Выбегая из зала в соседний, я услышал краем уха, как освободившийся от мешка Игнат пытается откашляться и извиниться одновременно.
— Стоять! — заорал я во весь голос, возбуждаясь от погони. — Эй, впереди, задержите кто-нибудь!
И книжники охотно отвлеклись от сборов и преградили дорогу убегающему субъекту. Понятное дело, украл что-нибудь. Опять же, хоть какое-никакое, а развлечение.
Спасаясь от их цепких рук, субъект ушел вправо, на безлюдную лестницу, и стал подниматься, перепрыгивая через две ступеньки и негромко всхлипывая при каждом прыжке.
Здесь я и настиг его, неотвратимый, как кара небесная. Схватил за грудки брезгливо вытянутыми руками, притиснул к стенке, так что голова субъекта затылком несильно ударилась об угол фанерной таблички с объявлением: НЕ КУРИТЬ И СУМКИ НЕ СТАВИТЬ! Тип охнул, щеки его противно задрожали.
— Ну все, мужик! — заговорил я. — Ну, сейчас… — И вдруг осознал горькую иронию своего положения.
Мне же нельзя врать! Вернее, это бесполезно: пустые угрозы субъект распознает в момент… Еще и каяться перед ним, чего доброго, придется.
Немая сцена длилась дольше минуты, пока двумя пролетами ниже не раздался голос писателя.
— Александр! — позвал он. — Вы здесь… — Заключительное «апч-хи» заменило знак вопроса.
— Здесь, здесь! — крикнул я через плечо. — Без тебя не начинаем.
Тип в моих руках еще более съежился, увидев Игната — и было отчего! Лицо писателя покраснело, как будто он только что придушил кого-то. Или наоборот, это его кто-то душил, старательно и неумело. Из карманов куртки торчало несколько помятых закладок.
Я быстро отвернулся, чтобы не рассмеяться, и совершенно искренне сказал:
— На твоем месте, мужик, я бы испугался.
— Да уж, бойся нас! — вступил в игру писатель. — Особенно меня. Это с моего молчаливого согласия происходит большинство преступлений на свете. — И закусил губу, чтобы сдержаться, не выдать источник цитирования. Вовремя скорченная рожа пришлась как нельзя кстати.
— Я боюсь, боюсь, — запричитал тип, то ли кивая, то ли кланяясь.
— Значит, теперь ты готов ответить на наши вопросы?
И снова полукивок-полупоклон в ответ.
— Как, — сказал тип, — вы меня находите? — Я успел возмущенно раскрыть рот на ширину среднего яблока, когда тип исправился: — Нэ-э-э… Нашли. Как?
— Я сказал: ответить на вопросы, а не задать! — уточнил я, легонько встряхнув допрашиваемого.
Игнат зачерпнул из карманов пригоршню мятых бумажек, оглушительно чихнул и спросил:
— Откуда у вас это?
— Это? — субъект с ужасом покосился на календарики в руках писателя. — Это не мне… Мое. Я только по средам. Нэ-э-э… Посредник.
— Понятно. Посредник, — серьезно кивнул Игнат. — И это не ваше. А чье? Кто вам это передал?
Посредник молчал, умоляюще глядя на закладки. «Исчезните, — говорил его взгляд. — Вам же самим нравиться… Будет».
— Как его зовут? — настаивал Игнат.
— У него… нэ-э-э… много имен. Тысяча.
— Ага, — сказал я. — Теперь уже тысяча три. Добавились самаритянин, толстый и сектоид.
— Самаритянин — нет! — испуганно зашептал тип. — Он не самаритянин!
Ну слава Богу! Хоть какая-то определенность…
— Где он живет хотя бы? Где вы с ним встречаетесь? Получаете товар?
— Везде. Он везде. Нэ-э-э… Как сказать? Везде…
— Вездесущ? — осторожно предположил писатель.
— Да! — Глаза посредника вспыхнули огнем экзальтации. — Вездесущ!
И, будто бы слово это пробило некую брешь в языковом барьере, тип заговорил вдруг быстро, возбужденно, глотая окончания и выплевывая приставки, и при этом совершенно невозможно было понять, о чем. Лишь изредка мелькало в этой словесной каше знакомое выражение, пару раз мне удалось расслышать странное сочетание, похожее на «месить месиво», что нисколько не приблизило меня к пониманию общего смысла речи.
Не выпуская типа из рук, я повернул голову к писателю, и на фоне нескончаемой невнятной исповеди мы вполголоса обменялись репликами — будто бы в скобках.
(«А ведь убогий не врет…» «С его дикцией это не обязательно». «Я имею в виду, если бы он говорил неправду…» «Это да. При условии, конечно, что ему приходилось общаться с самаритянином». «А ты допускаешь иную возможность?» «Нет. Пожалуй, нет». «Следовательно, приходится признать, что он говорит правду». «Или то, что считает правдой». «В смысле?» «Ну…» «Какое кощунство! Запудрить мужику единственную извилину!..» «В одном ты оказался прав. Мы ничего не добьемся от этого юродивого. Даже если он будет знать ответы и от всей души захочет с нами поделиться». «Да уж…»)
— Чего он вам сделал?
Вот такой взгляд на ситуацию мне нравится. Два молодых парня, неслабых и решительных, зажимают в темном углу третьего, и тут же само собой напрашивается: «Чего он вам сделал?»
