Этим он заставил отца пораженно замолчать.
Тем временем та самая Фенечка, о которой только что вспоминали отец и сын Кирсановы, вышла к Базарову и, краснея и запинаясь, промолвила:
— Вот, это вам… разрешите… сама пошила.
И повязала ему на шею длинный шарф ярко-лилового цвета.
— Благодарю, — сказал Базаров.
— Вы только возвращайтесь, — присовокупила Фенечка, краснея еще более. — Нашему Мите вы очень полюбились.
— Непременно, — сдержанно пообещал Базаров.
Когда Фенечка проворно удалилась, на ходу прикладывая краешек рукава то к левому, то к правому своему глазу, Базаров заговорил с Павлом Петровичем, который давно подавил свое раздражение и теперь держался преувеличенно холодно:
— Вы, я вижу, тут единственный человек, не подверженный чувствам. Могу я просить вас об одном одолжении?
— Извольте.
— Признаться, я не рассчитывал, что Аркадий соберется лететь со мной. И теперь пребываю в растерянности: если взять его, то внутри не останется места для управляющего устройства. Это не беда, оно будет отлично действовать и на расстоянии от «Летуна», это я предусмотрел, но у меня возникла надобность в человеке, который сумел бы разобраться в управлении и отправил бы нас, не сочтите за фигуру речи, на небеса.
— Что за устройство? Где оно?
— Вот.
Базаров показал Павлу Петровичу небольших размеров деревянный ящик, похожий на шарманку: с боковой стороны у него торчала длинная изогнутая ручка.
— И как он действует?
— Очень просто. Вот, видите эту рукоять? Вокруг нее нарисованы отметины с нумерами. Эту рукоять вам нужно будет повернуть так, чтобы она остановилась точно напротив единицы. Справитесь?
— И это все?
— Да. Дальше мы как-нибудь сами. Главное — чтобы у вас рука не дрогнула.
— Не волнуйтесь, не дрогнет. А что означают сии цифири?
— Это… — Евгений замялся, не зная, как бы попроще объяснить. — Это разные скорости. Единица как раз соответствует семи верстам. Или, проще сказать, одной старой нашей миле.
— Семь верст за час? Не слишком ли быстро? — ехидно спросил Павел Петрович. — Лошадь и то быстрее бежит.
— Семь верст за секунду, — не выказывая злорадства, поправил его Базаров. — По моим расчетам такого разгона нам вполне хватит, чтобы оторваться от Земли и выйти на эллиптическую орбиту… Да вы сильны ли в кривых второго порядка?
— Не вам учить меня порядку! — высокомерно заявил Павел Петрович. — И про кривые мне не нужно объяснять. Я и прямую до сих пор способен без линейки прочертить.
— Ну и хорошо. Так вот, ежели прокрутить рукоятку до нумера два, то «Небесный Летун» разгонится до полутора миль за секунду, одолеет земное притяжение и по параболе устремится прочь от планеты. А тройкою обозначена скорость в две с четвертью мили, то бишь в шестнадцать с лишним верст, которая могла бы по гиперболической кривой зашвырнуть нас туда, куда и подумать страшно, не то что… Впрочем, к чему думать о том, чего не случится? И в этом я готов полностью полагаться на вас. Так, стало быть, справитесь?
Павел Петрович удостоил Базарова сдержанного кивка.
Евгений отвернулся и крикнул:
— Аркадий, шинель свою не забудь! Там холодно будет.
С приготовлениями было покончено; несмотря на возражения Базарова, Николай Петрович не успокоился, пока слуги не переложили пол «Летуна» свежей соломкой, «чтоб не растрясло»; Аркадий уже залез внутрь, и только его голова в студенческой фуражке высовывалась наружу, глядя на окружающих мужественно и вместе с тем немного снисходительно; а сам Евгений все медлил — то проверял, достаточно ли сух фитиль, опущенный в керосин, то сызнова начинал наставлять Павла Петровича: «Не забудете? Только до единицы!», вызывая у того лицевые судороги, как от оскомины. Евгений как будто ожидал чего-то или просто не решался покинуть твердую землю.
Но вот из толпы челяди, нетерпеливо перешептывающейся в отдалении, протиснулся вперед какой-то ребенок, совсем еще карапуз, лет двух с половиной-трех от роду, с розоватыми щеками и маленьким, точно выточенным носиком.
— Это кто ж таков? — спросил Базаров.
— Костя это, — крикнул ему кто-то из слуг. — Эдуардов сын.
— Иди-ка сюда! — позвал Евгений и поманил пальцем.
Мальчик Костя робко подошел, немного косолапо переступая еще не окрепшими ножками. Базаров наклонился к нему, взял на руки; малыш тут же вцепился ему обеими ручонками в бакенбарды. Евгений рассмеялся:
— Вот, Костя, запомни хорошенько это мгновенье и все, чему ты сейчас станешь свидетелем. Кто знает, может, это самый значительный день в твоей жизни. Ну, запомнишь?
Базаров пытливо поглядел на мальчугана. Тот ничего не ответил, но лицо его сразу после слов Евгения приобрело столь не свойственное для его нежного возраста выражение задумчивого сосредоточения, что Евгений невольно сказал себе: «Эге! А ведь и впрямь запомнит!»
