Выходит, критика заведомо проигрывает своим старшим «коллегам»? В строгом смысле — несомненно, но с точки зрения современников — вопрос более чем спорный.
Современники видят в текущем литературном про-цессе нечто напоминающее «первичный бульон», из которого возникают самые неожиданные формы жизни. Критики наблюдают то же самое, но, в отличие от читателей, вынуждены эти формы описывать и пытаться предсказать их дальнейшие действия. Это возможно лишь в том случае, если есть некая система, но в отношении «первичного бульона» ее не может быть по определению.
Каков выход? Оценивать лишь то, что уже устоялось, покрылось патиной, то есть, по сути, отменить критику?
Кстати, это далеко не шутка. В отечественной литературе с завидной регулярностью вспыхивали подобные споры, и участвовали в них далеко не последние авторы — достаточно вспомнить Валерия Брюсова, чьи предложения в общем-то сводились именно к этому. Подобная дискуссия в советские времена (с оттенком литературной провокации) была проведена на страницах «Литгазеты» и выявила достаточно много сторонников запрета на текущую критику, оставляющих за ней лишь право на рецензирование выходящих произведений.
Но дело в том, что даже рецензия — самый «локальный» жанр критики — все равно предполагает некую типологию, а значит, систему. Иначе рецензия превращается в анонс.
Чем же способен воспользоваться критик, чтобы создать видимость порядка в броуновском движении, привнести элемент структуры в хаос?
Помогает самоидентификация, весьма популярная именно в отечественной литературе. Только представьте себе, какую радость современнику-критику дарили манифесты начала века, когда «первичный бульон» не то что бурлил — вскипал, переливаясь через край. Каждая школа, каждое направление, едва набрав несколько сторонников, немедленно декларировали свои позиции; нередко задиристо, как кубофутуристы, но чаще вполне основательно, как акмеисты. Хотя в этом был немалый элемент игры, но сквозь метафоры проглядывали истинные позиции писателей и поэтов.
К сожалению (говорю это без всякой иронии), эти традиции почти забыты. В последние десять лет само-идентифицировали себя лишь три группы авторов. Причем творчество первой — турбореалистов — было к тому времени хорошо известно, и неожиданные самоопределения внесли изрядную путаницу в читательские умы, хотя дали пищу для критиков, поскольку уточнили стилистику и мироощущение писателей. Появившееся в середине девяностых новое направление — славяно-киевская фэнтези — вобрало в себя авторов, объединенных в большей степени тематикой, нежели художественными приемами. Ряд писателей группируется вокруг лидера этого направления Ю. Никитина, так что можно было бы говорить о некоей литературной школе, если бы эти авторы хоть как-то себя манифестировали[11].
Наиболее четкие самоопределения существуют у новейшего направления — сакральной фантастики. Что понятно, поскольку создателем направления является писатель и критик в одном лице. Но здесь проблема другая: до сей поры предъявленные сочинения, призванные утвердить это направление, не очень вписывались в рамки предложенных дефиниций. Подавляющее большинство произведений для критиков и тем более читателей проще было отнести к какому-либо из традиционных субжанров фантастики.
Ради полноты картины можно упомянуть «русский киберпанк» и «техноромантизм», но это, скорее, личные обращения писателей к возможным последователям. Словом, основная «писательская масса» гуляет сама по себе, изредка составляя недолговечные «кружки по интересам».
Профессиональному критику смотреть на подобное состояние среды нестерпимо. И ему волей-неволей приходится хотя бы для себя как-то ее структурировать.
В этой ситуации деление на «волны» становится почти необоримым искушением. Во-первых, сам термин размыт и потому допускает гораздо большую свободу маневра, чем, скажем, направление или течение. Во-вторых, он привязан к временному отрезку, позволяющему объединить писателей если не по возрасту, то по времени вхождения в литературу, что вроде бы привносит в систему элемент объективности. В-третьих, он индифферентен к жанровой принадлежности произведений, что позволяет не слишком углубляться в творчество создателей.
И все эти достоинства систематики превращаются в недостатки, когда дело касается аналитики. Как бы ни хотел классификатор отойти от понятия «генерация», он вынужден учитывать этот фактор. А следовательно, в один «срез» попадают писатели нередко прямо противоположные по литературным позициям, стилистике, проблематике и жанровым пристрастиям. То есть критик, будучи синхронным по отношению к предмету анализа, пытается выступить в роли историка литературы: он жаждет подняться над своим временем и найти единый вектор в разновекторных поисках творцов инодействительности.
