— Нет, не так, — ответил Константин Петрович. — Они будут такими же, но с другими представлениями о политике, экономике, долге. Разве вы сами не осознаете, что некоторые замены пошли бы государству только на пользу? Причем в очень многих сферах.
Наступило молчание. Кандидат наук ощущал, как бешено стучат в его виски мысли. Точно так же было в этом доме уже не раз, когда его ожидало очередное фантастическое открытие.
— И… уже пробовали? — выдавил он из себя.
— Нет! Я уже говорил о главной проблеме: перестройка сознания в определенный момент проходит, и человек становится прежним. Опыты продолжаются.
— А музей будет работать и приносить доход? — глухо произнес эколог.
Константин Петрович пожал плечами.
— Безусловно! Это отличная коммерческая идея. Время сейчас такое. К тому же в любой момент при необходимости музей можно закрыть. Объявить, например, что во временных каналах произошли необратимые изменения и пользоваться ими больше нельзя.
Снаружи кто-то вставил в замок ключ, слышно было, как он два раза повернулся. Кандидат наук и Константин Петрович одновременно посмотрели на дверь.
В комнату буквально ворвался Михаил Владиславович. На него было жалко смотреть, начальник отдела безопасности был белее мела.
— Константин Петрович, — пролепетал он. — Мне доложили, что вы прошли сюда.
— Ну? — ледяным тоном вопросил хозяин.
— Шекспир… — вымолвил Михаил Владиславович.
— Что — Шекспир? — спросил Константин Петрович.
Начальник отдела безопасности развел руками и вдруг заговорил быстро-быстро:
— Наверное, в тот раз он завел себе в городе сообщников. Кто-то снаружи перебросил во двор лестницу. Шекспир, Наполеон и этот… Морган выбрались на улицу и исчезли.
Константин Петрович начал багроветь. Но прежде чем он разразился речью, кандидат наук тронул его за руку.
— Вы документы мои принесли?
— Да, конечно, — Константин Петрович извлек их из кармана пиджака.
— На выходе предупредили, чтобы меня пропустили?
— Разумеется, можете идти.
— Тогда я пошел.
Эколог убрал ноутбук в свою видавшую виды сумку, надел куртку и двинулся к выходу. Спиной он чувствовал, что Михаил Владиславович оторопело смотрит ему вслед.
Несколько минут спустя он благополучно вышел на улицу. Дойдя до следующего перекрестка, обернулся на оставшиеся вдали остроконечные красно-белые башенки… □
Кир Булычёв
НОСТАЛЬЖИ
Старые слова постепенно вытесняются из русского языка. Оказывается, они уже не так красивы, как прежде. Подобно старой жене. Когда-то мы ею любовались, даже гладили и холили, а потом мимо прошла некая Матильда или Изольда, неся перед собой грудь как рыцарский щит. И обнаруживается, что жена вас никогда не понимала и была камнем на вашей толстой шее. А вот Матильда — она вас понимает. Матичка, ты меня понимаешь? Как важно, чтобы тебя понимали!
Был благодетель, потом — меценат, теперь — спонсор. Смена поколений. Была контора, стал офис, был шик, а стал — не догадаетесь! — гламур! Сам видел.
Еще несколько лет, и старое поколение будет разговаривать с новым через переводчиков (конечно же, электронных). А все равно взаимопонимания не добьется.
Впрочем, к тому времени толковой молодежи в России не останется. Разлетятся. Одни — за научными перспективами, другие — в поисках личного счастья.
Некоторые полагают, что проблема утечки умов и красивых тел — это столичная боль. Ничего подобного. Известно немало случаев, когда молодой программист N или победительница конкурса «Грудь-Гусляр-2000» уплывают в Вологду или в Москву. А уж оттуда, не найдя счастья или работы по плечу, вылетают в Израиль или США. И там оседают. Мало кто находит то, что искал. Но так устроена жизнь.
А Великому Гусляру плохо.
Ох, как плохо.
В школе № 2 не осталось учителей математики, а в школе № 3 исчез физкультурник. Ночной клуб «Гусиные лапки» лишился стриптизерши, в Речном техникуме некому преподавать двигатели внутреннего сгорания, а фармацевту Савичу пришлось возвратиться с заслуженного отдыха, чтобы выдавать пенсионеркам валидол и престариум в таблетках.
Беда не в конкретных проявлениях невозвращенчества, а в повсеместности явления.
Профессор Минц редко берется за свои великие изыскания сам по себе. Его толкает к этому большое отзывчивое сердце. То соседка по дому попросит мужа обуздать, то президенту Российской Федерации понадобится успокоить Кавказ или внедрить доброту в спортивные состязания. И тогда Минц включает свой могучий мозг, во всем городе падает напряжение в сети, грозы стекаются к Гусляру, беспокоятся еноты и барсуки, наблюдается колошение озимой ржи, Ходжа Эскалибур упускает нить прорицания, Даша теряет интерес к Паше и происходит многое другое.
Профессор запирается в своем кабинете, забывает о времени и пространстве, только думает и думает.
В случае, о котором я спешу рассказать, толчком к деятельности ума послужило сообщение Миши Стендаля.
