Пока поднимались в лифте, а потом — по широкой лестнице с дубовыми перилами, Наденька как-то так незаметно оказалась рядом с Кагановым и при выходе на свежий воздух уже держала его под руку.
— Добро пожаловать, ваше благородие! — приветствовал огромный дворник с бородищей во всю грудь, в фартуке поверх тулупа и при положенной бляхе на груди. — Вон Никита и Яша дожидаются!
Из заиндевевшей фальшивой бороды возле самого рта торчал черненький шарик микрофона.
Корсунский и Яненко направились к саням, сели и позволили извозчику укутать их ноги ковровой полостью. Наденьку они с легким сердцем благостили — она для них более не существовала.
Да и многое для них сейчас не существовало. Ибо они наслаждались.
После искусственного света в банке «Аскольд», в гаражах, в машине, после стерильной, дезодорированной и потому припахивающей медициной атмосферы они оказались под отчаянно голубым небом, под сверкающим солнцем, вдохнули морозный и ароматный воздух.
— Что, Никита, овес не вздорожал? — спросил Корсунский извозчика.
— Вздорожал, Александр Артурыч! — весело отвечал красивый парень, и ясно было, что врет, но белозубая улыбка сияла такой несокрушимой искренностью, что рука Корсунского сама полезла во внутренний карман бобровой шубы, где нарочно для таких вылазок были отдельно крупные банкноты, а отдельно — мелочь.
— Довезешь до Тестова с ветерком — двугривенный дам! — пообещал он.
О том, что Никиту с Яшей и еще человек пять извозчиков станция нанимала помесячно, платя им хорошие деньги, Корсунский вроде и знать не знал, да и Никита принял двугривенный как должное. Охота барину баловаться — его воля!
У самого знаменитого трактира вышла неурядица.
— Гляди, Чижов! — сказал Яненко. — На своем рысаке! Придержи, Никита!
Вовремя сказал — что-то такое стряслось у самых дверей, то ли баба испугалась оскаленной морды крупного серого жеребца и отмахнулась от нее пестрой руковицей, то ли дитя, ведомое нянькой, исхитрилось подуть в жестяной рожок. Жеребец вскинулся, пошел боком и сбил с ног чинного старичка, по неразумию именно тут пережидавшего, когда можно будет пересечь Воскресенскую площадь.
Нашлись добрые люди, повисли на оглоблях и поводьях, оттянули жеребца в сторону, а другие помогли старичку подняться. Чижов, толстенный старик гренадерского роста, успел выйти из санок и подошел к пострадавшему. Тот пытался ступить на левую ногу и не мог…
— Вот тебе за увечье, — сказал купец, доставая кошель и отсчитывая четыре банкноты.
Бедолага взял деньги и уставился снизу вверх в широкое лицо купца.
— Мне бы еще гривенничек, до дому добраться, — попросил. — Это все крупные, извозчик возьмется поменять, да и надует! А пешим порядком-то я, уж извините…
— Нечего на извозчиков деньги переводить, — сказал Чижов. — Петька! Пока обедаю, доставь болезного на квартеру!
Кучер, уже выслушавший много нелестного из-за пугливого жеребца, кинулся усаживать старичка в роскошные, с огромной медвежьей полостью, санки.
— Видел? — спросил Корсунский. — Вот это — настоящий купец! Без дураков. Нам бы так. Совершенно органично — будто он каждый день лохов домой на своем транспорте отправляет.
— Ничего, научимся, — утешил Яненко. — Мы ведь только начинаем. Ты подумай — давно ли на «жигулях» ездили?
Вслед за Чижовым они вошли в трактир. Сразу же к ним устремился половой.
— В кабинетик изволите, Александр Артурыч? Или в левую залу?
— А что, можно и в залу, — согласился банкир. — Людей посмотреть, себя показать.
У него и голос сделался не такой, как в банке, а густой и неторопливый. Банкир явно подражал купчине Чижову.
Скинув неизвестно на чьи протянутые руки обе шубы, Корсунский и Яненко проследовали к столику. И сели с достоинством, а перед ними встал, склонившись, половой Кузьма, готовый запомнить самый объемистый заказ.
— Значит, сооруди-ка ты нам, братец, водочки, а на закуску балычка провесного, икорки белужьей парной, семги с лимончиком…
— И осетрины с хреном, — вставил Яненко.
Согласовав меню, Корсунский и Яненко заранее ослабили ремни на брюках. Предстояло пиршество — и для взора, и для ноздрей, и для языка, но вот расплачиваться приходилось желудку и, увы, талии…
Были тут и раковый суп с крошечными расстегайчиками, где в просвете, нарочно оставленном, виднелся немалый кус налимьей печенки, и знаменитый тестовский жареный поросенок с кашей (про этих поросят рассказывали, что откармливаются они в висячих корзинах, без всякого шевеления, под личным хозяйским надзором), и икорка в серебряных жбанах, и, разумеется, строй бутылок с таким содержимым, что все отдай — да мало! Смирновка подавалась во льду, шустовская рябиновка и портвейн — приятной для губ температуры. Словом, Корсунский с Яненко устроили себе два часа неземного блаженства и под конец, когда уже сил ворочать языком не осталось, выдумали заказать на завтра двенадцатиярусную кулебяку — вроде той башни, что сноровисто уплетал Чижов, сидевший от них через два столика.