И дело даже не в том, что его построения произвольны и субъективны. Беда в том, что подобный метод практически ничего не дает для понимания текущего литературного процесса и тем более для понимания творчества конкретного автора, чем, собственно, и должен заниматься критик.
Нас часто путают приводимые аналогии с англо-американской «Новой волной», представленной зримо и явно писателями одной стилистики и преимущественно одной генерации. Но в том-то и дело, что «Новая волна» — это самоназвание, а не литературоведческий термин. По всем характерологическим признакам писатели «Новой волны» суть представители именно литературного направления, а в чем-то даже школы[12].
Безусловно, любопытно наблюдать за операциями критиков, сводящих и разводящих авторов, интересно следить за логикой их действий, небесполезно сверить свои представления с их схемами. Но по большому счету современнику совершенно безразлично, сколько волн ударило в берег фантастики — семь или девять. В любой литературной схеме читателя интересует не систематика, а типология. Ему важно понять тенденции, увидеть их зарождение и, по возможности, представить их разрешение.
Уязвимость «волновых» построений, видимо, ощущает и Д. Володихин, поэтому самого термина старается избегать. Но суть предложенной схемы именно такова, что, как мне кажется, обедняет анализ и оставляет за его рамками ряд писателей, в схему не вписывающихся. Более того, те интересные наблюдения, которые содержатся в статье, вызваны иным принципом систематики — типологическим. А наложение двух методов неминуемо приводит к противоречиям. В «этиках» оказываются люди, принадлежащие к трем (!) литературным поколениям, чего по теории «волн» быть просто не может. Евгений Лукин, который исследует прежде всего социальную психологию персонажей, вынужденно — по теории — приписан к «этикам». Сюда же по принадлежности определен и Эдуард Геворкян, хотя по своему литературному методу он может претендовать на лидерство среди «логиков».
Боюсь, что данная систематика рождена одной целью: поднять повыше знамена группы авторов, которым симпатизирует критик. Но, во-первых, сами они под этими стягами не ходят, поскольку представителями одного литературного направления себя не ощущают. А во-вторых, новая генерация представлена существенно большим числом молодых писателей, и говорить о том, что у нее есть какое-то объединяющее начало, пока рановато. И наконец: в понятие «литературная мода», которое неназвано присутствует в статье, неизбежно в качестве основной составляющей входит популярность, и здесь большинство писателей, которые по мысли критика представляют новую «волну», пока явно уступают тем, кого автор назвал «этиками».
Систематика по принципу «волн» предполагает линейное развитие литературного процесса, что противоречит самой природе литературы. Естественно, и подобный метод можно использовать (при этом четко сознавая всю его условность) — но только в качестве рабочего инструмента. А инструменты публике не демонстрируют.
Не думаем, что мы сумели на этом закрыть тему. Если читателей заинтересовал разговор о принципах классификации, о различных подходах к систематике в фантастике, ждем писем. Ну а мы постараемся сопоставить ваши мнения с представлениями критиков, желающих высказаться по этой проблеме. □
Рецензии
Роберт СИЛЬВЕРБЕРГ
ВОЛШЕБНИКИ МАДЖИПУРА
Москва: ЭКСМО-Пресс, 2002. — 704 с.
Пер. с англ. А. Гришина.
(Серия «Мастера фантастики»).
Тираж 10 000 экз.
В 1980 году американский фантаст впервые отправил своих читателей в литературное странствие по гигантской планете Маджипур. Этот необъятный мир (в двенадцать раз больше Земли!), населенный не только людьми, но и десятком других разумных гуманоидных и негуманоидных рас, писатель сотворил в трилогии о лорде Валентине — государе Маджипура, свергнутом в результате заговора. В 1983 году вышла в свет последняя часть трилогии, где корональ Валентин стал понтифексом. Казалось, что «тема Маджипура» в творчестве фантаста исчерпана. Однако в 1995 году писатель неожиданно вернулся к описанию планеты-гиганта. В романе «Горы Маджипура» он рассказывает о затерянной цивилизации, возникшей в полярных областях.
