— Мы охотно оплатим, если вы не против, проезд на двоих.
— Я… Моя жена никуда со мной не поедет. А в особенности на Дальний Восток.
Японцы порозовели:
— А мальчик?
Повернувшись, Эдвард заметил застывшего в дверях юного Реджи. Должно быть, ребенок тоже видел демонстрационный полет, потому что на лице его были написаны все чувства Эдварда, все заново возродившиеся детские надежды.
Эдвард сидел на кедровой скамье, в сумерках пели цикады. Он с удивлением отметил, что ладони его вспотели.
Почему он нервничает перед встречей с этим человеком?
До переезда в Японию сама мысль о том, что на Востоке могут быть богатые люди, просто не приходила ему в голову. Однако время, проведенное в Мебосо, заставило его оценить эту идею и вырастить в себе уважение к богатству, которым распоряжался Акира-сан. Мебосо располагался в долине, по бокам которой возвышались четыре холма примерно одинаковой высоты, и симметрия их положения явно тешила местных жителей, не однажды обращавших на нее внимание Эдварда. Долину в основном занимали рисовые поля и кучка домов, между которыми иногда пробегали рикши или громыхали фургоны. На одном из склонов располагалась огромная печь, куда горшечники из Мебосо и прочих деревень приходили обжигать глиняную посуду. Лучше всего печь видна была после заката, когда пламенное сердце ее время от времени открывалось, чтобы принять новую порцию горшков или питавшие огонь дрова. В таинственный Мебосо поступало все необходимое; это случалось редко, но появлялось все, невзирая на цену. Когда понадобился автомобиль «даймлер-бенц», машину доставили через четыре дня, а крестьяне таскали плуг, разравнивая колею, по которой можно было бы ездить на автомобиле. Поместье, в котором он жил, принадлежало Акира-сан, и вся деревня подчинялась этому человеку не вполне понятным Эдварду образом, поддерживая отношения одновременно и феодальные, и коммерческие.
Другой причиной для удивления было то, как владели английским многие местные жители. Он-то волновался по поводу образования Реджи; однако страхи немедленно улеглись, когда обнаружилось, что люди, назначенные ребенку в учителя, владеют языком лучше иных англичан.
Хирото и Тору были племянниками хозяина. Задумчивый Хирото часто стоял на склоне холма, наблюдая полет журавля. Тору — тот, что говорил, выпятив грудь, — иногда едко высказывался о мировой политике, о предприимчивости японцев, о пущенных на дно русских кораблях. Оба боролись за влияние на Эдварда и ход создания орнитоптера — и хотя кузены явно соперничали, ни один из них ни разу не сказал о другом плохого слова. Какое воспитание! Впрочем, чего можно ожидать от людей, которые живут за бумажными стенками.
Эдвард сидел в одном из садов поместья, вдыхая запахи цветущей сливы и молодой листвы. И удивлялся тому, что нервничает. Почему? Все вокруг относились к нему с уважением. Он вытер ладони и попытался успокоиться, разглядывая выложенные гравием узоры.
По дорожке стукнула трость.
Когда из тьмы возник невысокий человечек, Эдвард еще раз вытер ладони о брюки. Каким бы крохотным он ни казался, Акира-сан мог единственным словом начать или закончить любое дело в Мебосо.
Человек этот не был похож на магната. Жесткие волоски торчали из подбородка и ушей. Один его глаз прикрывало бельмо, другой, похоже, косил. Напоминал он, скорее, больного ребенка.
— Я так часто слышал ваше имя, — начал Эдвард. — И теперь рад знакомству.
— Я тоже много слышал о вас.
Они сели. К песне цикад присоединили свои голоса летучие мыши, и Акира обратил к небу здоровый глаз.
— Мне сообщили, — проговорил он, — что вы с Хирото хотите соорудить модель в натуральную величину?
— Да. Конечно, основываясь на ваших идеях. Ваша концепция кажется мне вполне осуществимой.
Акира кивнул, мелькнув ясным глазом.
— Приспособим двигатель «даймлер-бенц», — продолжил Эдвард.
— Мысль принадлежит не мне. Мне пришлось только присоединить трубки Бурдона к двигателю внутреннего сгорания без дифференциального редуктора. Вы уже видели, как нам с Хирото удалось сочетать трубки Бурдона с вашей конструкцией крыла. Коленчатый вал двигателя то сжимает, то растягивает их, они, в свою очередь, приводят в движение крылья — в соответствии с вашими представлениями о динамике крыла. Если мы сумеем изготовить работающую модель, это станет огромным достижением. И я считаю, что современная мастерская вполне позволяет достичь этого.
— Вы получите ее, — пообещал старик.
Эдвард вздохнул, осознав теперь причину своего волнения.
— Великолепно! Воистину это будет выдающимся успехом техники пилотируемого полета. Мы не разочаруем вас.
— Но она издает такой шум!
Эдвард примолк.
— Прошу прощения?
— Слишком шумит. Ваша машина.
— Почему вы так полагаете? Мы еще и не начинали…
— Я видел автомобиль. Я слышал его. И никак не могу перестать слышать. — Он скривился, как будто откусил кусочек лимона.
— При всем моем почтении, — сказал Эдвард, — прошу вас понять, что подъемная сила, необходимая для того, чтобы оторвать от земли одного человека, просто огромна. В Кембридже я опробовал все имеющиеся в наличии виды топлива; порох, сжатый воздух, паровой котел на спирту, карболовую кислоту — но с бензином ничто не сравнится! Таких возможностей не предоставляет ни один из известных источников энергии.