А кто, собственно, спрашивает? Я обернулся…
В трех метрах от нас стояли два типа в одинаковых джинсовых комбинезончиках — как Чип и Дейл, если бы те были не бурундучками, а, как минимум, медведями-людоедами. Их фигуры внушали подспудное уважение. Типы взирали на сцену экзекуции с искренним любопытством.
— Охрана! — одними губами прошептал Игнат.
— Да так… Мы у него приобрели кое-что. По ошибке… — ответил я небрежно и вместе с тем как можно ближе к истине. — Теперь вот хотим вернуть, так он брать отказывается.
— А на много приобрели-то? Может, помочь? — вызвался один из близнецов.
— Да нет, спасибо. Мы уже поняли, что много из него не вытрясешь.
— Ну, смотрите…
Медведи расступились, освобождая проход нам с Игнатом, и снова сомкнули ряд перед попытавшимся проскочить между ними посредником.
— У меня нет, — услышал я, спускаясь по лестнице. — Ничего, кроме. Только это. Хотите… Нэ-э-э… Календарик? Всегда полезно знать день.
— Что ты теперь собираешься делать? — спросил я Игната.
— Не знаю. А ты?
— Тоже не знаю. Если Пашка не найдет никаких зацепок, буду, наверное, ждать воскресенья.
— Пойдешь на проповедь?
— Конечно. А ты разве нет?
— Не знаю, — повторил Игнат, возвращая платок. — Я скажу тебе, если надумаю. Ты телефон оставь…
— Записывай, — сказал я. — Или запоминай. Он у меня вообще-то простой…
Уже на эскалаторе погруженный в свои мысли писатель тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и пробормотал:
— Да ну, бред какой-то!
— Ты о чем?
— Нет, невозможно! Не мог же он в самом деле так сказать.
— Как? — Я почему-то сразу догадался, что речь идет о посреднике. — Ты про юродивого? Этот что угодно мог сказать. Тебе что послышалось?
— Я, конечно, могу ошибаться, но мне показалось… Погоди, тут самому бы выговорить. Кажется, он сказал: «Миссия мессии — в усекновении скверны».
— Ого! — Я чуть не свалился со ступеньки. — На его месте я бы не злоупотреблял каламбурами. А ты уверен?
— Нет, конечно! Но он повторил это по меньшей мере четырежды!
Хоть я и вернулся из «Игрового» сильно за полдень, Маришка дожидалась меня в постели. Только сон, как она однажды призналась, примиряет ее с этой многоточие, многоточие, многоточие реальностью!
Еще на разлепив до конца глаза, поспешила нажаловаться:
— Представляешь, постоянно фиолетовая! Только кто-нибудь позвонит в студию, только разговоришься, и — хоп! Хоть скафандр надевай с темным стеклом! Я уж умаялась всякий раз перед слушателями извиняться. А если свет в студии не включать, я диски начинаю путать. Сегодня вместо «Время не ждет» запустила из базы «Время, вперед» — это полный назад! Продюсер до этого дремал за пультом, тут вскочил, подумал, что восемь утра. Пришлось выгонять в коридор. Не знаю, что они там все про меня думают… Тебе звонила каждые полчаса, но куда там! Все время занято.
— Я в Сети рылся, — оправдывался я. — Искал писателя. Он, кстати, оказался неплохим парнем. Временами — так очень даже забавным.
— Я вспомнил лицо Игната после ингаляции над пыльным мешком и не сдержал улыбки. — Просто он чересчур замкнут в себе. Такое ощущение, что Игнат сознательно сделал доступ к красотам своей души максимально затруднительным для окружающих.
— Это от него ты научился так выражаться? — съехидничала Маришка. И вдруг без перехода уткнулась носом в мое плечо.
Бедная! — подумал я.
Возможно, пустословие и грех, но как быть тем, для кого этот грех — неотъемлемая часть работы? Труженикам разговорного жанра? Ладно диджеи и прочие ведущие развлекательных программ, без них, в случае чего, можно обойтись, но как же врачи-логопеды, преподаватели риторики, адвокаты, политики в конце концов?
Впрочем, это я хватил: без последних, пожалуй, обойтись еще легче, чем без диджеев. И все равно… Бедная!
Чтобы как-то успокоить, поведал ей о событиях сегодняшнего утра. И тех нерадостных выводах, к которым пришли мы с Игнатом.
— Ладно, — сказала она, оттаивая. — Милые бранятся — только чешутся. Тебе спинку, кстати, почесать? Так ты теперь, получается, один из нас? Из цветных? Ну, мало ли, в чем твой Валерьев уверен. Сам-то вон, отметился… голубь! А ты что же никак себя не проявишь? Может, ты святой? Вот здесь — чувствуешь? Чешется? Ну точно, святой! Крылья режутся… Как бы нам тебя проверить?.. Придумала! Ты убей кого-нибудь, а потом извинись по-быстрому. Есть у тебя кто-нибудь на примете? Ну, кого не жалко? Нет, меня нельзя, я сегодня еще не молилась.
Встрепенулась вдруг.
— Стоп! Я не много говорю? Посмотри, с лицом у меня…
Нахмурилась.
— И все-таки это ужас, когда даже с родным мужем поговорить — страшно.
Тонкая складочка между бровями и челкой разгладилась, только когда она снова заснула. Лишь после этого я тоже смог забыться неспокойным сном.
Но, несмотря на это, проснувшись через шесть часов, я чувствовал себя совершенно выспавшимся. Может, и впрямь становлюсь святым? Вот уже и потребности естественные отмирают.
Однако некоторые события наступившего дня заставили меня всерьез усомниться в собственной святости и на некоторое время распрощаться с мыслью о неброск