И вот в 1996 году фантаст выпустил первый роман из новой трилогии, посвященный истории Маджипура. В книге «Волшебники Маджипура» действие начинается за тысячу лет до правления лорда Валентина. И вновь перед нами заговор: лорд Престимион, возможный преемник короналя Конфалюма, отстранен от власти. С помощью обмана и магии правителем планеты, в нарушение семитысячелетней традиции, становится сын короналя — лорд Корсибар. Престимион поднимает восстание против узурпатора, и в итоге все заканчивается гражданской войной, самой кровавой в истории Маджипура.
Но то ли медленное и плавное вращение огромного мира в воображении автора так повлияло на текст книги, то ли писатель просто схалтурил, добровольно пойдя на эксплуатацию некогда выигрышной темы, но роман получился довольно скучным. В первом романе о лорде Престимионе действие разворачивается со скоростью очень и очень замедленной киносъемки, а характеры у персонажей еще менее запоминающиеся, чем в истории короналя Валентина. Читатель не может понять (и до конца книги так и не понимает), почему он должен сочувствовать одному кандидату на престол, а не другому? В романе якобы положительный Престимион выглядит ничем не лучше узурпатора Корсибара. А уж сцена, в ходе которой корональ приказывает «стереть память» у всех участников гражданской войны после ее окончания, может вызвать у читателя откровенное раздражение. Мы слишком натерпелись за XX век от переписывания истории, от выкидывания из нее событий и персонажей. Даже боевые действия, несмотря на то, что в них принимают участие не только воины, но и волшебники, в романе изображены очень тускло. Перед нами предстали очередные «кости от позавчерашнего бульона» — книга, являющаяся только слабым отражением трилогии о лорде Валентине, коронале и понтифексе.
Алекс ОРЛОВ
КОНВОЙ
Москва: АРМАДА — Альфа-книга, 2002. — 422 с.
(Серия «Фантастическим боевик»).
22 000 экз.
Есть авторы, которые всю жизнь пишут одну и ту же книгу. Это еще раз подтвердил российский сочинитель Алекс Орлов, выпустив очередную, шестнадцатую (!), книгу из цикла «Тени войны» — роман «Конвой». Читая произведение, невольно ощущаешь, что оно является частью какого-то гигантского строения. В то же время сюжет отдельно взятого романа оказывается изрядно размытым, незавершенным, неструктурированным. Писатель начинает с классической и прозрачной авантюрной завязки, основанной на желании группы дельцов в очередной раз нажиться за счет государства. Волею судьбы в заговор оказываются вовлеченными разные люди и даже целые миры. Все это сплетается в тугой клубок, распутать который можно лишь столь же радикальным способом, каким Александр Македонский некогда обошелся с Гордиевым узлом. В ход идет последний довод королей — оружие. Начинается невообразимая какофония из звуков Войны. И витают ее Тени. Люди, брошенные в мясорубку из-за нескольких контейнеров с астероидной массой, выдаваемой за танки.
Хочется отметить и тот факт, что Алекс Орлов с упорным постоянством одаривает нас какими-то «не русскими» романами. При всей гладкости языка его книг не покидает ощущение, что все тобой читаемое — это перевод с иностранного. Может быть, потому, что Алекс Орлов — воистину певец звездных войн? Что ж, нужно признать: батальные сцены в его романах и в самом деле поражают своей реалистичностью, живостью. Писатель вдохновенно рисует каждую такую сцену по-новому. Однако, отдавая все силы души крупномасштабным эпизодам, Орлов жертвует камерными сценами, где сходятся не безликие тысячи, а несколько конкретных людей. И тут автор пасует. «Конвой» густонаселен (думается, даже чрезмерно). Но в пестрой толпе очень редко можно выхватить взором какое-нибудь яркое лицо. Да, в книге есть две-три колоритные фигуры, среди которых главный герой романа Ник Ламберт, «медсестра» Лили, свободный агент Колин Дзефирелли. Но и они, увы, не прописаны.
Хотя, конечно, продолжение «Конвоя», как водится, следует, и мы вновь встретимся с данными персонажами в следующей книге цикла. Об этом свидетельствует многозначительный финал, наступающий после нечеткой развязки. Кто победил? Кого? Наказано ли зло или добро вновь потерпело поражение?
Дмитрий ЯНКОВSKIЙ
НЕЛИНЕЙНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ
Москва: Центрполиграф, 2002. — 445 с.
