Дым этой ночью больше не вернулся, но все мои сны были тяжелыми и населенными вещами и событиями, которые я предпочел бы забыть. Я проснулся мгновенно и вскочил, сжимая меч, прежде чем рассмотрел человека, стоящего у постели. Это был мой слуга Уо, бесстрастно взирающий на меня, несмотря на готовый вонзиться в него клинок.
— К вам посетитель, — объявил он, убедившись, что я обрел подобие сознания.
— Кто?
Уо пожал плечами.
— Она под вуалью.
— Оружие?
Его плоское крестьянское лицо оставалось равнодушным.
— Высокородная дама.
Она стояла посреди гостиной, неестественно выпрямившись и держа руки по бокам, словно боялась, что запачкается, если притронется к чему-нибудь. Мантилья украшена одним, достаточно скромным рядом вышивки, указывающей на положение, но не определяющей род.
— Госпожа?
Она повернулась лицом ко мне, не снимая мантильи. Глаза, хоть большие и темные, недостаточно скошены, чтобы казаться по-настоящему красивыми. Похожи на глаза другой женщины, жившей в далеком прошлом.
Память ледяными когтями вцепилась в мое тело.
— Мы одни? — осведомилась она, когда слуга вышел.
Я кивнул, и она сбросила мантилью. Ничего не скажешь — хороша, хотя вряд ли может считаться неотразимой. Череп не уплощен, как у людей из рода Лягушек, волосы блестящие, губная затычка так же мала, как нефритовые катушки в ушах. На подбородке четыре линии, как у всех знатных замужних дам. Понадобилось не меньше секунды, прежде чем я сложил все части головоломки и узнал ее.
— Что же, по крайней мере ты не пьян, — заметила дама.
— Три Цветка?
— Леди Три Цветка, — жестко и холодно уточнила она.
Значит, не поддастся ни на дюйм.
— Чем же я могу служить пресветлой леди?
Ее глаза сверкнули. Когда-то, в другой жизни, она была старшей сестрой той, на которой, я собирался жениться. Кто же она теперь?
— Девять Оленей рассказал о встрече с тобой.
— Не удивлен, что мой кузен не способен держать язык за зубами. Неужели этого достаточно, чтобы ты примчалась ко мне?
— Скажем так: это напомнило мне о твоем существовании, — фыркнула она, подчеркнув последнее слово, будто я и в самом деле давно отправился в мир иной. Что же, с ее точки зрения, так оно и произошло.
— Так что привело тебя сюда?
— Родственница. Четыре Цветка.
Ого! Скорее всего, карточный долг, и Три Цветка использует наше давнее знакомство, чтобы кокетством и мольбами отделаться от обязательств и как-то выкрутиться.
— Я не знаю такой.
— Она была совсем ребенком, когда ты ушел.
Снова многозначительная тяжесть на последнем слове. Но меня уже тошнило от ее высокомерия, от всего того, что она символизировала, от лица Дыма с ободранной кожей, неотвязно плавающего в сознании. Впрочем, я смягчил голос:
— Леди, очевидно, вам что-то понадобилось. Вы полагаете, что, оскорбляя меня, скорее добьетесь цели?
Пауза.
— Ты прав, — неожиданно признала она. — Я пытаюсь отыскать Четыре Цветка. Она исчезла три дня назад, предположительно, похищена на Лесном рынке.
— Предположительно?
— Ее горничная услышала приглушенный вскрик, обернулась, но госпожа уже исчезла.
Я вопросительно поднял бровь, и гостья разом вспыхнула:
— Горничную весьма тщательно допросили. Но она упорно повторяла одно и то же.
— В таком случае Четыре Цветка действительно была похищена.
Леди Три Цветка пронзила меня негодующим взором.
— Я желаю, чтобы ее возвратили.
— В таком случае предлагаю посредничество. Могу дать вам имя…
— Посредники утверждают, что им ничего не известно об этом деле, — перебила она.
Это отрезвило меня. Похищение людей было древней, если не почетной профессией — и, кстати, одной из причин, по которой знать держала своих женщин и детей под строгим надзором. Но в таких вещах существовал определенный порядок, можно сказать, протокол. А это требовало участия посредников.
— Три дня, говорите?
— Утро последнего дня Оцелота.
Вполне достаточно, чтобы посредник успел связаться с семьей.
Я мысленно перебрал все версии. Самая очевидная была одновременно и самой неприятной. Вполне вероятно, что похитители перестарались, и теперь девушка мертва. А может, это и впрямь необычайно сложное дело. Что-то пошло наперекосяк или другие родственники жертвы были извещены, но предпочли держать язык за зубами. Словом, мало ли что могло случиться!
— Четыре Цветка — важная персона?
— Она происходит из рода самого императора Монтесумы[3].
Вежливый способ объяснить, что она очень знатна, но и только.
Ни положения, ни титула, ни состояния. Родственница-компаньонка Три Цветка, выбранная, возможно, за имя и ранг, возвышающий ее над слугами, хоть и ненамного. Но молодая аристократка могла привязаться к такому существу, особенно если ее родная сестра была красивой, бессердечной и пустоголовой.
Я тряхнул головой, стараясь вернуться к действительности.