— Ну, ладно, — произнес Базаров, опуская малыша на землю. — Долгие проводы — лишние слезы. Addio!
И легко вскарабкался на борт.
— Задраить люки! — громко скомандовал он. — Поджечь фитиль! Павел Петрович, будьте готовы запускать, как только фитиль догорит…
«Небесный Летун», которого по-хорошему следовало бы наречь «Занебесным Прыгуном», исчез в мгновенье ока, оставив после себя только быстро истаивающий белый след в небе, немного оглоушенных провожающих и широкий оплавленный круг на песке.
Все дети и женщины плакали в голос; мужики только поводили головами, недоумевая, куда могла подеваться та «железная раскоряка о пяти ногах», и, зажимая ноздри, выдыхали в нос, чтоб поскорей избавиться от звона в ушах. Только маленький Костя, Эдуардов сын, оставался внешне невозмутимым; выражение задумчивого сосредоточения не покидало его лица.
— Нет! — не своим голосом закричал вдруг Николай Петрович. — Крути, ради Бога, обратно! Пусть возвращаются!
От резкого звука его голоса Павел Петрович вздрогнул, рука его самопроизвольно дернулась, и рукоятка управляющего устройства провертелась до запретной двойки.
Заметив это, Николай Петрович, охваченный смятением, подбежал к брату и стал помогать ему крутить рукоять обратно, но переусердствовал и только окончательно все испортил: в том месте, где рукоять крепилась к ящику, раздался громкий лязг, и рукоять безжизненно повисла, остановившись где-то между тройкою и вообще невесть чем, для которого и нумера-то не было придумано.
В тот же миг первый космический корабль, над которым больше не довлело ничто: ни Земля, ни самое Солнце, ни законы германского физика Кеплера, ни тем более положения релятивистской теории, она же теория относительности, Эйнштейнова тож — по фамилии придумавшего ее автора, который к тому же и не родился еще — «Небесный Летун» преодолел скорость света, отчего у Базарова на мгновенье потемнело в глазах, а у Аркадия пошла носом кровь, — и за короткое время, которое самим путешественникам показалось не длиннее получаса, а для тех, кого они оставили на Земле, растянулось на долгие два столетия, преодолел пространство в четыре с гаком световых года, домчался до безымянной пока планеты в системе Проксимы Центавра, на которую и рухнул, изрядно при этом пострадав.
Именно так, и никак иначе — уж во всяком случае не так, как об этом с помпой возвестило на весь мир CNN — выходцы с Земли впервые высадились на Проксиме. И первыми космонавтами, достигшими чужой звездной системы, были русские.
А вы говорите: Стив Андерсон, Стив Андерсон!..
По счастью, и Базаров, и его приятель остались живы и почти невредимы, отделавшись только легкими ушибами.
— Ну, ты успел заметить, какая она, Земля? — спросил Аркадий своего друга, когда тот, отплевываясь и потирая ушибленный бок, выбрался из-под груды обломков.
— А черт его знает! Вроде круглая.
— Выходит, не зря мы с тобой летели сюда, рискуя жизнями?
— Выходит, не зря…
С тех самых пор Павлу Петровичу Кирсанову, когда он безоблачной летней ночью выходит прогуляться по саду, выгуливая возобновившуюся бессонницу, слышится порой чей-то смех. Ему кажется, что этот смех идет откуда-то сверху, то ли с верхушек деревьев, раскачиваемых ночным теплым ветром, то ли с видимых в просветах меж ветвями звезд, блистающих особенно ярко в это время года.
Обычно ему удается уговорить себя, что это всего лишь залетевшая из лесу маленькая птичка-пересмешник, разбуженная посреди ночи, спросонок начинает вспоминать что-то, подслушанное давно, но иногда… Иногда он узнает в насмешнике Евгения Базарова. И надеется, всякий раз надеется, что этот его смех станет последним.
Наталья РезановаАргентум
Он не знал, почему его потянуло зайти именно в этот двор. Может быть, ноги, уставшие от долгого — длиной в день — пути, сами привели его сюда. Но зачем тогда пересекать этот унылый пустырь с одиноко торчащим вязом и еще огибать бакалейную лавку? И что, спрашивается, мог он здесь найти? Взгляда достаточно меблированные комнаты средней руки. Дети среднегородской немытости возятся во дворе. Трое мужчин курят, примостившись на лестнице. Выше, на площадке перед галереей, сидит женщина в кресле-качалке. Ничего интересного в этой картине не было.
И все же он не мог двинуться с места.
— Что уставился, парень? — крикнул один из курильщиков, лысый, с закрученными черными усами. — Выбираешь, кому из нас всучить залежалый товар?
— Извините, сэр, не хотел вас обидеть, я просто…
— Комнату ищешь? Хозяйка уехала. Придет Мэгги, с ней и поговоришь.
— Вообще-то мне нужна комната, но я…
— Денег, что ли, нет? — спросил второй, малорослый, почти совсем седой.
— Или платишь серебряными долларами? — заорал третий.
Этот превосходил своих приятелей и ростом, и сложением, и зычным голосом, и мощной шевелюрой, белобрысой, с уклоном в рыжину. Хотя и был помоложе их. Все трое захохотали, видимо, шутка показалась им чрезвычайно остроумной, смех подхватили даже дети, только женщина продолжала молча раскачиваться в своей качалке.