8000 экз.
Судя по всему, две буквы латиницы в фамилии автора — дань модным ныне манерам «интеллектуального андерграунда». На это же намекает и изысканно-черная обложка книги, украшенная в меру абстрактным рисунком. Однако новый роман Дмитрия Янковского к андерграундной прозе никакого отношения не имеет. Не имеет он отношения и к героической фэнтези, которую автор писал ранее; не похож он и на жесткий детектив — хотя погонь, перестрелок и бандитов в нем тоже хватает. Перед нами классический образец практически вымершего ныне подвида научной фантастики — романа о научном поиске.
Правда, в отличие от персонажей советской фантастики 60-х, главный герой Янковского смотрит на мир предельно трезво и прагматично. Физик Андрей Маркович знает, каково это — зубами выгрызать у жизни право на применение своих способностей. И добившись этого права, он стремится брать от жизни все, что она может дать. Исследования в области повышения быстродействия компьютеров стоят дорого, а принести они могут еще больше. Андрей Маркович — обыкновенный эгоист без страха и упрека. Классический образец героя нового времени, вознесенного на пьедестал новорусской литературой, призванного обеспечить счастье и благосостояние всему человечеству — но в первую очередь, конечно же, самому себе. Автору приходится как следует окунуть своего героя в грязь и протащить его чередой самых невероятных событий на грани яви и дурного сна, прогнать по свалкам, подвалам и трущобам, через ужас бандитских застенков, милицейских погонь и тупого людского равнодушия — для того, чтобы раз за разом герою пришлось повторить одну и ту же фразу: «Господи, зачем я так поступил?» И чтобы в странном храме в самом центре Москвы насмешливый Дьякон поведал Андрею правящие этим городом и миром законы: не унижайся и не унижай, не отказывай никому в помощи и не рассчитывай на чьи-то подачки.
Перед нами образец социальной литературы, через призму фантастики размышляющей об этике межчеловеческих взаимоотношений. Но здесь Дмитрий Янковский стоит ближе к Александру Громову, а не к Вячеславу Рыбакову — он не пытается подвести под этические и моральные нормы социологическую основу. Напротив, по его мнению, законы социума задаются поведением живущих в нем людей. А изменить окружающий мир можно, лишь изменив самого человека — или хотя бы его отношение к другим людям. Возможно, именно это и является смыслом и задачей существования Города, этого гигантского компьютера, созданного человеком и ставящего перед своим создателем самую важную проблему: как остаться Человеком.
Хамфри КАРПЕНТЕР
ДЖОН Р. Р. ТОЛКИН: БИОГРАФИЯ.
Москва: ЭКСМО-Пресс, 2002. — 432 с.
Пер. с англ. А. Хромовой.
10 000 экз.
Спустя четыре года после кончины Дж. Р. Р. Толкина, в 1977 году в Великобритании увидела свет «Биография» писателя, написанная Хамфри Карпентером. С тех пор для всех интересующихся Толкином эта книга, созданная на обширнейшем материале, стала одним из основных источников знаний. Теперь возможность познакомиться с ней получила и российская аудитория. Карпентер с самого начала ясно сформулировал свою задачу — показать писателя и ученого Толкина как человека. Толкин у Карпентера — отнюдь не «святой». Черты его непростого характера показаны вполне рельефно. Кое у кого это вызывало раздражение. Но сам Толкин, как известно (и об этом тоже пишет Карпентер), решительно не хотел превращаться в «идола».
Перевод биографии на русский язык выполнен профессионально, со знанием предмета. Уместные и эрудированные, пусть и не абсолютно исчерпывающие комментарии переводчика — несомненное достоинство книги. Со времени выхода в Англии этой монографии прошло 25 лет. Все эти годы исследование жизни и творчества Толкина не прекращалось, публиковались новые материалы. Естественно, что сведения Карпентера отчасти устарели. Так, хронологию и периодизацию творчества Толкина, «Историю Средиземья» имеет смысл изучать по одноименному 12-томнику под редакцией сына писателя — К. Толкина. «Биография» же содержит ощутимые пробелы.