— Гляди-ка, — заметил Корсунский. — Сколько ж она тянет?
— Килограмма два, не меньше, — подумав, определил подчиненный. — Там фарш влажный, тяжелый. А может, и все три…
— Вот это по-нашему! — Корсунский посмотрел на купца с немалой завистью. — Измельчали желудки… Где там Кузьма?
Тот уже спешил, нагнувшись вперед так, что по всем законам физики должен был бы рухнуть и пропахать носом пол.
— Ну, по коням, что ли? — расплатившись, спросил Корсунский.
— По коням… А вот будь у тебя «тройка» с возвратным режимом, прибыли бы мы в контору через пять минут после того, как отбыли, и еще минут сорок на диванчике повалялись… — проворчал объевшийся, но не утративший язвительности Яненко.
Никита лихо подогнал саночки и умостил седоков поудобнее. С разговорами не лез — понимал, что после тестовского обеда мозги плохо действуют и тело требует покоя с безмолвием, дабы предаться сладостной дремоте.
Санки подкатили к станции, мудрый Никита помог Корсунскому и Яненко выбраться из-под полости. Иначе долго бы они там просидели, прежде чем извозчик догадался, что гурманы попросту заснули.
— Доброго вам здоровьица! — попрощался парень. — Это что же, больше гостей нету? Ну, мы тоже передохнем, погреемся…
За углом находился любимый трактир извозчиков «Коломна», где на длинном столе, называемом «каток», была расставлена вкуснейшая и жирнейшая (что с мороза ценнее всего) снедь — свинина, сомовина, пироги и густой гороховый кисель с маслом.
Собственно, имелся «каток» и у Тестова, но там Никита, дожидясь седоков, был как бы на службе, а в «Коломне» отдыхал.
Не успели Корсунский с Яненко подойти к нужной двери, как из-за угла вывернулась фигурка в розовой шубейке и с таким каблучным треском понеслась по скользкому тротуару, что круглая бабка-богомолка в черном платке шарахнулась и даже замахнулась рукавичкой.
— Я вас тут сорок минут жду, люди оборачиваются! — закричала Наденька. — Бог знает, за кого меня приняли! У меня ноги заледенели!
— А ты громче ори, — одернул ее Яненко. — Что же ты с Кагановым не поехала?
— Так он же из Питера! Чего я с ним — в Питер потащусь?
— Вот так! — сказал Яненко Корсунскому. — Теперь видишь, что такое «субару»? Это тебе не только прокол плюс-минус пара километров, это еще и сдвиг по горизонтали на шестьсот километров! Ну, например, что ты будешь делать, когда тебе московские трактиры наскучат? А на «субару» хоть в Питер, хоть в Париж!
— Да ладно тебе, пошли… — огорченный известием о способностях кагановского приобретения отвечал Корсунский. Подумаешь, «субару»! Я вот возьму «вольво» — он и сдохнет.
Ответа не было, потому что Яненко как раз в этот миг нажал на дверную ручку, а она не поддалась.
— Они там что, заснули? — воскликнула Наденька.
— Погоди, — одернул Корсунский. — Сейчас разбудим.
Но «сейчас» не получилось.
— Что за черт! — сказал Яненко, в шестой раз нажимая неприметную, утопленную в серой стене кнопку. — И дверь заперта, и не открывают! Авария, что ли?
— Этого еще не хватало! — возмутился Корсунский, а Наденька пробормотала «Спаси и сохрани!..»
Банкир и специалист по связям с общественностью крепко задумались.
— Как там этого звали, который дворник? Петрович, что ли?
— Иваныч?
— Романыч?..
— Сергеич!
— Ну и где же он?..
Дворник, разумеется, был свой, из Хронотранса, и обязан был все время дежурства околачиваться у входа в филиал, руководя извозчиками и гоняя посторонних. Его исчезновение наводило на нехорошие мысли. К тому же все трое отправились обещать в обувке на тонкой подошве, подходящей для офиса и коротких перебежек, но вовсе не для пребывания на снегу в январский московский морозец.
— Надо звонить в Темпол! — решил Корсунский.
— А мы в зоне? — здраво полюбопытствовал Яненко.
Тут банкир и заткнулся.
Как известно, он не хотел тратить деньги на новую машину, довольствуясь «тройкой» и даже гордясь этим. По той же причине не подключил свой мобайл к темпостанции, утверждая, что во время обеда должен полностью отключаться от всех дел.
— Что же делать-то? — подала голос Наденька. Она приплясывала и ежилась, синтетическая шубка оказалась совершенно неподходящей для местной погоды, и носик вечной девочки заметно покраснел. — Что делать…
Этого не знал никто.
По меньшей мере полчаса компания проторчала перед запертой дверью, пока из-за угла не вышел довольный Никита.
Увидев седоков, он очень удивился.
— Что же вы, господа хорошие?..
— Где Сергеич, не знаешь? — спросил Яненко.
— Ах он подлец! — обрадовался Никита. — Да он же у «катка» в зюзю пьяный сидит! Подвел господ, сукин сын!
Яненко вместе с Никитой поспешил в «Коломну» — извлекать Сергеича. Тот действительно дремал на скамье. Никита в порыве преданности щедрым господам принялся его трясти.
— Погоди ты! Он, кажется, не пьян, — сказал Яненко. — Ну-ка, принюхайся.