— А какой звук производит птичка, вспархивая с ветки? — Не получив ответа, Акира заметил: — Правильно. Никакого. На что станет похож лес, если в нем зарычит ваш «даймлер-бенц»? По-моему, он перестанет быть лесом.
— Но ничто не может сравниться с бензином…
Хрупкий старик поднялся, опираясь на трость, и направился назад по дорожке.
— Твою модель изготовят, — сказал он. — Но успех придет, только когда мы избавимся от шума двигателя.
Акира-сан оставил Эдварда во тьме, в истинном мраке. Разочарование сменялось негодованием. Они были уже на грани успеха; вот-вот исполнится мечта Эдварда, вот-вот свершится историческое событие, а Акира обеспокоен тем, что машина слишком шумит! Должно быть, он тронулся. Эдвард укрепился в решимости не позволить безумцу помешать человеку взлететь в небо.
Реджи надел кимоно. Сегодняшний день был, наверное, самым важным в карьере Эдварда, и двенадцатилетний сын решил облачиться в желтый, расшитый лилиями, шелковый халат. Эдвард потоптался в соседней комнате, но мальчишка так и не снял кимоно. Эдвард захлопнул дверь буфета, яростно глянул и фыркнул, и все же кимоно не исчезло. Мальчишка преднамеренно пытается досадить ему, крутясь в кимоно. Раздражало уже само это слово.
Вопрос возникал не раз: Реджи то отвечал Эдварду по-японски, то занимался каллиграфией вместо Священного писания, то подхватывал палочками жареную баранину, то проводил свободное время в саду камней, вооружившись граблями и отнюдь не христианскими учениями. Однажды с досады Эдвард объявил, что мальчишка должен начисто забыть японский язык, однако воплотить в жизнь сей декрет было не легче, чем предыдущий, запрещавший Реджи есть рис. Эдвард смотрел, как в соседней комнате сын, одетый в этот желтый халат, опускается на колени перед чаем. И не знал, что предпринять. Его собственный сын, его дитя!
За окном вдруг послышались крики. Эдварду давно уже не приводилось слышать громкого сердитого голоса — кроме собственного, — так что любопытство немедленно притянуло его к окну. Удивительнее всего было то, что ссорились два прекрасно знакомых ему молодых человека: внизу, во дворе, толкались кузены Тору и Хирото, и лица их настолько побагровели от гнева, что отличить одного от другого было и вовсе невозможно. Движения становились все резче, начали собираться зеваки, из мастерской появились мужчины в кожаных фартуках. Тору схватил бамбуковый тренировочный меч и, замахнувшись, обрушил на кузена увесистый удар, смачно шлепнувший по обнаженной плоти. Хирото нырнул в толпу и несколько мгновений спустя показался из нее примерно с таким же куском медной трубы. Кузены поклонились друг другу и сошлись в схватке. Эдвард опустил шторы и отвернулся от окна.
В комнате стоял Реджи. Все еще в кимоно.
Эдвард твердо сказал:
— Переоденься.
— Отец!
— Ты не выйдешь к обеду в этой одежде.
— Ведь все будут одеты официально.
— Да, но мы с тобой принадлежим к другой расе и не должны забывать об этом. Реджи, мы обязаны напоминать японцам, кто мы такие.
— Но я хочу надеть именно это, — Реджи редко ныл или капризничал, он был слишком рассудительным. — Кимоно мне нравится. В нем удобно.
— К счастью, корсет носить неудобно, а то ты и его бы пристроил под свой балахон! Нет. Переоденься в подобающую английскую одежду, и без возражений, или ты не пойдешь с нами, совсем не пойдешь. Я скажу Симбо, чтобы вместо этого сводил тебя к океану. Потратишь день на чтение Писания, почитаешь «Исход»[4] волнам прибоя.
Мальчик стоял, чуточку порозовев. Эдвард видел, как он лихорадочно ищет выход из положения. Мальчишка кивнул в сторону окна, за которым не утихали крики и грохот ударов.
— Отец, а не следовало ли тебе самому пилотировать орнитоптер?
— Какое это имеет отношение к происходящему?
— Разве не ты всегда говорил: орнитоптер — это моя мечта?
— У парней больше практического опыта…
— Но почему ты не желаешь полететь на собственной машине?
— Ага, понимаю. Ты хочешь перевести разговор на меня.
— Отец, это потому, что ты боишься.
— Боюсь?!
Эдвард остановил себя прежде, чем успел ответить, что иногда куда важнее — и отважнее — наблюдать за происходящим со стороны. Подобное объяснение, скорее, походило бы на извинение.
— Иди переоденься, — сказал он вместо того. Реджи повернулся и невозмутимо направился к себе в комнату.
Боюсь… Что знает этот мальчишка о страхе? Эдвард проводил сына взглядом.
А потом они стояли на летном поле вместе со всеми. Члены семьи Акира-сан собрались из дальних мест, и они прекрасно понимали, что происходит. Каждый обнаруживал сдержанное волнение. Не было видно самого Акира, впрочем, тот, наверное, наблюдал за происходящим с одной из недавно возведенных башен. Синтоист-священник исполнил обряд, отгоняя демонов от летного поля.