Преимущественное внимание к личным чертам Толкина иногда подводит автора. Скажем, слишком упрощенно биограф представляет разрыв отношений между Толкином и К. С. Льюисом, якобы вызванный «ревностью» Толкина — то ли к успехам Льюиса, то ли к его дружбе с Ч. Уильямсом. Оставлены в стороне глубокие идейные разногласия, из-за которых Толкин не принял творчество Уильямса и опасался его «мощного влияния» на Льюиса.
Что же, вероятно, когда-нибудь появится — вслед за уже не раз изданным комментированным русским «Властелином колец» — по-настоящему «академическое» издание и «Биографии» автора. Но в любом случае, перевод монографии Карпентера — событие значимое. Перед российским читателем широко раскрывается еще одна, может быть, важнейшая сторона «мира Толкина» — жизнь его творца.
Полина ГРЕУС
ДЕЛО О ПРОКЛЯТЫХ РОЗАХ
Москва: ACT, 2002. — 317 с.
(Серия «Заклятые миры»).
7000 экз.
Дебютный роман Полины Греус в жанровом отношении четко классифицируется как детективная фэнтези. Поэтому читатель вправе ожидать стремительно развивающегося, лихо закрученного сюжета, погонь, магических поединков, расследования аномалий и поиска колдунов-злоумышленников. Философия, этика и тому подобные серьезные дисциплины должны постоять в сторонке.
В действительности же развитие сюжета подавлено многословием автора, попытками буквально разжевать до состояния манной каши мотивы каждого поступка героев. Драйв отсутствует в тексте абсолютно. Агентство по раскрытию преступлений, связанных с запретной магией, — ход давно и хорошо отработанный. По сути, все, что происходит в книге, напоминает некачественную копию приключений сэра Макса в городе Ехо. Если развести какую-нибудь повесть Фрая из названного цикла примерно вдвое соответствующим количеством словесной воды, получится детектив Полины Греус.
Добро бы еще главная героиня, начинающая сыщица-магичка Лити, обладала хотя бы половиной инфантильного очарования сэра Макса. А то ведь инфантилизм есть, а вот с очарованием — проблемы. Сомнительно, что обидчивая, себялюбивая Лити завоюет читательские симпатии.
До некоторой степени роман спасает оригинальный взгляд автора на сущность магии. Мир, по предположению одного из героев, проходит через магическую стадию эволюции, поэтому наличие магии в глубоком прошлом и далеком будущем совсем не обязательно, но и миновать ее природа не позволяет. Полине Греус удалось нетривиально «отыграть» развернутую версию данной гипотезы. Сама идея представляет собой новинку в отечественной фэнтези.
А в целом приходится констатировать неудачу.
Том АРДЕН
КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА МЕЧЕЙ
Москва: ACT, 2002. — 669 с.
Пер. с англ. Н. А. Сосновской.
(Серия «Век Дракона»).
9000 экз.
«Король и королева мечей» — продолжение «Танца Арлекина», но явно не конец. Герой Джем, очередной бастард очередного свергнутого короля, тихой сапой путешествует по земле, подбирая кристаллы богов. Как автор ни старается — не выходят у него «злобные враги». Солдаты-«синемундирники», главные оппоненты бастарда, выглядят до того симпатично, что их убийство противоречит канонам жанра. Приходится раз за разом подводить к смерти, мучить и спасать в последний момент «коварного офицера Полти», чью сволочную натуру Том Арден живописует особенно тщательно.
Не возлагая на сюжет особых надежд, автор сделал ставку на стиль. Книгу предваряет расширенный список героев с их краткими характеристиками: этот коварный, этот наивный, а этот благородный. Уподобившись драматургу, Арден даже включил в сей перечень эпизодических персонажей: «Солдаты, ваганты, пьяницы, куртизанки…»
Сам текст плывет в кильватере стиля. Не верьте названию! На самом деле, никто ни с кем особенно не сражается. Бастард и прочие персонажи кочуют по великосветским балам, флиртуют с девицами и лишь изредка дерутся на дуэлях. Присутствует, правда, некое тайное общество дьяволопоклонников, но его линия столь же невыразительна, как и вся религия фэнтезийного мира — Империя прозябает в язычестве, но при этом в ней правят церковь и порядки средневековой Испании.
Кто такие эти Король и Королева выясняется лишь под занавес, к моменту решающей битвы, прописанной так же туманно, как и прочие перипетии сюжета. Бастард получает очередной из кристаллов и отправляется в дальние страны за следующим «квестом».