Миша Стендаль — пожилой мальчик, корреспондент газеты «Гус-лярское знамя», холостяк по необходимости, потому что в мире не отыщешь человека более невезучего в любви.
Миша Стендаль сидел на лавочке в сквере у церкви Параскевы Пятницы и чертил на песке сердце, пронзенное стрелой.
За этим занятием и застал его Лев Христофорович, который возвращался с рынка, купив целую сумку синеньких, то есть баклажанов. Лев Христофорович привык жить один и не тяготился одиночеством. Баклажаны некогда готовила его покойная мама, и потому всю жизнь Лев Христофорович по случаю покупал баклажаны и пытался тушить их точно так, как это делала Эсфирь Соломоновна. Но безуспешно. Хотя это его не останавливало.
— Миша! — воскликнул Лев Христофорович. — Что вас огорчило? Неужели опять неприятности по службе?
Неприятности по службе у Миши были всегда, потому что он не вписывался в систему ни при каком правительстве, тогда как бессменный главный редактор городской газеты Малюжкин вписывался во что угодно.
— На этот раз никаких неприятностей. Все беды у меня внутри, в душе.
— Вы не больны?
— Нет, я вспомнил, как мы сидели с Алиной на этой лавочке. Луна была на исходе, Кассиопея вон там, слева, а правее — ковш Большой Медведицы. И еще я помню пояс Ориона — три звезды…
— Миша, что с вами?
— Алина была астрономом-любительницей, — вздохнул Стендаль.
— Она мечтала о телескопе, о том, чтобы открыть астероид и назвать его моим именем… Она очень нежно ко мне относилась… Но между нами стояли неодолимые препятствия, — продолжал Стендаль. — Во-первых, разница в возрасте — почти тридцать лет. Во-вторых, деньги.
Ни у нее, ни у меня не было денег, чтобы всерьез заняться астрономией. В-третьих, ее несказанная красота. Мальчишки из Речного техникума провожали ее до дома и просили пойти с ними в кино. Нет, наша любовь была обречена с самого начала. Хоть в тот вечер именно на этой лавочке мы с ней целовались. Честное слово! И она сказала мне, что готова пожертвовать астрономией ради моего счастья, а я сказал ей, что готов пожертвовать своим счастьем ради ее астрономии.
— А потом?
— Потом начался учебный год в пединституте, и ей пришлось уехать. Из Вологды она не вернулась. Подвернулась стипендия в Штатах, и моя Алина, надежда российской науки, улетела в Пенсильванию. С тех пор прошло уже четыре года. И ни весточки, ни слова… Как мне вернуть ее?
Руки Стендаля дрожали, хотя человек он непьющий, только нервный.
— Что ж вы раньше-то думали? — спросил Минц. — Столько времени прошло. Я бы на вашем месте давно письмо ей написал…
— А она сама мне недавно прислала, — ответил Стендаль. — К Новому году поздравление. Странное такое: «Я счастлива, забыла о тебе, а ты?» Это что-нибудь означает?
— Не знаю, — пожал плечами Минц.
У Минца на душе остался горький осадок..
И не только из-за страданий Стендаля.
Минц почувствовал за ними страдания великого народа, замечательной страны России, которую судьба ограбила, лишила миллионов лучших сынов и дочерей, покинувших ее навсегда. Вспомнился разговор, который Лев Христофорович в прошлом году имел с премьером Федерации. Тот произнес: «Ох и беспокоит меня проблема эмиграции. Сагдеев как-то сказал, что одних наших академиков в Гарварде более двух десятков, а уж докторов — каждый третий. А на дружественную ли мельницу они льют воду?»
Тогда стоявший рядом генерал предложил: «Надо бы закрыть Запад». «А вот этого мы не сделаем! — ответил в сердцах премьер. — Рано…»
Как наполняется сосуд?
Сначала он полон до половины, потом почти совсем полон, потом достаточно капли, чтобы жидкость хлынула через край. Так бывает и с мыслителями.
Разговор с премьером заставил задуматься.
Беседа со Стендалем послужила последней каплей.
К тому же чисто по-человечески было жалко пожилого человека, который полюбил и лишился.
И тогда Минц, вернувшись домой, принялся мыслить.
То есть сначала он помыл и порезал баклажаны.
Затем положил их в сотейник.
Поставил сотейник на плиту.
Добавил нужные специи.
Понюхал.
Зажег газ.
Потушил газ.
Мозг Минца начал трудиться.
Своеобразие мозга Льва Христофоровича заключается в том, что он не способен искать решения на проторенных дорожках. Ему подавай научную целину, чащобы и тупики, и чем неразрешимее задача, тем она кажется Минцу интересней.
Итак, Лев Христофорович уселся за письменный стол и, поворошив бумаги, отыскал под их гнетом старенький, но верный компьютер. Затем он стал раскладывать на нем пасьянс. А зачем еще может пригодиться компьютер великому человеку?
Раскладывая пасьянс, Минц думал.
Ломал голову.
Трое суток он не покидал квартиры.
Правда, уже через несколько часов добровольного заточения сосед и друг Минца Удалов догадался, что процесс пошел, и принес Льву Христофоровичу миску Ксениного борща, до которого Минц был большой охотник.