— Значит, тут не совсем то, что вы думаете. Лучше возвращайтесь домой и ждите известий.
— Я желаю, чтобы ее нашли!
— Воображаете, будто стоит мне щелкнуть пальцами, и она возникнет из воздуха?
— Думаю, что ты можешь связаться со своими дружками, которые занимаются похищением людей.
— Они мои коллеги, а не друзья, и похищают исключительно за выкуп.
Тут мне в голову пришла весьма интересная мысль.
— Четыре Цветка — хорошенькая?
— Очень, — отрезала благородная леди, но, очевидно, тут же поняла мой намек, потому что смертельно побледнела.
— Думаю, ты прекрасно знаешь и содержателей борделей, — с холодной яростью прошипела она.
— Многих, — согласился я, ехидно улыбаясь. — Но мои знакомцы не настолько глупы, чтобы связаться с высокородной барышней, похитив ее прямо на улице средь бела дня.
«Разве что им хорошо заплатят. Или пообещают защитить от дядюшки Тлалока и его приспешников».
А вот эти соображения я не собирался высказывать вслух..
— У нее были любовники?
— Она была нетронутой, — заверила Три Цветка. — Горничная подтвердила это перед смертью.
— Поклонники? Легкий флирт?
— Я бы знала это.
— Вот как…
Я долго молчал.
— Я хорошо заплачу за возвращение Четыре Цветка.
Она полезла под плащ и швырнула чем-то в меня. Я инстинктивно увернулся, и об пол со звоном ударился кисет из оленьей кожи.
— Думаю, для начала этого хватит.
Я пинком отбросил кисет к ногам гостьи.
— Я берусь за это дело не ради денег.
Она впервые улыбнулась.
— Больше ты от меня ничего не получишь. Мой муж не сможет восстановить тебя в правах, а если бы и мог, я бы на этом не настаивала.
— В те времена, когда еще уважали порядок и приличия, вас бы раздели догола и били кнутом на всех площадях за то, что посмели явиться ночью к мужчине, да еще не родственнику, — усмехнулся я, задумчиво разглядывая ее. — Впрочем, такое и сейчас случается.
Она презрительно хмыкнула, накинула на голову мантилью и выплыла из комнаты. Уо, должно быть, встретил ее у двери, потому что я не услышал стука. Не успела она уйти, как я потянулся к текиле.
На следующий день я проснулся поздно, с распухшей головой, мерзким вкусом во рту и тошнотворным ощущением в животе, причем не только физическим. Дважды за последние дни мне пришлось иметь дело с призраками прошлой жизни, а это в два раза больше, чем я способен выдержать.
Переодевшись в чистые одежды, я наскоро проглотил холодную тамале, осевшую в желудке свинцовым комом, и поспешил на улицу. Скоро ворота рынка закроются, а мне нужно кое с кем повидаться.
Улицы вокруг рынка Огненного Цветка кишели носильщиками, рабами, женщинами и их служанками. Там и тут мелькали клетки с попугаями: клювы открыты, языки свисают, словно птицы погибают от жажды. Босоногая девчонка из рода Лягушек, едва достигшая брачного возраста, загородила дорогу на входе. На руках нищенка держала младенца с привязанными к голове деревянными дощечками, предназначенными для того, чтобы сплющить череп и добиться наибольшего сходства с земноводным, по имени которого был назван весь род. Заунывное бормотание попрошайки было прервано появлением увенчанного зеленым плюмажем аристократа со свитой. Нас обоих прижали к стене, но я быстро опомнился и последовал за процессией, замедлив шаг только дважды: когда аристократ остановился полюбоваться крохотной дочерью пуховщика, осторожно ощипывавшей тонкими костяными щипчиками перья с насаженной на железный вертел колибри, и возле татуировщика, создававшего подобие чешуи на красивом лице молодого человека.
Завсегдатаи рынка и покупатели постепенно расходились. Несколько торговцев уже закрывали палатки, а подметальщики принялись за работу. Я нырнул в лабиринт извилистых проходов между лотками, несколько раз огляделся, сориентировался и вскоре очутился возле узкого дверного проема, скрытого тростниковой циновкой, на которой еще проступало едва различимое под пятнами и царапинами изображение ягуара.
— Кто там? — прокаркал хриплый старушечий голос.
Я откинул циновку и ступил через порог в темноту.
— Пилигрим, алчущий мудрости и совета Матери Ягуара.
За спиной послышался шорох, словно кто-то расслабился, облегченно вздохнул, а возможно, и опустил оружие.
— Добро пожаловать, усталый путник, — откликнулся голос, на этот раз немного громче. Я направился ко второму проему, отодвинул занавеску и очутился лицом к лицу с Матерью Ягуара.
Она стояла на коленях перед низким глиняным алтарным столиком, бросая и перемешивая костяшки, чересчур мелкие для свиньи или оленя.
— Садись, сын мой, — пригласила она голосом куда более сильным и звонким, чем тот, который приветствовал меня у двери. — Что привело тебя сюда?
Она не поднимала головы, пока я не бросил на стол рядом с костяшками три серебряных монеты. Со старого, морщинистого, сплошь покрытого татуировкой лица на меня остро глянули живые, черные, пронизывающие, как обсидиановые наконечники стрел, глаза.