира слишком поглощены собой, и у них часто отсутствует любопытство, которое было столь естественно для нас. Но, в конце концов, войны и страх войны, и эти удивительные изобретения, причиняющие столько бед и беспокойства и производящие столько шума, меняют и нас, детей другого мира.
Люк погиб на войне. Многих мы потеряли, многие потеряли себя. Но их места занимают другие. Даже я целый год был знаменитостью, путешествовал по разным городам и странам, потом устал и вернулся домой. И городок встретил меня все той же туманной утренней тишиной, которую даже эта новая какофония не вполне способна истребить.
То было осеннее утро, с расцвеченными листьями деревьев, а в новом ресторане, построенном на месте заведения Милли, мыли стекла.
Но сегодня этот ресторан стал уже старым и знакомым, и я часто прохожу мимо, к домику Джеделлы, а она выходит и знает, что я зайду к ней на часок выпить кофе и поесть шоколадного торта, которым она по праву гордится.
По этой дороге я хожу с осторожностью, потому что теперь по ней иногда носятся мотоциклы, и когда я иду, я вижу, как она ждет меня — бледная и стройная девушка с короткой стрижкой и слегка тронутыми помадой губами.
Однажды у дверей она коснулась моей руки.
— Смотри, Джон, — сказала она.
Глаза у меня уже не те, но там, на ярком солнечном свету я всматривался изо всех сил. Она указала на щеку, потом одним пальцем на волосы.
— Ты имеешь в виду пудру, Джеделла? Да, прическа у тебя превосходная.
А потом, когда она стояла передо мной, улыбаясь, а ее глаза были полны утра, нового начала всех вещей, я увидел то, что она показывала мне с такой гордостью. Крошечную морщинку на щеке. Один-единственный серебряный волос.
Для следующей задачи потребуется некоторая предварительная информация, известная пользователям Интернета. Именно в глобальной сети проблема SETI (поиск внеземных цивилизаций) приобрела «всенародный» масштаб. Каждому пользователю предлагается потратить некоторое время на общение с братьями по разуму: то есть, руководствуясь специальной программой, отслеживать фликер-сигнал (или «белый шум», как говорят астрофизики): а вдруг здесь найдется что-нибудь содержательное… Кстати, некоторые сотрудники журнала добросовестно потратили свое компьютерное время на это благое дело, но пока втуне…
Итак, условия задачи американского писателя, уже выступавшего в «Банке идей». Для особо пытливых заметим: постскриптум к одной из публицистических статей, опубликованных в журнале за последнее время, был взят именно из этого рассказа.
Повествование ведется от лица героя, техника, не очень-то разбирающегося в науке. Однажды в баре он встречается с человеком, весьма расстроенным тем, что его любимое дело под угрозой исчезновения. Дикинсон (так зовут специалиста) работает на федеральную программу по использованию старых радиотелескопов для связи с орбитальными станциями. В прошлом как раз на этих радиотелескопах он искал внеземные цивилизации. Но эти проекты теперь собираются окончательно закрыть, потому что за долгие годы так ничего существенного и не было обнаружено. Герой не очень понимает, о чем говорит разгоряченный выпивкой собеседник; краем уха он слышит какие-то слова о «первичном бульоне», о девяностобитовых «ключах» и тому подобное…
Герою еще раз предстоит встретиться с Дикинсоном. Только теперь за ученым гоняются спецслужбы Америки. Впрочем, они еще не представляют, что натворил этот энтузиаст-одиночка. Пытаясь оказать помощь расследованию, герой попадает в компьютерный центр Дикинсона и замечает пляшущую на экранах мозаику пятен — словно гипнотическое внушение, столь популярное у экстрасенсов. Дикинсон на глазах героя стремительно стареет и погибает, так что рассказчик остается один на один с жутковатой проблемой…
Как уже поняли будущие конкурсанты, в условиях задачи пропущено одно логическое звено. Вам предлагается восстановить его. А условия конкурса предполагают три варианта от каждого читателя, так что в одном из трех вы непременно попадете в мишень. Но учитывая, что разыгрывается пять призов, победителями станут те, кто первым пришлет правильный ответ на два вопроса:
ЧТО ПРЕДПРИНЯЛ ДИКИНСОН? и К ЧЕМУ ПРИВЕЛИ ЕГО ДЕЙСТВИЯ?
Ждем ваших ответов до 20 декабря 2000 года.
Удачи!